Все виды моего оружия

В каюту меня не пустили ночевать, но позволили забрать вещи. На ночь я устроилась все в том же медотсеке на дальней от Руни кровати, отгородив ее ширмой. С наступлением темноты корабль словно вымер: осталось несколько охранников из разведчиков да мы двое, разделенные рядом коек. Мне не спалось, я впервые делила спальню с кем-то, и дыхание мальчишки одновременно успокаивало (умри он у меня на руках, вряд ли бы меня оставили здесь так спокойно) и тревожило как что-то постороннее, непривычное. Это было ужасно неприлично, находиться в одном помещении наедине, ночью, незамужней девушке и мужчине. Это было нарушением гражданского долга, присматривать за раненым элдийцем, когда твои сограждане подвергаются пыткам и допросам, а может, и вовсе умирают по одному, скормленные титанам или убитые выстрелом в затылок. Мое взбудораженное сознание раз за разом возвращалось к посапыванию элдийца в другом конце комнаты и никак не отпускало события дня. Мальчишка готов был до бесконечности рассказывать про своего командира, и, не читай я отчеты Воинов, решила бы, что он по большей части все выдумал. Он опускал политические подоплеки их вылазок за стены, но они были мне не нужны, я знала их из другого источника. Что оставалось для меня удивительным, так это то, что после стольких смертей кто-то еще хочет идти в Разведкорпус, тем более настолько молодые элдийцы. После Сигансины выжило слишком мало для оптимизма, разве нужно более веское доказательство неспособности их руководства защитить их? Элдийцы в Марлии поступают в армию независимо от их воли, пусть многие действительно идут ради искупления перед марлийцами элдийского прошлого, но они идут в армию страны, выходящей победителем из всех своих войн. Разве можно найти более весомое подтверждение того, что твоя смерть не будет напрасной, а ты сражаешься за правое дело? Но умирать ради призрачных надежд, иллюзорных теорий и планов на счастливое будущее, которые никогда не сбываются, это чистое самоубийство. Сами крылья на их спинах кажутся не крыльями свободы, а крыльями интеллектуальной невесомости идеи всеобщего счастья. Элдийцы в течение дня заглядывали к товарищу, и я успела привыкнуть к виду их формы, но в ночной темноте шум далеких шагов, гул голосов пугал своей непредсказуемостью. Для них я марлийка, и пусть днем в мою сторону донеслось несколько благодарностей, ночью их могут посетить совсем другие мысли. Островитяне дики и могут не считать насилие над женщиной и врагом преступлением. — Вам тоже не спится? — раздался тихий голос. Мальчишка временами сбивался с «ты» на «вы». — Дать вам обезболивающее? Руни держался удивительно хорошо, терпеливо весь день, не жаловался, не унывал, послушно пил воду и даже проглотил вечером немного бульона. Но иногда, особенно после пробуждения, ненадолго переставал держать лицо, и по нему пробегала гримаса боли. — Лучше воды. Я торопливо накинула поверх платья халат, зажгла лампу и принесла стакан. Повязку я меняла вечером, температуры не было, и в моем присутствии рядом не было нужды, но я все равно осталась сидеть рядом с кроватью. Мой первый больной на Парадизе отличался от пациентов в госпитале. Совсем юный, с чистым свежим лицом, но главное — со светлым уверенным взглядом, будто знал, что будущее непременно станет лучше. И проведывавшие его ребята тоже были юны, легко улыбались друг другу и даже пару раз мне. Я чувствовала себя рядом с ними ворчливой старухой, под стать капитану, знающей, что лучше ничего не станет, их накроет новая война, из которой выйдут победителями либо они, либо весь остальной мир. — Давно вы в Разведкорпусе? Не удивлюсь, если пару месяцев. — Второй год. Первый набор после возвращения Сигансины. Так долго… Не ожидала, что за такой срок он не успел разочароваться в своем руководстве и всем Разведкорпусе разом. Двух лет пациентам госпиталя в Марлии было достаточно, чтобы проклинать командование и не желать возвращаться в армию. За иллюминаторами в отдалении светили огни костра, редкие фонари, там стоял палаточный лагерь, в который завтра мне нужно будет перебраться. — Вы очень смелая, — мальчишка пристально следил за моим лицом. Подушка смялась в блин, и я аккуратно, стараясь не напрягать раненого, поправила ее, взбив по краям. Свежее белье приятно хрустело под пальцами. Вряд ли флотские интенданты рассчитывали, что первым пациентом, оценившим чистоту и белизну белья в лазарете на судне, окажется элдийский демон. — Почему вы так решили? Ночью Руни казался не таким нахальным, как днем. Запавшие глаза смотрели устало и беззащитно. — Вы поставили интересы человека выше, чем интересы родины. Хотя родине было выгодно, чтобы я умер, и на одного демона стало меньше, вы спасли меня. Ты ошибаешься, я очень труслива. Всеми моими действиями руководит трусость, какими бы благородными они ни казались со стороны. — Спите, вам нужно больше отдыхать. Я поправляю мальчишке простыню и выключаю свет. Не в силах уснуть, долго смотрю в иллюминатор, остро осознавая свою слабость: что я могу здесь, на острове, неизвестная, ненавидимая своими соотечественниками, глупая? Окажись на моем месте брат, он бы сразу потребовал отвести его к командованию островитян, наладил контакт с капитаном и грамотно донес свою позицию, вышел на имеющихся на острове титанов. А что делаю я? Лезу спасать вражеских военных, прячусь в корабле, боюсь выходить к своим. Самый бесполезный из всех титанов. Брат прав, что считает меня ничтожеством. Утро пришло вместе с охранявшими корабль элдийцами и мужчиной заспанного вида в штатской одежде. Он оказался марлийским врачом, моим коллегой с одного из ранних разведывательных кораблей. Я пыталась незаметно разглядеть его, найти какие-то следы принуждения, синяки, ранения, затравленный взгляд, но он был на вид совершенно здоров, заспан и раздражен, как человек, которого в неурочное время подняли на работу. Расспросив об операции, стимуляторе, наименованиях антибиотиков, которые я дала, он равнодушно сказал, что позаботится о больном. Пока я собиралась, врач начал переписывать содержимое шкафа с лекарствами и оборудование медотсека. Было видно, что эта работа ему привычна. Больше я была здесь не нужна, и элдийский разведчик вывел меня из корабля. Иронично, что еще несколько дней назад я входила в сопровождении марлийца Джорджа в элдийское гетто, а теперь меня вел элдиец в лагерь военнопленных марлийцев. В первой же палатке меня осмотрела девушка-разведчица, заставив раздеться, проверив вещи и перерыв сумку. Ничего компрометирующего у меня с собой не было, даже ножниц. Все виды моего оружия находятся в другом облике. После досмотра меня провели вдоль ряда палаток к самой дальней и, отдернув полог, пропустили вперед. Эта палатка напоминала что-то вроде временного кабинета со столом посередине. За столом в окружении серых папок сидел рыжеволосый хмурый парень. Подтянул верхнюю к себе и указал мне на стул перед собой. — Садитесь. Я уже начала привыкать, что все встреченные мною на острове элдийцы очень молоды, большинству нет и двадцати. В их возрасте я считала, что тринадцать лет — огромный срок, и к тридцати я уже устану жить и со смирением уступлю титана. Какой же наивной я была. Дожить в Разведкорпусе до моего возраста повезло единицам, и я далека от мысли, что хоть кому-то не жаль расставаться с жизнью, какой бы длинной и несчастливой она ни была. — Ваше полное имя, национальность, вид занятий? Рыжеволосый элдиец приготовился записывать. Я привыкла к допросам: и на курсах сестер милосердия, и в госпитале не прошло незамеченным, что я регулярно куда-то уезжаю, не живу в общежитии, выхожу из гетто, а на несколько дней в неделю исчезаю, несмотря на любые планы. Разумеется, у меня была легенда на такой случай. Вот только такая легенда для курсов или госпиталя включала в себя упоминание дома Тайбер, выдавшего мне разрешение на перемещения за пределы зон интернирования, но здесь имя дома упоминать не стоило. — Лаура Тайлер, элдийка, медицинская сестра. — Где же ваша повязка? Я действительно забыла надеть повязку, оставив ее на корабле. — Осталась в каюте. Разве она требуется там, где доминирующая народность — элдийцы? Парень пару секунд сверлил меня глазами, но записал мой ответ и продолжил. — В каком гетто вы проживали в Марлии? Любопытно, как много они знают о жизни за морем. Сколько марлийцев, как тот доктор, присоединились к ним? — В Ребелио. Элдиец резко поднял голову, воротничок коричневой рубашки впился в белоснежную кожу. — Чем занимается ваша семья? Здесь нужно быть осторожным, гетто не очень большое, и проверить мои слова нетрудно, если у них действительно есть союзники на континенте. — Отец держал небольшую юридическую практику, брат занимается торговлей. — Чем? Влиянием дома Тайбер, политическими секретами, своим обаянием. Недвижимостью, которая у нашей семьи есть во всех крупных городах, квартирами в доходных домах. Пшеницей и гречихой, возделываемой на наших полях, какао и кофе, выращиваемых на плантациях в колониях. Предметами искусства. Акциями и векселями. — Кажется, на бирже. Я плохо разбираюсь. Судя по взгляду элдийца, он не понял, что я сказала, но переспрашивать не стал, к счастью. — Где вы работали? — В госпитале. Еще пара строк в моем деле. — Что еще вы умеете? Этот вопрос застал меня врасплох. Ничего из того, что могу озвучить, не вызвав подозрений. Я владею холодным оружием, отлично фехтую, стреляю из арбалета, недолго могу продержаться в борьбе, а еще умею быть незаметной. — Что вы имеете в виду? Медицины недостаточно? — Вы бы хоть сейчас приступили к работе в больнице? — Да, конечно. Он поставил галочку напротив нескольких строк. — Вы владеете химией, знаете, как изготовить лекарства? — Некоторые. Большинство лекарств изготавливают на производствах, вряд ли у вас… Но он уже что-то записал. — Среди экипажа корабля есть близкие вам люди, родственники, муж? Я сразу вспомнила про Кристиана, но он не являлся ни тем, ни другим, ни тем более третьим. — Нет. Только знакомые. Элдиец поразмыслил над моим ответом, поставил решительный прочерк и позвал своих товарищей, чтобы отвели меня. К палаткам, этой и расположенным рядом, уже выстроилась небольшая очередь из марлийских военных. На меня уставился десяток глаз в поисках ответа на вопрос, что же там со мной делали, но почти сразу мужчины отвернулись. На их лицах читалось презрительное, даже гадливое выражение, ни один не поприветствовал меня и не показал, что знаком со мной. В конце очереди стоял Кристиан, посмотревший на меня дольше остальных, но в конце концов тоже отвернувшийся. Между ним и сослуживцами пролегала тонкая зона отчуждения, и я понимала, что тому причиной. Я ничего ему не обещала и не могла пообещать, но всей душой — если она есть у элдийцев — ощущала его правоту и свою измену по отношению к нему. Кристиан пренебрег тем, что я элдийка, отнесся ко мне с теплом, защитил меня, развлекал в пути, но вместо моей благодарности ему достались подозрения и издевки его товарищей. Меня поселили в палатке с несколькими посудомойками с корабельной кухни, сразу отнесшимися ко мне настороженно. Делать пока было нечего, наружу меня попросили — только по форме, по сути это был приказ — не выходить. Судя по всему, не хотели, чтобы смешались те, кого уже допросили, и те, на кого еще не появилась персональная папочка. Женщины негромко переговаривались, и из их разговора я поняла, что у них тоже спрашивали, где бы они могли работать. Значит, ассимиляцию предлагали всем вне зависимости от того, как человек относится к Парадизу и показал ли себя полезным. — Слышала, что эти дикари оставили ее с собой на сутки на корабле, — голоса женщин понизились еще на несколько тонов. — Удивительное бесстыдство! Одна из соседок, с крупными формами и мясистыми губами, добавила: — Некоторые умеют повсюду устраиваться с комфортом. Зачем спать здесь на земле и питаться объедками, когда можно занять какую-нибудь офицерскую каюту. А то и капитанскую. Ее подруга насмешливо ответила: — Видимо, она их не впечатлила, раз поутру отправили к остальным. Обе захихикали, время от времени вскидывая на меня глаза. Я надеялась только, что не покраснела, потому что подобное объяснение моего поведения меня шокировало. Даже не предательство, а просто расчет и бесстыжее распутство… фантазия у людей оказалась намного богаче моей. Солнце подошло к зениту, а мы все еще были живы, нас никто не собирался пытать, убивать или насиловать, но даже позвали на обед. Очередь к палатке полевой кухни выстраивается так неторопливо, будто мы делаем одолжение элдийцам. Вдоль нашего ряда у палаток выстроились солдаты Разведкорпуса, но никто их не провоцировал на насилие. Мои сограждане определенно выбрали тактику бойкота, и старательно делали вид, что не замечают демонов. Зато они замечали меня, что не трудились скрывать, и под многочисленными взглядами я сводила лопатки до судорог, лишь бы не поддаться стыду и не ссутулиться. Вместо происходящего в очереди я концентрировалась на лицах элдийцев. Любимая шутка диктора Суровского, не раз повторявшаяся на радио, была про то, как демон с Парадиза впервые слышит радио и думает, что это голос бога. «Впрочем, — добавляет он, — если это радио «Голос Марлии», то он не так уж неправ». Анекдоты про диких и агрессивных парадизцев пользовались необычайной популярностью среди слушателей, а когда «Голос Марлии» объявил конкурс на лучший анекдот от слушателей, радиостанцию завалили письмами. Над некоторыми из зачитанных в эфире посланий смеялась даже Майна. Но вот цивилизованнейшие марлийцы переругиваются в очереди за едой, увлеченно обсуждая меня, а стоящие вокруг элдийцы дисциплинированно замерли и рассматривают нас как зверюшек в зоопарке. Мой взгляд скользит по строгим лицам парадизцев, немного дольше задерживаясь на уже знакомых, и останавливается на капитане Аккермане. Какое удивительно недружелюбное, но притягательное лицо, дисгармонирующее со странным, сто лет назад устаревшим на материке жабо. Рейвен оживляется, комментируя: — Приятно знать, что есть неизменные вещи: если Аккерманы все еще на службе у королевы, не такой уж и незаконный ее переворот. Ты видела его предков? Видела и не хочу вспоминать, сравнивать. Мне хватает не отпускающего месяцами воспоминания о встрече в императорском дворце сто лет назад. Я не хочу намеренно смотреть на давно мертвых предков капитана в памяти моих мертвых бабушек. Мне нравится быть здесь, стоять под палящим солнцем, слушать морской прибой, смотреть на человека, который даже не знает моего имени, и притворяться, что я обычная марлийка, немного более мягкосердечная, чем мои земляки. Капитан внезапно переводит на меня взгляд, и я вздрагиваю под прицелом черных зрачков в тускло-серых радужках. Тело каменеет, застигнутое страхом, что он что-то подозревает, ведь сеть шпионов Парадиза на материке может быть шире, чем мы думаем. И я отворачиваюсь, делая вид, что заинтересовалась вереницей марлийских затылков в очереди передо мной. Слух выхватывает обрывки чужих разговоров. — …элдийская шпионка… — Когда вернемся, будем требовать изменения кадровой политики флота. Таких просто нельзя… — …демоны совсем тупые: на ночь оставляют с собой, а днем отправляют к нам, чтобы продолжала собирать для них информацию. — И смотрите, как спокойно она себя ведет! Совершенно бесстыжий народ… — Судя по ее лицу, она гордится тем, что сделала. Люди реагируют на молчание по-разному. Достаточно помолчать рядом с человеком, чтобы стало ясно, кто он: один увидит в твоем молчании согласие, другой протест, третий страх, а четвертый — гордость. Молчание работает зеркалом мыслей и чувств, порой скрытых от своего обладателя. То, что ты видишь в чужом молчании — это то, что живет внутри тебя, осознанно или нет. Мой брат думает, что словами можно убедить всякого. Я с ним не согласна. Если даже в такую простую, физически объяснимую вещь, как тишину, умудряются вкладывать тысячи смыслов, что уж говорить про слова, которые обременены миллионом оттенков, полутонов и граней? Мои однокурсницы первое время любили спрашивать: «Почему ты такая молчаливая?», как будто существует какая-то норма использования слов в день. Как будто не хотеть бесконечно говорить — аномалия. Будто неправильно не задать вопрос, когда ответ на виду, стоит лишь понаблюдать. И я наблюдаю. Это мое любимое занятие: смотреть на людей, слушать, делать предположения, угадывать или нет, разочаровываться или восхищаться. Замечать, где правда и ложь, лицемерие и искренность. Учитель по фехтованию начал занятия с медитации, подбодрив меня: «Многим тяжело дается медитация потому, что они не привыкли оставаться наедине с собой. Но с вами, думаю, мы быстро перейдем к другим упражнениям. Вы выглядите так, будто медитируете каждую минуту вашей жизни». Мы действительно быстро перешли к постановке ног и шагам, потому что в медитации не было ничего нового для меня. Дар титана-Молотобойца — это дар воображения. Нужно очень отчетливо представлять, какое оружие хочешь увидеть в своих руках, и оно материализуется только тогда, когда его образ будет завершенным в сознании. Но это состояние внутренней сосредоточенности на настоящем и отстраненности от внешнего помогает не только в форме титана, я практикую его повсеместно, едва появляется свободное время. В полумедитативном состоянии я проживаю первый бесконечно долгий день в лагере. Мои соседки были неправы, объедками нас не кормили. Не самая симпатичная на вид тушеная картошка с луком была горячей и сытной, а больше ничего и не требовалось. Вернувшись обратно в палатку, я посвящаю свободное время медитации, но на этот раз не той, которой меня учил наставник, а фамильной, позволяющей проваливаться в глубь времен. Последние месяцы меня постоянно выкидывает в один и тот же момент, один и тот же разговор.

Сто лет назад

Малый круг собирался в покоях короля, весьма скромно обставленных для королевского дворца, сейчас занятого правительством Марлии. Через витражи пробивается закатный свет, раскрашивая собравшихся алым и желтым. Они вдевятером сидят в тишине, понимая, что, едва выйдут из этих дверей, как их жизни и жизни всего государства навсегда изменятся. Элдия больше никогда не будет сильнее и сплоченнее, чем сейчас. Они никогда больше не встретятся вдевятером. Все слова сказаны, и осталось только набраться решимости и выйти. Они никогда не расставались так, как сейчас. Навсегда. Первыми уходят Колоссальный с Женской особью, держась за руки, словно боятся, что, стоит расцепиться, и ворвавшийся ветер перемен растащит их по разным берегам моря. Будто возможно разлучить их. Звероподобный пытается еще что-то сказать, переубедить Карла, но тот непоколебим. Бронированный, самый младший из них, смотрит в пол, крепко сжимая зубы. Перевозчик долго на прощание смотрит на своего короля, спокойный, как обычно. — Надеюсь, Карл, ты знаешь, что делаешь. Рейвен… — он коротко наклоняет голову в прощании, и моя прабабка улыбается в ответ. — Джеймс. Еще увидимся. Покои пустеют. Звероподобный и Челюсти делают вид, что ничего не изменилось, они по-прежнему будут здесь, со своим народом. Его остатками. Наконец они остаются втроем, трое самых близких друзей. Атакующий хмурится, под его глазами залегли темные тени. Желваки так и ходят на хищном узком лице, словно он пережевывает какую-то неприятную для себя мысль. — Хало, ты все еще можешь уйти со мной на остров, — Карл пытается сохранять присутствие духа, но Рейвен прекрасно понимает, что он разбит решением друга. — Мне понадобится твоя помощь. — Нет. Тебе, оказывается, нужны не друзья, а только подчиненные. Бери вон своих безотказных Аккерманов, они как собачки побегут за тобой куда скажешь. — Хало! Рейвен подходит к нему, желая утешить. — Нет, Реви, — тот накрывает ладонью ее руку на своем плече, качает головой. — Вы недооцениваете марлийцев и не понимаете, к чему приведет ваша жалость. Хотите становиться рабами — пожалуйста, но без меня. Я не спорил с твоим решением при остальных, Карл, только потому, что ты все же забираешь с собой большинство наших. Но знаешь… Лучи заходящего солнца причудливо преломляются на его лице, делая его совсем юным. — Если ты снова нас всех подставишь, я тебя съем, имей в виду, — серьезно обещает Хало, но Карл с Рейвен прыскают и смеются. Шутка — то, что им кажется шуткой — надламывает лед отчужденности, сковавший их, и даже Хало криво улыбается, зараженный их весельем. — Координата у Атакующего… такое и в страшном сне не приснится, — сквозь смех выговаривает Рейвен, и я замечаю, что на глазах Хало блестят слезы. Я уже знаю, видела, какое решение он принял, и также знаю, что Карл Фриц позволил ему сделать собственный выбор, но что мне не дает покоя, так это его блестящий от слез взгляд, направленный на Рейвен. Ему просто до слез жаль прощаться с другом, или же он использовал свой дар? Что он видит в ее будущем такого, этот бесстрашный мужчина, что не может удержаться от слез? За эти сто лет я не могу найти ничего настолько ужасного в жизни именно нашей семьи, оставшихся шестерых постигла намного худшая судьба. Значит ли это, что у нашей семьи все впереди? Меня выдергивает в реальность так грубо, что это ощущается почти болезненно. Наступили сумерки, вокруг фонаря вьются мотыльки, а палатка опустела, мои соседки куда-то ушли. Зато пришел гость, которого я меньше всего надеялась увидеть. — Кристиан? — не знаю, чего в моем голосе было больше, удивления или радости. Но он не выглядел ни радостным, ни удивленным, глаза смотрели холодно и оценивающе. Он сел на кровать одной из соседок, не сводя с меня взгляда, и несколько секунд мы смотрели друг на друга в тишине. Я не знала, что ему сказать. Должна ли я извиниться — но за что? Я не чувствовала раскаяния, а без него извинения становятся пустой данью вежливости. Нужно было найти какие-то простые и искренние слова, и мне показалось, что я нашла их. — Мне жаль, что я причинила вам неприятности. Но это мой профессиональный долг, ничего больше. Я бы сделала это для любого человека. — Неприятности… — он повторил с едкой интонацией, которую я от него раньше не слышала. — Неприятности нам, приятности элдийцам… Какая интересная избирательность. Очень удобная. Мне было неловко находится с ним наедине в палатке, но, с другой стороны, я не чувствовала какой-то обособленности от жизни лагеря: снаружи слышались голоса, шаги, шум ветра и моря. Наверно, будь у меня хоть какие-то друзья, я бы знала, как нужно разговаривать в таких случаях. Под впечатлением от воспоминаний Рейвен я осторожно наклонилась к нему и коснулась его руки. Он перехватил мою руку за запястье и неторопливо провел пальцем по линии пульса. — Меня вот что удивляет, — задумчиво произнес он. Я попыталась забрать руку, но он не позволил, мягко сжав ее. Как будто хотел удержать мое внимание. — Ты так талантливо разыгрывала чуть ли не леди… ни разу не сфальшивила. Но хватило одной угрозы, и ты разостлалась под врагом. Не помню, чтобы мы переходили на фамильярный тон. Я настойчивее потянула к себе руку, но его захват усилился, а пальцы начали подниматься выше к сгибу локтя, задирая рукав. Мне все еще не было страшно, но я не понимала, чего он добивается, оскорбляя меня. Против распространенного мнения, леди не дают пощечины, есть более цивилизованные способы дать понять мужчине, что он ведет себя неподобающе. — Я провела операцию и помогла раненому. Не вижу, в чем должна оправдываться перед вами. Пожалуйста, отпустите меня, и мы обсудим все, что вас волнует. — Волнует, — подтвердил он, перехватывая вторую мою руку за предплечье. — Только, как показала практика, слова на тебя не производят впечатление. Сила тебе нравится гораздо больше. Он резко распрямился, нависнув надо мной, и, заведя обе мои руки за голову, повалил на кровать, накинувшись сверху, придавливая своим телом. Удивление так прочно переплелось со страхом, что я не сразу сообразила, что происходит. Удивление принадлежало титану: казалось невозможным, что простой человек угрожает мне физическим насилием. А страх был очень женским, страх перед мужской агрессией, похотью, страх быть обесчещенной, страх перед болью и унижением. А еще был страх того, что, стоит ему пустить мне кровь, и я могу не удержать титана. Наставник говорил, что страх — очень полезная эмоция для воина, если использовать его правильно. Правильно — значит не позволять захватить ему себя, не потерять самообладание, но перенаправить страх в желание победы. Не должно быть страха поражения, только желание победы. Вот только все это относилось ко мне в титанической форме, а обращаться сейчас, посреди лагеря элдийцев, было явно лишним. А значит, придется справляться своими силами. Проблема была в том, что Кристиан был высоким, хорошо сложенным мужчиной, и сейчас у него было преимущество в положении. Но не сможет же он удерживать меня за руки все время? Как минимум ему придется задрать платье. — Не дергайся, и тебе понравится, — с удивительной самоуверенностью начал переговоры Кристиан, и я убедилась, что ему и вправду неудобно одновременно придавливать мне руки и ноги. — Будь хорошей марлийской элдийкой, вы же покорные по своей природе. Как же плохо он знает элдийцев! Словно пытаясь убедить меня сдаться, он поцеловал меня, грубо и развязно, пытаясь разжать мне губы. — Расслабься на секунду, дай ему почувствовать, что ты сдаешься, — прошептала бабушка Оливия так тихо, будто ее мог услышать кто-то кроме меня. — У тебя будет попытка, когда он потеряет бдительность. Легко говорить женщине, родившей троих детей в счастливом браке. Это был мой первый поцелуй, и, не то чтобы раньше я испытывала какие-то иллюзии относительно своей чувственности, но сейчас точно поняла, что все происходящее мне не нравится. «Расслабься», ну конечно. От дыхания Кристиана пахло съеденным обедом, от его рубашки остро тянуло потом, и пускать его язык в рот было последним, чего бы я хотела. Единственное, на что меня хватило, это слегка расслабить руки и ноги и молиться, чтобы он расслабился и дал мне простор для того, чтобы врезать коленом в пах. И он действительно сдвинул ноги, вот только переместил их между моих ног, что оставляло разве что возможность ударить каблуком по лодыжке. Удар мог бы получиться болезненным, но не настолько, чтобы выпустить меня, к тому же туфля слабо держалась на ноге. — Вот и умница… — пробормотал он мне в лицо, наконец перестав терзать мои губы. — Еще на корабле стоило перестать ломаться… Я собралась ударить его лбом в переносицу, но он, будто почувствовав, склонился к моей шее, противно облизывая подбородок и слюнявя ухо. Подкатившая к горлу тошнота была неуместна, и я усилием задавила ее. Но вот одна его рука отцепилась от запястий и потянулась к подолу платья. Пора. Одной рукой ему трудно было удержать обе мои, он не сразу обратил внимание на то, что я выскользнула из его захвата. Мои волосы держал десяток шпилек, но легко поддались только две. Кристиан почувствовал прикосновение острия к своей шее и остановился, сжимая в кулаке скомканную ткань платья. — Только шевельнитесь, и я воткну ее, — прошептала я. — Отпустите меня и уходите. Благородный порыв стоил мне резкого удара ребром ладони по моему запястью, заставившему выронить одну шпильку, но, имея свободными обе руки, я уже не была беспомощной жертвой. Удар головой, пусть и не очень хороший, отозвался хрустом носа, и на меня закапала кровь, как из открытого крана. Кристиан первый нарушил тишину потасовки, вскрикнув от боли. — Тварь! Я успела скинуть его с себя и метнуться к выходу, когда меня подвела длина платья — Кристиан ухватился за подол и дернул на себя, стреноживая меня. Никогда я так не жалела о слишком хорошей ткани, из которой обшивающий семью модный дом шил даже самую простую одежду: она треснула, но даже не подумала оторваться. Падение отозвалось болью в коленях, а следом от полученной затрещины зазвенело в голове. Страх быть прижатой к полу животом без хорошего обзора заставил перевернуться, что определенно порадовало мужчину. Выглядел он отвратительно: кровь забрызгала рубашку, нос стремительно краснел, под глазами распускались крылья бабочки. При этом решительность его все еще не покинула. — Скажи спасибо, что тебя вообще захотел марлиец! Подбирать за элдийцами немного желающих! Но я тоже начинала терять терпение и играть в благородную борьбу больше не собиралась. Подсечка, падение, захват ногами за шею и удушение, перекат. Вторая шпилька больно кольнула запястье, и я поспешно вытащила ее из рукава. Шаги возле палатки услышали мы оба, вот только Кристиан воспользовался моментом первый, отбрасывая меня на пол. Он уже был у выхода, когда полог отдернулся, и на пороге застыл светловолосый высокий парень с длинным лицом. От удивления оно вытянулось еще больше, и остановил Кристиана не он, а вошедший следом за ним капитан, на чью выставленную руку, как на шлагбаум, напоролся марлиец и сразу оказался впечатанным в землю лицом, как совсем недавно лежала я. — Что за… — потрясенно пробормотал парень, переводя взгляд с меня на своего командира, от души пнувшего распростершееся у ног тело. — Отведи его в клетку, Жан, — отрывисто приказал тот, подходя ко мне. Я вжалась в землю, отвернулась от него, пытаясь понять, на каком этапе сейчас регенерация. Саднили висок и скула, по запястью стекала струйка крови. Содранная кожа должна быстро восстановиться, а про кровь всегда можно сказать, что она принадлежит не мне. Пучок распустился, не удержавшись без вытащенных шпилек, и полог волос удобно заслонил меня от взгляда элдийца. К счастью, он остановился в шаге от меня, присев на корточки. — С вами все в порядке? Абсурдность вопроса позабавила, но, с другой стороны, со мной и вправду все в порядке, я не изнасилована, не ранена, а пара царапин затянется прямо сейчас, если оставить меня в покое. На тренировках мне наносили куда более сильные увечья, чтобы я привыкла к боли и не теряла от нее разум. — Да, — наконец ответила я, а из волос со звоном упала на пол каким-то чудом удержавшаяся шпилька. — Да, со мной все в порядке. Капитан поднял ее, положил на раскрытую ладонь. Стальной росчерк перечеркивал ладонь от основания до подушечек пальцев. Должно быть, удивлен, что меня пустили с ними в лагерь. — Я вызову врача. Идите за мной. И протянул мне мою шпильку. Судя по затихшей боли на лице, царапины затянулись, и я удивленно посмотрела на капитана. Так легко отдавать врагу оружие, которым при желании можно убить? — Врач не нужен, — я послушно забрала эту шпильку, а с пола подобрала еще несколько, чтобы торопливо собрать волосы. Идти в таком виде по лагерю я не могла, это элементарно неприлично. — Вы вовремя успели, спасибо вам. — Вы залиты кровью, — бесстрастно отметил мужчина, окидывая взглядом мое платье. Я и сама чувствовала, как прилип к горлу влажный воротник, а передник украшали красноречивые пятна. — Она не моя. Свернув волосы в узел, шатко закрепила его немногими выжившими шпильками и встала с пола. Капитан цепко оглядел палатку, очевидно, пытаясь проследить путь нашей потасовки. Затем осмотрел меня и, задержавшись взглядом на запястье, с которого по-прежнему капала кровь, протянул мне белый платок. — Не нужно, у меня свой. Уже доставая из сумки платок, я поняла, какую глупость совершила: уголок украшала тончайшая вышитая серебром ракушка. Любому марлийцу сразу стало бы очевидно, что это за герб. Аккерманам он тоже был хорошо известен, и я боялась поднять голову, прижимая ткань к руке. — Идемте. Следуя за ним, я не обращала внимание ни на столпившихся у палатки людей — марлийцев и элдийцев, ни на их перешептывания. Я только смотрела в затылок идущего впереди капитана Аккермана и пыталась уложить в голове, что, видимо, решение короля Фрица сто лет назад повлекло за собой не только гибель десятков тысяч элдийцев, создание гетто, возвышение Марлии, назревающую новую войну, но и падение одного из самых дорогих ему родов — Аккерманов. Образы его предка — высокого, черноволосого, гордого мужчины, повсюду сопровождающего короля, и самого капитана — маленького, хмурого, но по-прежнему честного и преданного человека, наложились друг на друга, оставив мучительно горькое сожаление о том, что невозможно вернуть и спасти. То, что произошло с народом Имир на Парадизе, не было ни обещанным королем раем, ни ожидаемым Марлией вырождением. Это была долгая изнуряющая борьба, которой никто не в силах положить конец. Я помню, как закончился тот разговор Хало с Рейвен, даже не ныряя в ее воспоминания. Исао Аккерман встретил Рейвен в дверях, направляясь к своему королю, и уважительно поклонился. Укоризненно посмотрел на Хало, уже зная, что он расстроил Карла. В коридоре Атакующий остановился у ниши одного из окон, потянув за собой мою прабабку. Но говорить никак не начинал, и женщина не выдержала. — Хало, мы все еще надеемся, что ты передумаешь… — Реви, то, что мне не нравится решение короля, не значит, что я вас бросаю. Просто… — он снова посмотрел на нее с той же жалостью, что в покоях короля. — Просто надежды на хороший исход почти нет. Мы только отсрочиваем решение проблемы, и ею придется заняться нашим потомкам. Когда все станет окончательно рассыпаться, найди меня. Мы всегда находили выход вместе. — Да, все вместе, — недоуменно подтверждает Рейвен, и Хало стискивает ее в прощальных объятиях. Рейвен ждала сто лет признаков того, что все начало рассыпаться, и, кажется, это время пришло. Жаль только, что это время выпало на мою смену в теле титана. Я делаю все, что угодно, кроме того, чтобы наконец встретиться с Йегером и носителем Колоссального: дерусь с марлийцами, переживаю из-за внешнего вида, прячу герб рода на платке, пересматриваю воспоминание в тысячный раз, чтобы набраться уверенности перед разговором. Капитан Аккерман останавливается перед палаткой на другой стороне лагеря, явно принадлежащей элдийцам. Нам навстречу выходит девушка с каштановыми волосами, собранными в хвостик, и недоуменно переводит взгляд с капитана на меня. — О, это же вы! Вы вчера спасли Руни! — наконец отмирает она. — Как он? При этом она тревожно смотрит на капитана, и я догадываюсь, что она пытается понять, отчего я вымазана кровью и кто к этому причастен. Надеюсь, она не думает, что это капитан Аккерман меня избил. — Когда оставила его, был стабилен, — отвечаю, пока капитан молчит. Терпеть не могу, когда не дают довести пациента до выписки, но здесь я не в том положении, чтобы диктовать свои условия. Из палатки выходит еще одна элдийка — черноволосая девушка в красном шарфе, и благодаря ему я вспоминаю имя. Микаса Аккерман, подруга Эрена Йегера. — Саша, на два слова, — хмуро начинает капитан, отходя в сторону. Я настороженно смотрю на разговаривающих неподалеку капитана и девушку. Говорит в основном капитан, девушка кивает, взмахивая хвостиком. Возвращаясь, Саша с еще большим любопытством разглядывает меня. — Поживете до распределения с нами. Это все ваши вещи? Киваю. Видимо, в лагере среди марлийцев не осталось женских палаток, кроме той, откуда меня спасли. Но размещать меня среди своих — необычайное доверие. Очень удобное для меня. Палатка девушек выглядит обжитой, здесь явно жили еще до нашего прибытия. — Вы голодны? — вдруг заговорщически спрашивает Саша. Еда — едва ли не последнее, о чем я сейчас думаю, но я должна быть дружелюбной с ними, когда близка как никогда к цели поездки. — Благодарю, — светским тоном откликаюсь, разглядывая сменные комплекты формы девушек с перекрещенными крыльями. — С удовольствием поем. Судя по довольной улыбке элдийки, это правильный ответ.