Часть 1
Безумный, цепкий прищур метнулся к пластинке “Blonde on Blonde”, что стояла на столе, возле остальных вещей, в стройном беспорядке. Летняя иллюзорность, назойливая душная красота уже не опьяняла, уже не давала сил и желания действовать: писать тексты, музыку, встречаться с друзьями и ходить по мероприятиям, то и дело с кем-то знакомясь и приводя в дом на ночь, а иногда и на две. Сейчас все внимание было на недавно подаренном предмете, а именно пластинке, невероятно талантливой, в которую приложены все усилия, но так и ни разу не прослушанной. Не было еще Барреттом услышано гениальной лирики, эвфонии губной гармошки и гитары. Основатель “Pink Floyd” помешкал, но все же встал из-за стола и подошел к пластинке. Он поставил винил на проигрыватель и, нажатием одной кнопки, игла опустилась и принялась танцевать на диске. Сид нащупал кнопку на усилителе, сделал звук погромче, и тут же из колонок полилась мелодия, немного грубая, но завораживающая, обволакивающая, которая была пропитана звуком голоса самого певца: зычного, громкого. В тот-то момент он и понял, что симпатия эта к музыке Боба Дилана - сложной и многогранной - проверена годами.
***
Пальцы, точеные и знающие толк в своем деле, коснулись струн электрогитары. Подойдя ближе к микрофону, постукивая каблуками на ботинках, губы музыканта коснулись губной гармошки, взгляд упал на ожидающую толпу. Затем инструмент был оторван от губ, а тощая фигура содрогнулась от резкого движения и наконец, сорвались первые слова с его уст. Из-под рук участников “The Band” лилась восхитительная мелодия, дающая понять, что песня будет хороша и дальше. Тем не менее, что-то не давало покоя Дилану, что-то беспокоило сердце сметенное, и он вроде как догадывался почему: вдалеке, среди толпы и целого бушующего океана людей, был кто-то до боли знакомый. Неизвестно оставалось только то, кто же это был. По всей видимости, плохой, тусклой, но все же немного отчетливой, это был парень из “Pink Floyd”, с мучительно тонкой душой, подвергнувшейся натиску тяжелых наркотиков. Боб был о нем наслышан: из уст в уста понемногу узнал, как у юного таланта обстают дела. Продолжая петь, остекленевшие голубые глаза остановились на Барретте, а последний лишь стоял, завороженно глядя на руки, скачущие по ладам гитары.
После концерта было невыносимо душно, жарко и радостно. Сид шмыгнул за сцену и, пройдя кишащих за ней шумных желтушников, операторов, художников по свету и остальных личностей, направился в гримерку на правах человека достойного, уже в их кругу известного. Не успев даже до двери этой дойти, выходит из нее Боб Дилан собственной персоной. В их-то время его узнал бы каждый: растрепанные темно-каштановые кудри, как нимб, над бледным и необычным, словно у древнегреческой статуи, лицом, серьезный костюм, что скрывал по-женски красивую фигуру и покатые плечи, ботинки на каблуке, прибавляющие рост. Сид Барретт застыл, не в силах с собою сладить. Часть его хотела убежать, забиться в угол и исчезнуть. Но другая часть, та, что отчаянно хотела произвести впечатление на своего кумира, удерживала его на месте.
— Привет. - выпалил Сид и, тут же об этом пожалев, нервно сглотнул, отводя взгляд в сторону.
— Здравствуй. - односложно ответил тот, немного неуважительно, спонтанно и показывая, что новый фигурирующий перед глазами фанатик ему не нужен.
И в тот момент словно земля уходит у Сида из-под ног и в горле комок. Ответ, так и не высказанный, но так желающий с уст сорваться, застрял где-то на грани рассудка. Волнение приливными волнами разливалось по телу, отдавая примерно в низ живота. Барретт чувствовал себя рядом с Диланом богом и тенью одновременно. Все в основателе Pink Floyd не дышит, а Боб молчит. Вся ситуация гитаристу навеяла чувство иллюзорности, будто все это - милый, прекрасный сон, что видишь однажды и еще долго не можешь забыть.
— Я, признаться честно, восхищен твоей работой, Боб. Надо же так - стать в своем любимом деле революционером, человеком, людям нужным, главной персоной протеста.
— Я никогда не был неискренен в своих песнях. Чего я не переживал, что не просилось мне под руку, того я не воспевал, не высказывал.
— Мне импонировало наблюдать за историей развития твоего могучего, неустанно стремившегося вперед духа. В своих песнях ты правда дал мне картину стремлений, страданий и глубину своей мысли и своей страсти.
— Я пылко желал другого строя для общества, но в то же время терялся в догадках, как создается этот новый порядок. Благодарю тебя, Сид. Мне даже как-то льстит твое пристальное внимание ко мне.
В следствии последних слов, честных и ясных, как белый день, у Барретта перехватило дыхание. Лунно-молочное лицо, бледное-бледное, покрыл горящий румянец. Сердце кольнуло, стало еще душнее, и он вдруг осмелился взглянуть в глаза Бобу, хоть их и не видно из-за солнцезащитных очков. В тот-то момент, благоговейный и превосходный, Дилан снимает очки, смотря на Барретта в упор из-под длинных ресниц, будто обнажая душу. Это для Сида как показатель доверия, как дань чистого уважения.