Юность

Июнь 2024 года

мчится вдаль поезд чугунный 

рассекает он смело полей полотно 

я тот поезд, я свет, я затмение лунное 

я не просто, не сложно, я просто...

горящий в сосуде огонь 

Что есть вера? Вера – это загадка. В июне началась учебная практика, следом за ней стартовала производственная, и они с Гриммджо стали видеться реже, чем обычно – всего раз в неделю. Ичиго скучал, но было нечто, осветившее будни долгожданным солнечным лучом – нашёлся покупатель на гостинку по адресу… да, черт возьми, “Технический Завод, дом девяносто один”. Его последнее обещание, которое он смог претворить в жизнь.  Ичиго даже не присутствовал лично на сделке, решив все вопросы дистанционно, а клиент вообще в другом городе брал ипотеку – все ключевые персонажи события находились в совершенно разных точках, но это не помешало свершению сделки. Не помешало Ичиго осознать – он свободен. Вопрос с флиппингом был решен ещё осенью, депрессивной, тревожной и мрачной, поэтому он не особо зафиксировал это достижение тогда, хотя получилось даже выйти в небольшую прибыль. Ныне Ичиго поставил и в этом деле галочку о выполнении, облегчённо выдыхая. Вырываясь в выходные из практики, Ичиго мчался на всех парах к Гриммджо, который будто изменился, внешне оставшись абсолютно тем же, каким он всегда его видел. Гриммджо был теперь словно… ручным. Будучи настоящим зверем по своей натуре, агрессивным, клыкастым, готовым разорвать любого, кто встанет у него на пути, он проявлял ласку и нежность таким удивительным образом, что все казалось ненастоящим, выдуманным больным воображением, сказочным сном, что приходит в летнюю ночь. Порой это выбивало из колеи – прошлое и настоящее наслаивались друг на друга, и старая картинка трескалась, обнажая новую, покрытую свежей краской, ярко блестящей в дневных лучах. А может, он раньше совсем и не знал его? Может, Гриммджо всегда был таким, просто Ичиго видел в нем недосягаемого бога, недоступного для понимания простых смертных? Да и зверя в нем видеть, когда он являлся осознанным существом – тоже своего рода нездоровая метафора. Кажется, он перестал считать Гриммджо божеством и увидел в нем нечто большее – человека.  Вера – это неизвестность, что ждёт меня за углом. Неизвестность, что требует от меня выбора – сделать шаг сейчас или отступить. Ехать на собственной машине в выходной день не хотелось, поэтому в кофейню, где совершенно не было парковки, он выехал на такси. Выходя из заведения утром воскресенья, Ичиго встретил площадь напротив почти пустой, а на лавочке… Светлые волосы, закручивающиеся на кончиках. Полосатая панамка. Джинсы с ромбами и зелёная рубашка, стаканчик кофе в руке. Ичиго подошёл первым. – Привет, Киске. Улыбка засияла еле заметными ямочками на плохо выбритых щеках. – Привет, Ичиго. И хлопнул по скамейке рядом с собой, словно ничего плохого и не было. Но есть два варианта – остаться в сомнениях в правильности шага или шагнуть в первозданный хаос. Ичиго сел рядом, положив бумажный подстаканник с напитками рядом с собой. – Прости меня, Киске. Цепкий взгляд, как и тогда, в их первую встречу перед заснеженным крыльцом отдела продаж. Как же давно это было. – За что? Похоже, Киске не понимал, о чем велась речь. Что ж, Ичиго готов был объяснить. – За увольнение. И он отпускал, он прощал сам себя за это, но чувствовалось важным сказать об этом ещё человеку, сидящему рядом с ним. – Знаешь, я никогда не держал на тебя зла, – Киске взглянул на него кратко из-под панамки и отпил глоток кофе из своего стакана. – Да и у меня сейчас все хорошо во всех сферах жизни.  Шагнуть в хаос и взять от жизни все. Ичиго легко выдохнул и благодарно улыбнулся. – И ты меня прости, если я тебя обидел.  Что меня тянет за плечо по жизненному пути? Ответная просьба о прощении была неожиданной, но объяснимой – вполне возможно, Киске тоже считал, что за какие-то свои действия стоит извиниться. – Мне не за что тебя прощать, – Ичиго пожал плечами и полуобернулся к нему, находя серые глаза в тени панамки. – Я только благодарен тебе за все, что ты мне показал. Киске усмехнулся уголком губ, взглянув на собственные колени, а затем вперёд, в безоблачное воскресное небо, куда-то вдаль, возможно, в свои мысли или мечты внутри своей головы. – Позволь мне показать тебе ещё кое-что. Ты свободен, Ичиго, – он указал на него пальцем, не касаясь, не нарушая его личных границ. – Все люди свободны, но просто не всегда понимают это. Как только поймёшь – жить станет легче. Кажется, он уже начинал это чувствовать. – Спасибо, Киске, – Ичиго взял кофе, что он купил ранее, в руки. – Ты мне очень помог. – Не за что, – Киске дурашливо приподнял панамку, обнажая полынь глаз, в которых виднелась та самая свобода, о которой он говорил. – Вижу, тебе пора идти.  – Да, – Ичиго поднялся и кивнул. – Хорошего тебе дня, – с улыбкой, не щемящей сердце, не стискивающей жилы в вине, не скручивающей кишки, а лишь освещающей теплым видением будущего. – И тебе хорошего дня, – с пожеланием от всего сердца, от всего, что имел, и с отпусканием в добрый путь. Ичиго ушёл к остановке и вызвал такси, чтобы уехать. Почему я не остаюсь там, где я есть, и иду вперёд? К своему человеку. Я не остаюсь там, где я есть, возможно, потому, что после самых страшных событий обретаю самое важное в моей жизни – опыт, позволяющий мне ценить то, что имею. Проворачивая в мыслях случайную встречу, Ичиго казалось, что вовсе она не была случайной – она виделась хорошим знаком, что он на верном пути. Приходило осознание – он не был должен никому. Ни Киске, ни Гриммджо, ни Кайену, ни семье, ни, черт возьми, самому себе – он лишь ставил себе в обязанность быть взаимным в чувствах, в помыслах, в намерениях, тем, кто дорог и важен, и тогда, когда это было нужно и уместно. И когда просто идешь с верой, может быть, просто может быть, по-настоящему проживаешь жизнь и чувствуешь на своей шкуре то, что должен был ощутить. Может, каким-то детским путем проб и ошибок, когда полагаешься на веру, а потом становишься взрослее. “Не иди туда, ты не хочешь туда идти”, – внутренний голос шептал на ухо. И да, это страшно. Но может быть, вся причина, почему вера ведёт меня по пути – это потому, что неизвестность хочет узнать меня. Гриммджо встретил его возле ворот, и Ичиго вывалился из такси с бумажным подносом для кофе, который у него тут же у него забрали, открывая дверь перед ним и пропуская его вперёд. Как же несуразно выглядели стаканчики – один огромный, со льдом, апельсиновым соком и кофе, что расположились слоями, так и не перемешанные, и маленький, все еще жутко горячий с крепчайшим эспрессо.  Гриммджо сразу отпил маленький глоток, удовлетворенно выдыхая. – Как добрался? Он подождал, пока Ичиго разулся, а потом прошёл вместе с ним в кухню-гостиную. – Хорошо, – Ичиго улыбнулся, видя знакомую мебель, которая теперь не шептала всякие гадости. – Я встретил Киске. – И как он? Они не говорили об этом – Ичиго не считал нужным поднимать тему единственной ночи с бывшим коллегой, которая произошла случайно после довольно трагических в его жизни событий. И лучше было поберечь Гриммджо и его нервную систему – незачем дорогому ему человеку знать о всех, с кем у него когда-то был секс. – Он как-то предлагал мне отношения, – деликатно выразился Ичиго. – Сейчас у него все хорошо. Гриммджо неожиданно хохотнул, покачивая в руке стаканчик с кофе и облокотившись бедром о холодильник. – О, так ты, оказывается, разбиваешь сердца. Ичиго неловко усмехнулся в ответ, почесывая затылок. – Ну, от этого же не умирают. Невзаимность не влекла за собой смерти. Это Ичиго понял на своём опыте – он же не умер в период, когда их пути с лазурью мальдивских вод разошлись. Было плохо – тяжело, больно, до скверности паршиво, – но он продолжил жить. И был отчего-то уверен, что даже без Гриммджо пришёл бы к нынешнему состоянию, но хотелось, безусловно, быть именно с ним. Гриммджо допил кофе, выбросил стаканчик в урну под раковиной и неожиданно приблизился к нему, все еще сидящему на стуле возле обеденного стола. – А знаешь, от чего умирают? Ичиго заинтересованно вскинул брови, не догадываясь, каким сакральным знанием с ним могут поделиться на этот раз. К его уху наклонились ближе, и послышался запах крепкого эспрессо, защекотавший ноздри пряным ароматом. – От недотраха, – прошептал ему Гриммджо, и его низкий голос запустил волну сладких мурашек по спине. Ичиго с трудом сглотнул, отставив свой бамбл в сторону, и заглянул в смеющиеся лазурные глаза напротив. – Мы же можем это исправить? – взволнованно произнес он, тоже тихо. – Ещё как можем. Гриммджо сократил ничтожно жалкое расстояние между ними и впился поцелуем в его губы, словно чувствуя, что он наконец-то мог встретить его напор, принять его силу и ответить на неё соразмерно. И действительно было так – Ичиго со всей имеющейся у него целеустремленностью исследовал его рот, прикусывая губы и оттягивая их в ответ, и прошёлся кончиком языка по кромке зубов, запустив руку ему в волосы, слегка сжимая их и наклоняя голову ниже. Они столкнулись носами, когда Ичиго поднялся со стула, прикладывая обе ладони к щекам Гриммджо и нежно оглаживая их, а затем опустил руки ему на грудь, стискивая ткань на ней. Оторвавшись от желанных губ, Ичиго взялся за края хенли возле поясницы и потянул вверх, снимая её и сильным движением откидывая куда-то на диван. – Я хочу, – между поцелуями, двигаясь уже в спальню, произнес Ичиго, – сегодня зайти дальше. Гриммджо остановился на миг, нашёл его глаза своими и посмотрел внимательно, осознанно, словно в поиске подтверждения серьёзности его намерений. – Ты имеешь ввиду… – Да, – Ичиго прервал его, кивнув, – у тебя есть все для этого? – Уже давно, – признался Гриммджо неожиданно с неловкой улыбкой, никогда ранее ему не свойственной. В страстном порыве снимая друг с друга остатки одежды, они почти влетели в спальню, кусая шею, плечи друг друга, словно боролись за первенство, хотя оба прекрасно понимали, что конкуренции между ними не было и быть не могло. Рухнув спиной на кровать, Ичиго шально ухмыльнулся, ощущая лёгкий мандраж перед осуществлением своей идеи и наблюдая за тем, как Гриммджо раскрыл комод напротив кровати и выудил из него смазку и презервативы. Сможет ли он? Не испугается ли? Не подведёт ли его тело? Ичиго не знал, но почувствовал, что готов к чему-то новому в своей жизни – к доверию, например. Гриммджо тем временем приблизился к нему, сначала приникнув к губам поцелуем, затем спускаясь прикосновениями ниже, очерчивая языком соски, оглаживая руками все тело, напрягшийся живот и, потянув край боксёров вниз, оставил его полностью обнаженным. Язык обласкал полувозбужденный член, а затем его накрыла горячая глубина совсем не чужого рта, двигаясь сверху вниз томительно медленно, выбивая из него судорожный вздох.  Приподнявшись на локте и запустив пальцы в небесные волосы, не сжимая их, лишь ласково перебирая, Ичиго наблюдал за порозовевшим лицом Гриммджо, не отрываясь – зрелище, в какой бы раз оно ни происходило, было чертовски ошеломительным. Прикрыв глаза со слегка дрожащими голубыми ресницами, он в своём ритме двигался на его члене, иногда обхватывая его покрасневшими губами плотнее, втягивая щеки и увеличивая давление внутри. В один из таких моментов Ичиго не сдержал стон, запрокинув голову и разводя ноги в стороны, открываясь полностью для Гриммджо, дав согласие на продолжение.  Прохладная смазка пролилась от поджавшихся в возбуждении яичек ко входу, и палец тщательно смазал все вокруг, кружа возле, пока ствол продолжали мучить изводяще неторопливыми движениями языка. Первое проникновение принесло слабый дискомфорт, но рот, продолжавший ласкать его член горячими движениями, успешно отвлекал от любых неприятных ощущений.  Ичиго не знал, сколько времени прошло, прежде чем Гриммджо добавил второй палец, но внутри медленно, но верно росло чувство жажды, затапливающее внутренности, разгоралось тепло, волнами распространяясь по всему телу, и в какой-то момент он неосознанно подмахнул бедрами, пытаясь насадиться глубже, быстрее, сильнее. – Мне кажется… – Ещё нет, – жёстко прервал его Гриммджо, выпустив изо рта его член, и придержал за бедра, не позволяя прийти к раннему финишу. Ичиго вымученно застонал, понимая, что он прав – речь шла о довольно крупном размере, а у него давно никого не было, собственно, прошло больше пары лет, поэтому хорошая подготовка была важна и необходима.  Третий палец привнес чувство приятной наполненности, но все равно не хватало – физически все было хорошо, но в голове билась одна-единственная мысль – хочу его внутри себя. Гриммджо продолжал свое нелёгкое дело – аккуратно двигал рукой, растирая нежные стенки изнутри, проходился по чувствительной точке раз за разом, вызывая мурашки по наэлектризованной коже и резкие импульсы удовольствия в сером веществе, иногда касался члена, уже почти прижатого к животу от возбуждения, и мягко оглаживал свободной рукой бедро, забираясь выше и трогая соски.  – Если будет больно, сразу скажи, – вытащив пальцы, произнес Гриммджо заветную фразу. Уже плавящийся как ванильное мороженое на блюдце, с укатывающимся в ебеня сознанием, Ичиго с трудом кивнул, рассматривая полуприкрытыми глазами Гриммджо, поднявшегося и раскатывающего презерватив по члену. Страха не было, лишь предвкушение – о боже, он окажется в нем. Гриммджо приблизился к нему, деликатно приставил головку ко входу и нежно вошел только ею, внимательно наблюдая за его состоянием. Ощутив лишь вполне терпимое распирание изнутри, Ичиго захлебнулся стоном, прикусывая губу и удерживаясь за плечи Гриммджо, заставив себя найти потемневшие до шпинели глаза напротив и снова кивнуть – продолжай. И в него деликатно погрузились, контролируя даже самое небольшое движение, отслеживая каждую эмоцию на его лице и каждый жест, намеренный или бессознательный. Когда бедра почти вплотную прижались к заднице, Ичиго потрясенно выдохнул – он так долго этого ждал, порой с боязнью, сомнением, тревогой, а теперь все происходило таким образом, что лучше он придумать и не мог. Капли влаги выступили на них обоих – у Гриммджо от напряжения, тщательного взвешивания каждого шага, дабы не испугать, не навредить, но сберечь, у Ичиго от потрясения, феерического наслаждения и облегчения, что самые страшные прогнозы так и не сбылись. Член медленно двигался в нем, Гриммджо ловил его сорванные вздохи и полустоны в поцелуях, а он сам скрестил ноги за его спиной, стремясь прижаться ближе, теснее, слиться воедино с тем, кого раньше обожествлял, а теперь видел целиком и полностью, со всеми недостатками и прекрасными чертами характера в том числе. – Ещё! – на одном из толчков не выдержал Ичиго, уже пытающийся ускорить темп, но сдерживамый Гриммджо. – Я думаю, что рано… – Но я хочу! – жалобно проскулил Ичиго, прося о большем. Гриммджо, остановившийся на мгновение, все же внемлил его мольбам и двинулся в другом ритме – интенсивнее, острее, горячее, выбивая из него полувскрики и вынуждая впиться короткими ногтями ему в спину от ярких ощущений. Мышление покинуло Ичиго, глаза закатывались от невыносимого тепла вокруг головы, он варился в жаре тела над ним, горел в эйфории, охватывающей его полностью сладостным наслаждением, всполохами проносились всплески удовольствия и кипятком брызгали мурашки восторга по плечам.  Ладонь тесно накрыла его член, жёстко двигаясь в таком необходимом темпе, сжимая с нужным усилием, и он уже молил Гриммджо не останавливаться, просил ещё, быстрее, глубже, и вдруг его выбросило в дереализацию – он словно увидел себя со стороны, раскрасневшегося, с мокрыми от влаги волосами, с дрожащими ресницами, обнявшего Гриммджо, как самое дорогое на свете, и слившегося с ним воедино. Послышался призрачный раскат грома, и Ичиго сжался на члене неконтролируемо сильно – все тело содрогнулось в последней волне, с оглушительным всплеском накрывшей его с головой и топящей в пучинах глубокого океана. Он, раскинув ослабевшие руки и ноги в стороны, неумолимо тонул, отпуская неведомое ему течение, подчиняясь ему и опускаясь на дно, не страшаясь захлебнуться – кажется, он научился дышать под водой.  Уже вышедший из него, Гриммджо со стоном рухнул рядом, и звенящая пустота заполнила сознание, выметая напрочь любые опасения, сомнения и переживания – задай ему вопрос, он не смог бы ответить. Да было и не до рассуждений в безмолвной тишине морской впадины – мир существовал где-то выше, а он наблюдал за ним из глубины, не встревоженный мелкими и совсем неважными размышлениями о смысле бытия. Гриммджо ушел в ванную, а в голове забилось в такт сердечному ритму лишь одно осознание – он не должен. И ему – не должны. Внутри была лишь любовь и разные способы её выражения. Неожиданно нашедший в себе силы, Ичиго резко поднялся, надевая боксёры, и прошлепал на кухню, собираясь приготовить блины, которые нравились им обоим. Примерно ориентируясь в шкафах, он достал муку, яйца, молоко и сахар с солью, замешал тесто и разогрел сухую сковороду, а сливочное масло, немного подумав, все же положил рядом, чтобы смазывать тонкое хрустящее тесто позже. Послышались хлопок двери и шаги – Гриммджо вышел из ванной, направляясь к нему и сел за стол. Ичиго чувствовал затылком его взгляд, наблюдающий за его манипуляциями в готовке. – Ты любишь меня? – произнес он, делая блинчики и не оборачиваясь к Гриммджо, вдруг не решившись встретить его взгляд, хотя страх за будущее уже пару месяцев не посещал его, намекая о первой ремиссии. Молчание. Было ли это страхом? Путешествие с верой – это как подъем по крутой горе, потому что сомнения не исчезают. Нужно постоянно говорить им сидеть там, где им место, говорить им идти туда, откуда они пришли. И обратить свой взор снова к пропасти. У меня нет и не будет ответов на все вопросы. Скорее всего, не было.  – Посмотри на меня, – произнес Гриммджо почти приказом. Но в первозданном хаосе я нашёл себя. Ичиго ощутил, что он подошёл к нему, и все же полуобернулся. – Люблю, – просто и уверенно, с обхватыванием его талии обеими руками. Настолько мягкий взгляд и нежную улыбку он никогда ни с кем не встречал – словно безоблачное небо осветило его своей лазурью, заставив счастливо прищуриться и прижаться в ответ. И ещё я нашёл осознание, что если бы остался в своих сомнениях всю свою оставшуюся жизнь, то никогда бы не встретил искреннее удовольствие, не осмелился бы ощутить доверие, не испытал бы горечи, не раскрыл сердце для любви. – И я люблю тебя. Это ощущалось жизненным выбором. “Что вершит судьбу человечества в этом мире?  Некое незримое существо или закон, подобно длани господней, парящей над миром?  По крайней мере, истинно то, что человек не властен даже над своей волей.” Однажды встретив эту фразу, Ичиго был впечатлен, а ныне, когда она ему вспомнилась, был не согласен с ней.  Веруя в высшие силы, Ичиго перестал обожествлять простых людей. Он наконец-то чувствовал, что его жизнь находится в его руках, и именно он может решить, куда двигаться дальше, что делать и как думать – может выбирать. Он думал, что неизвестность была надежным другом, раскрывая карты его собственной души. Даже если я откатывался в своём состоянии назад. Даже если я колебался и сомневался, терял веру, после я находил ее вновь. Раз за разом. И она приходила с периодами одиночества, и травм, и трудностей. Из неизвестности рождалось откровение, появлялось понимание, тонкой нитью протягивалась к сердцу верность и светило ярко благодатное прощение.  Вера давала мне возможность идти в темноту и нащупать верный путь в ней. Ичиго подумал, что, наконец, забрал себя из прошлого. Его там не было. Лишь любовь расцветала в нем свежим бутоном, он словно плыл по мирной реке со спокойным течением, правильно расставив паруса – окрыленный открывшейся ему свободой от круга мрачных мыслей, что ранее плотным терновым венцом обвивал голову. Он не хотел умирать в тоскливых тревогах и поэтому выбирал жить. Верилось, что его ждёт самое светлое будущее.