chelsea smile

Ему кажется, что здравый рассудок покидает его с течением времени: как в песочных часах падение крупицы знаменует очередную секунду, так и шансы на спасение стремительно утекают с еще одной прожитой минутой, часом, днем. И самое страшное, что в своем безумии Николас не один, каждый из них сходит с ума по-своему. Есть кореец по имени Сохи: он прибыл вместе с Шотаро и, должно быть, является следующим кандидатом на повторение судьбы своего компаньона – время от времени психика его сдает настолько, что парень начинает хаотично заливисто смеяться, да так так громко, что хохот его звуковой волной отбивается от стен железного ангара, иногда прерываясь короткими фразами на родном языке. Есть Рики, общение с которым Исян старается минимизировать, чтобы сохранить остатки критического мышления и адекватности: иногда он поет, иногда начинает рассказывать энциклопедические факты, иногда задает Николасу вопросы и никогда не слушает на них ответ. Есть еще и Мэттью, что срывается на порывы сжигающей агрессии так резко, что предугадать это невозможно – в сущности своей, он ощущается как пылающий шар, что без постороннего воздействия выбрасывает в атмосферу языки пламени, оставляя лишь угарный газ.       И Николас не солжет, если подчеркнет, что больше всего он наблюдает за Ыйджу. За визуальным спокойствием и безучастным взглядом больших глаз, его, кажется, трясет сутками: тремор пробирает тело Бёна до того сильно, что плечи его вздрагивают непроизвольно даже во сне, а для того, чтобы взять бутылку воды или простую еду в руки, ему требуется время, чтобы собраться. И все же лицо его остается непроницаемым – чаще всего он продолжает смотреть в точку, где несколько дней гнил труп мертвеца, остальное же время оставляет взгляд на ком-то из ангара, не особенно беспокоясь, если пристальное его внимание приносит дискомфорт кому-либо.       В какой-то момент времени Николасу даже показалось, что для того, чтобы не слететь с катушек окончательно, он должен попытаться пробудить в себе старые эмоции. Так парень пытался заставить себя порадоваться дополнительной бутылке воды, снятию наручников или моменту, когда разлагающееся тело наконец-то вынесли из нагретой под палящим солнцем металлической коробки. В следующее мгновение после этой мнимой радости Исяну хотелось разорвать самого себя на части, лишь бы такие мысли никогда больше не лезли в его воспаленный мозг, потому что под наручниками его запястья выглядели как связь из раскровавленного мяса и полос от стального материала, запах гнили плотно впитался в их волосы, одежду и пол ангара, а все это просто должно закончиться как можно скорее. И все происходящее – это одна большая грязь, мерзость и кошмар, никаких позитивных мыслей быть не может.       Исян проклял все, как только увидел, в каком состоянии находятся его руки. Ему думалось, что как только он станет свободен в передвижении хотя бы в рамках ангара, то он тут же бросится на этих чертовых военных и сделает очередной рывок, но как только наручники остались бесполезно висеть на его левой руке и появилась возможность осмотреть собственные запястья, Николас довольно быстро пришел к выводу, что предпочел бы никогда этого не видеть. Самым страшным был отнюдь не внешний вид. Конечно, бесчисленное количество раскрасневшихся полос, белых кусков кожи, смеси крови и стали дополнительной радости не приносили, но куда больше ужаснуло другое – пальцы его сжимаются так, словно в руки вставлены шарниры. Посиневшие и ослабленные кисти поначалу и вовсе были абсолютно бесполезны – получив команду от мозга сделать кулак, захват, согнуться хотя бы под каким-то углом, пальцы физически не могли осуществить эту задачу, и, быть честным, Исяна это доводило до града соленых слез несколько раз. Позже захват начинал постепенно возвращаться, но занимает это совсем не долю секунды. Как застаревший механизм, фаланги пальцев сжимаются попеременно друг с другом, то застревая в согнутом положении, то самопроизвольно разжимаясь, из-за чего из рук Вана несколько раз выскальзывала вода, предательски растекаясь по полу, заставляя испытывать безмерное количество обиды за самого себя.       И все же, как бы это не было удивительно, кажется, что весь его внешний вид и физическое состояние регулярно спасают его. Опухшее лицо с синеющими и желтеющими синяками, смещенный нос, гниющие проколы бывшего пирсинга, обритая голова и почти не работающие руки очевидно не будут так уж интересны покупателям, а значит, товар из Исяна никудышный. А тем временем остальные продолжают время от времени получать свою дозу седативного и мешок на голову, а затем пропадать от нескольких часов до нескольких дней. И, собственно, именно потому в какой-то момент Николас привык и к крикам, и к мольбе, и к рыданиям, пока эта самая привычка являлась очередным сигналом, что Ван все больше и больше теряет себя.       Относительная свобода передвижения, выраженная в том, что отныне Николас не был привязан к одной конкретной трубе, к новым победам парня не привела. Он сделал несколько (десятков) обходов по комнате в ангаре, получил нагоняй от военных, сжался в комок из собственных нервов и поменял дислокацию чуть дальше от места гибели Шотаро – на деревянном полу в том месте осталось темное пятно, а на металлической стене кусок отсыревшей одежды, что, возможно, так же являлась причиной остаточного зловония. Звук, с которым пристывшее гниющее тело отдирали от пола и стены, Исян запомнит навсегда.       Как бы сильно Николас не старался сконцентрироваться на себе, своей безопасности и свободе, абстрагироваться он не может, и искренне завидует тем, у кого это получается. Он ненавидит все это гребаное место каждую секунду нахождения здесь, но иногда отвращение подбирается так сильно, будто бы горящую спичку подносят к луже бензина, чтобы пробудить целый пожар. Исян в очередной раз задерживает взгляд на Унхаке, и в голове его сидит число семнадцать. Корейцу чертовых семнадцать лет, он в том же возрасте, в которым был сам Николас, когда носился по школьным коридорам, хохотал на тренировке и просил карманных денег, чтобы сходить с друзьями в кино, и жизнь его была беззаботной и наполненной юношескими наивностью и непослушанием. А на Кима больно даже смотреть: по возвращении с очередного выезда мальчишку в ангар занесли в состоянии полностью бессознательном, бросили где-то у противоположной стены и как обычно пристегнули к Юджину, как вдруг второй мальчишка издал такой громкости выдох, будто бы сам вот-вот потеряет сознание. Исяну тогда пришлось неплохо напрячь зрение, чтобы рассмотреть, что все открытые от одежды части тела Унхака усыпаны порезами разной глубины, длины и толщины, из большинства ран капает кровь, другие же алой жидкостью блестят при падении света, но каждый из них несомненно свежий. А дни шли и ситуация на теле мальчишки становилась хуже: львиная доля из порезов в жаре и влажности ангара превращалась в гнойное месиво, изредка покрываясь желто-зелеными коростами, которые кореец от нестерпимого зуда ногтями снимал вновь, обнажая пораженные участки кожи, добавляя на кожу расчесанные красные язвы.       Николас презирает сам себя за корыстные мысли, но ему, признаться честно, нисколько не улыбается нахождение в закрытом помещении с еще одним сыгравшим в ящик, а на подкорке сидят слова Рики, что если состояние парнишки продолжит ухудшаться, то, должно быть, в какой-то момент его организм перестанет бороться вовсе. И сейчас, когда Исян сталкивается с поникшим и затуманенным взглядом Унхака, то он ловит себя на мысли о том, что тому, кажется, осталось совсем немного. И создается ощущение, будто дыхание чужой смерти все пленники так просто взяли на веру, будто неминуемое событие, – между возвращением и очередным выездом юноши смеряли молодого корейца взглядом, иногда задерживали внимание на несколько секунд, а затем отворачивали голову так, словно им нет никакого дела. Да и сам Исян делал точно так же, наверное, стараясь направить все свои силы на самого себя, но в конце концов терпение и чувство вины перевешивали индивидуалистичный ориентир, потому совесть мерно сжирала его заживо день за днем.       Ван бросает взгляд на Юджина, на плече которого покоится ослабленный и понурый парнишка. Хан даже на секунду сталкивается равнодушным взглядом со старшим, а затем оживляется, словно птенец наклоняет голову и приподнимает брови, как бы спрашивая: «В чем дело?». Краем уха Николас слышал мысли, что озвучивал вслух Мэттью – раз Юджин уж заделался в няньки умирающему, почему же он не сделает что-нибудь, а лишь ждет, пока организм сдастся сам по себе, – и тайванец с этим не был согласен нисколько. В конце концов, что можно взять с ребенка? Каких поступков? Чего можно ждать от мальчишки, что также, как и все остальные, на протяжении месяцев заперт в металлическом непроницаемом ангаре посреди незнакомой страны?       И все же совесть не позволяет Исяну сидеть ровно и не попытаться сделать хотя бы что-нибудь. Он осматривается по сторонам, будто бы из ниоткуда вдруг должна материализоваться аптечка, а может быть и целый госпиталь, но ничего не происходит, а потому глаз его цепляется за две пластиковые бутылки питьевой воды, и в идеальной вселенной ему необходим бинт, марля или что-то в этом роде, но остается лишь осмотреть самого себя, а потому в расход, вероятно, пойдет рукав собственной футболки. На мгновение Николас замечает на себе пристальное внимание Ыйджу – глаза его как обычно широко раскрыты, взгляд лишен эмоций, – он будто бы полусонно рассматривает каждое действие Вана.       Очередной залп агрессии на самого себя Николас направляет в тот момент, когда головой он отдает рукам команду сжаться на чертовой ткани и потянуть совсем немного – нитки на ткани, должно быть, отсырели от жары и влажности, для того, чтобы лишить футболку рукава не потребуется так уж много сил, но пальцы правой его делают движения будто ложные, сжимаясь и разжимаясь самопроизвольно. Времени требуется слишком много даже на то, чтобы окончательно установить хватку на рукаве, а затем дернуть не столько с помощью кисти, сколько с локтя, и когда ткань наконец поддается с трещащим звуком, а в руке остается кусок, он встает с места почти моментально и направляется в сторону подростков.       Он уже привык, что каждый раз, как кто-то из них немного меняет позу или вовсе встает, то все внимание солдат тут же приковывается к тому, кто посмел пошевелиться: они направляют зоркий взгляд, обхватывают оружие и наблюдают. В конце концов, он не собирается делать ничего, что может им не понравиться, – если так подумать, в их же интересах, чтобы максимальное количество из них приносило прибыль, нежели стали еще одним выброшенным телом.       — Помоги, — кратко говорит Николас, бросая ткань на колени Юджину.       Мальчик лупит на него свои большие глаза, чуть поворачивает голову в непонимании и не смеет прикоснуться к тряпке, воровато посматривая на военных. Исяну приходится предоставить объяснение, демонстрируя свои дрожащие слабые руки:       — Я просто не смогу порвать сам, их нужно несколько, сделай две-три штуки, хорошо?       Ван чувствует себя обезьянкой на цирковом манеже, где каждое его действие сопровождается пристальным разглядыванием от четырех пленников и трех военных. Когда он присаживается, стараясь внимательнее рассмотреть состояние Унхака, то где-то за спиной слышится сначала цокающий звук, а потом глубокий как бы уставший выдох, в котором тут же узнается Мэттью. Значения не имеет, а потому Исян осматривает раны уже с ближнего расстояния, которые теперь выглядят еще хуже. В особенности на ногах и шее кожа Кима превратилась в мешанину красного, желтого и синего цвета, и кажется, что каждый миллиметр имеет нездоровый оттенок, а в некоторых порезах можно рассмотреть ворс от одежды, пыль и грязь.       — Держись, дружище, скоро на поправку пойдешь, — Исян бубнит под нос, стараясь убедить скорее самого себя, что простые действия должны помочь, и взгляд он прячет в бутылке воды, когда сталкивается с уставшим пустым взглядом пострадавшего.       Юджин расправляется с тряпками дольше, чем Николас того ожидал, все движения его кажутся словно нарочито медленными, плавными и незаинтересованными, и Исяну думается, что изначально он возложил на парнишку слишком много надежд – торопить его смысла нет, они все обессилены, а от команд быстрее не станет. Краем глаза Ван замечает шевеление по правой стороне: Ыйджу, что до этого момента сидел неподвижно, наблюдая за развернувшимся почти цирковым представлением, вдруг поднимается со своего места и направляется к военным, что держат караул. Исян прислушивается, но в общем шорохе, чужих движениях и сбивчивом дыхании, шепот юноши едва различим, а обрывистые фразы и вовсе звучат на неизвестному тайванцу корейском языке.       А вот мальчишки, кажется, слышат больше, чем иностранец: Юджин вдруг одним движением передает все тряпки, что успел нарвать, выпрямляется в спине и обращается к чужим переговорам. Поначалу он слушает сосредоточенно, затем пару раз успевает шепнуть короткий комментарий Унхаку, что мирно лежит на его плече, и на секунду уголки рта Кима вздергиваются вверх. Исян едва захватывает, как Бён делает аккуратный и боязливый жест в их сторону, после чего на троих устремляется взгляд солдата.       — Нет смысла, — слышится речь Юджина на английском с уже привычно сильным акцентом.       — Что именно он пытается сделать? — уточняет Исян, всматриваясь в каждое движение Ыйджу так, будто тот должен вдруг перейти на иностранный язык и объявить результат своих переговоров во всеуслышание.       — Помощь от них для него. — Хан сначала кивком сигнализирует на военных, а затем указывает на Унхака, тут же переходя на корейский и, по предположениям Исяна, объясняя то же самое и Киму.       Движения Николаса тут же становятся почти механическими – не без труда, он все же продолжает промывать ткань водой, лишь бы не занести мальчишке дополнительных заражений, пока все внимание его обращено на неожиданно долгие и очевидно непростые переговоры Ыйджу. Исяну думается, что результат этой, казалось бы, простой просьбы может дать им всем ответы на многие вопросы: готовы ли военные идти на кооперацию, какова важность их нахождения тут, что именно они хотят от пленников. Ван с трудом сдерживает себя, чтобы не подорваться на месте и не присоединиться к общению, но страх вмешаться и испортить намеченную Бёном линию оказывается сильнее, а потому тайванец продолжает свою малую работу.       Когда вода от куска тряпки становится почти прозрачной – без сероватого подтона и частичек песка и пыли, – Николас еще раз кивком уточняет, точно ли Унхак готов ко всему тому спектру неприятных ощущений, что готовится выдать его раздраженная и поврежденная кожа, аккуратно прикладывая ткань к множественным порезам на ногах. И все же парнишка держится молодцом: он тут же со скрипом стискивает зубы, выпуская воздух рывками, морщится, шипит, но все же держится тихо, стойко перенося весь нехитрый процесс обработки.       Последние слова Ыйджу звучат чуть увереннее, а затем солдат принимается открывать многочисленные замки, быстро покидая комнатушку. Николас тут же переводит взгляд на Юджина, брови которого сведены к переносице, а губы сжаты в полоску. Исян вновь чуть кивает мол, «Ну что?», но Хан тут же отмахивается от старшего неоднозначным жестом, рассматривая фигуру Бёна, взгляд которого все так же нечитаем для Николаса.       — Ну и что? — Громкий хрипящий голос Рики звучит словно из ниоткуда, тот накручивает на палец прядь собственных волос, как и все остальные продолжая сверлить корейца взглядом. — Выиграл он там то, за что боролся? Дух Мигеля Силео как лучшего переговорщика всех времен и народов сегодня с нами? Мы все свободны и едем домой?       Никто больше тишину и молчание нарушить не смеет. Когда снаружи слышится неясная возня, а военный возвращается на свою позицию, он быстро бросает корейцу в руки один небольшой бутылек с прозрачной жидкостью и несколько пластиковых упаковок медицинского бинта. Ыйджу перехватывает вещи на лету, несколько раз, по-видимому, благодарит, кланяется и солдату, с которым беседовал, и двоим другим мужчинам, лица которых холодно контролируют процесс.       — Как... — подает голос Мэттью сначала неуверенно, затем придавая словам фактуру: — Какого хуя у вас тут происходит?       И все же его слова оказываются проигнорированы. Ыйджу направляется к трио почти бегом и тут же оказывается осыпан вопросами со стороны Юджина – мальчик указывает на тару в руках Бёна, то восклицает, то вопрошает, пока голос старшего звучит как всегда медленно и едва заинтересованно. Хан пальцем указывает на бутылек в очередной раз, на что старший с протяжным выдохом делает пару нажатий на диспенсер, распыляя прозрачную жидкость на свою расцарапанную и худую тыльную сторону ладони, демонстративно показывая подростку. Николас так же тянется к флакону, догадываясь, что, вероятно, переживания Юджина крутятся вокруг недоверия к помощи со стороны военных, без лишнего сопротивления он получает жидкость от корейца, тут же обращая внимание на этикетку с задней стороны сосуда.       Действующее вещество – хлоргексидин биглюконат.       — Это... Скорее всего безопасно. — Исян сам кивает из стороны в сторону, но все же считает, что прозрачная жидкость без какого-либо характерного запаха либо не сделает хуже, либо поможет, и так или иначе попробовать стоит.       — Так и есть, — соглашается Бён, медленно и методично разворачивая бинт.       Исян вызывается помочь почти моментально – своими полудеревянными руками, что на фоне точных и выверенных движений Ыйджу выглядят не к месту, он пытается бороться сначала с бинтом, а потом с распылителем на крышке флакона, пока собственные мысли уносят его далеко отсюда. О чем они говорили? Как у пленника получилось выйти на контакт с картелем? И, если уж на то пошло, какой максимум помощи, который им могут оказать? В жесте помощи Вану видится шанс на спасение, а значит так или иначе ему стоит вцепиться в персону Бёна так крепко, насколько это вообще возможно, потому что если малознакомый кореец является его шансом на спасение, то упускать эту возможность он не станет точно.       Как-то между делом Николас ловит себя на мысли, что не знает об этих людях ничего: по четким и вместе с тем неторопливым движениям Ыйджу видно, что он явно не в первые в жизни оказывает медицинскую помощь, и все же Ван не может дать точный ответ – раньше он был врачом, может быть, студентом медицинского, а может, в его жизни произошло что-то, что заставило его научиться обрабатывать чужие раны? Николас не знает. Как и не знает, почему на лице Юджина не дергается ни один мускул от вида кошмаров человеческого тела. Как и не знает, почему Рики знает столько странных и интригующих вещей. Он не знает о своих сопленниках ничего и не спешит рассказывать о себе, вместе с тем осознавая, что если бы все было чуть иначе, то более полное взаимопонимание, должно быть, позволило бы им выручить недюжинную помощь.       Несколько быстрых и тяжелых шагов со спины заставляют Николаса вернуться своими мыслями назад, и в следующую же секунду он слышит откуда-то со стороны команду на китайском языке: «Исян, сзади!» и едва парень успевает развернуться и машинально выставить руку в защитном жесте, как тут же со звонким хлопком получает удар. Рука тайванца от силы стороннего воздействия тут же падает на голову Ыйджу, едва смягчив первичный замах, кореец в свою очередь с трудом сдерживается, останавливаясь за секунду до встречи с выставленными коленями Унхака, которому и оказывал помощь. И все это происходит до того быстро, почти одномоментно, что знакомый голос откуда-то сверху кажется неожиданным:       — Как, блять, ты это сделал? Что ты говорил этим мразям, что они вдруг решили тебя слушать? — Мэттью цедит через зубы сначала на английском, взгляд его отмечается животной яростью, а руками он тянется за ворот кофты Бёна, переходя уже на родной корейский язык.       Николас почти бессознательно хватается за такое же раскрасневшееся и кровоточащее запястье напавшего, но пальцы его предательски подводят даже в такой момент, а потому зацепиться получается только за свободно висящие наручники на левой руке, вытягивая стальное орудие на себя, что явно с болью проходится по коже Мэттью.       — Если у тебя есть вопросы, давай обсудим их спокойно, окей? — Исян еще больше натягивает короткую цепь наручников на себя, заставляя парня морщиться от боли.       Ван замечает, как Ыйджу в секунду отползает ближе к Юджину, тут же оказываясь накрытым руками подростка как бы в защитном жесте, а со стороны внимание военных уже полностью направлено на пленников: руки солдат плотно сжаты на огнестреле, один из мужчин уже упокоил палец на курок. Тонкий лед.       — Если ты не перестанешь прямо сейчас, то закончишь, как Шотаро, — с предостережением говорит тайванец.       — Я уж лучше сдохну честным человеком, чем останусь в одном помещении с крысами, — парируют в ответ, а где-то со стороны вновь раздается звонкий и заливистый смех.