Гармония

— У вашего мужа была любовница? — спрашивает Брагин. — Скорее, любовник... — отвечает вдова, а Юра зависает, нервно сглатывает: "Я не понимаю". Вдова ухмыляется: "Он, кроме вертолета своего, ничего и никого не любил", — Юра кивает. Когда он выходит из подъезда, то первым делом звонит Мише — это у него в последнее время ритуал, аля "Добей себя". У Миши выключен телефон, Юра слушает до конца тираду механического голоса в трубке, а потом сбрасывает звонок. Он едет в отдел, где хамит Ухватову по делу и без, настроения и сил что-то делать нет совсем. Он сидит над бумагами, слушает тупой бубнеж Ухватова, вот уж говорящая фамилия, он усмехается. — Что еще? — орет Андрей, Юра пожимает плечами, ему с легкостью можно было бы носить фамилию Дураков или Какашкин – последнее вообще для него. Миша бы придумал что-нибудь покруче. Юра достает телефон, нервно как-то, набирает мишин номер — тишина. Минеральные воды, ну как же. Ухватов сыплет идеями и версиями, одна мощнее другой. Юра смотрит на Ивана Петровича, который от бессилия прислонился к стене: "Давайте по домам, а? Поздно", — предлагает он и выходит из кабинета. Ухватов ворчит о том, что только он и работает. — Андрей тебе не надоело? — спрашивает Юра. — Что не надоело, Брагин?! — Юра только пожимает плечами. Не надоело носить форму? Думать? Раскрывать убийства и не только? Гоняться за преступниками? Каждый день копаться в чьем-то грязном белье? Видеть ужасы этой чертовой жизни? Это Брагин не про Ухватова, это он про себя. Надоело или не надоело? Перегорел или не перегорел? Он снова набирает Мишу в машине, смотря в зеркало заднего вида на свою охрану. Миша трубку так и не берет. Миша недоступен. Миша, блин, неприступен. Юра чувствует себя паршиво, а ему даже сказать об этом некому. Ему не нравится Вологда, низкая, приземистая, с этими путаными грязными улицами. Воздуха в ней не хватает, места мало, и вообще. Юре не с кем поговорить, Юре некому уткнуться в плечо, Юра потерян и разбит. К вечеру он возвращается в отель, как обычно, обманывает своего охранника, включив телевизор погромче, а сам сбегает. Сидеть в четырех стенах — настоящая пытка. Он заходит в первое попавшееся кафе и устраивается за столиком, делает заказ и утыкается невидящим взглядом в бирюзовую стену напротив. У Миши есть бирюзовая льняная рубашка, он носит ее летом на футболку. Учитывая мишкину аккуратность, стиль жизни, короче, работу к концу дня на рубашку эту смотреть страшно, но Миша все равно ее любит, и Юра ее любит, и Мишу любит. Официантка приносит заказ, а Юра тянется за солью, которой в солонке не оказывается. — Черт, — это последняя капля, все идет не так, Юра сжимает и разжимает челюсти, а потом встает из-за стола. — Прошу прощения, одолжу у вас...? — мужчина за соседним столиком оборачивается на его голос, и Юре кажется, что у него земля уходит из-под ног. Миша на секунду расплывается в улыбке, а потом, посмотрев Юре за плечо, меняется в лице и бьет его в живот, а потом по лицу. И Юра понимает, что не отсутвие соли было последней каплей. Юра возвращается в отель, падает на кровать и с силой бьет подушку кулаком. Сложить два и два не сложно — Миша неделю не берет трубку, неделю недоступен, Миша каким-то чудом (хреновым чудом) оказывается в Вологде и бьет ("избивает" у Юры язык не поворачивается сказать) его в кафе. Миша снова во что-то вляпался или его вляпало начальство, или и то, и другое. Юра не может уснуть всю ночь, все думает про разбившийся вертолет, Ухватова и его "Да, все тут просто. Конкуренты не поделили власть. Политика — дело грязное" (Юра морщится, этот придурок явно пересмотел сериалов), думает про Мишу, которому грозит опасность. С ним может случиться что угодно, и так каждый чертов день. Шибанов — это же перманентные переживания. — Переживания, — шепчет он себе под нос и вспоминает вдову пилота, которую интересовала только компенсация, суд с разбившимся чиновником или его семьей, неважно. Она же переживала только за деньги, а за мужа — нет. Это как так? Утром Юра перебивает Ивана Петровича, который пытается втолковать ему, что он отстранен. — Убить хотели пилота, — в сотый раз говорит Юра. Иван Петрович смотрит на него, вздыхает: "Возьмем в разработку. А ты поезжай в Питер, ладно?". — Это из-за Шибанова? — Юр, вот ты мне скажи, как так может быть, а? Никто не знал, что он здесь, в Вологде, никто не знал, куда он пойдет и когда, а ты умудрился на него наткнуться. Это как? — Это мир тесен, — говорит Брагин. — Нет, Юрий Иванович, это судьба называется. Уехать у Юры никак не получается, он спорит с Иваном Петровичем, игнорирует Ухватова и свою охрану. Уехать не получается, потому что Миша тут, где-то рядом, потому что разгадка взорвавшегося вертолета совсем близко. Он идет к вдове пилота после очередного спора с Иваном Петровичем. Он долго говорит с ней, подводит ее к признанию, потому что лично для него в этой истории все ясно. Он как обычно внешне спокоен, и как обычно спокойствие его ломается только тогда, когда на него нападает любовник вдовы, загнанной в угол комнаты истерикой. А потом все крутится и мчится — наряд полиции, вздохи Ухватова, молчание Ивана Петровича, составление протоколов, допросы в отделении, которые на себя берет Ухватов, потому что Юра вроде как отстранен. Брагин выходит на крыльцо отдела и смотрит вдаль. Завтра он поедет домой, тянуть больше нельзя. Он набирает мишин номер, загадывая, что, если тот возьмет, то жизнь, наконец-то, наладится. Миша не берет, Миша скидывает в тот самый момент, когда Юра его замечает. — Ты чего грязный такой? — спрашивает Брагин, Миша только отряхивает свою черную футболку. — Это я что ли тебя так? — Шибанов кивает на юрину разбитую губу, тот ухмыляется: "Не дождешься". — Я извиниться пришел. — И все? — Брагин спускается по лестнице и идет вперед, навстречу закатному солнцу, Миша его догоняет и закидывает руку ему на плечо. — Ну, ты же понимаешь, я не мог сказать. Я немного накосячил, пришлось исправлять. — Это как обычно. — Как обычно, — передразнивает Миша. — Я все понимаю, Миш, правда. — Значит, я прощен? — Брагин кивает. — Значит, за это можно выпить? — Поехали домой, Миш, — вздыхает Юра, и Миша на секунду останавливатся, осматривает его серьезно и пожимает плечами: "Конечно, поехали". — За вещами до гостиницы и домой, — говорит Юра, Шибанов кивает и продолжает шагать с ним рядом, обняв за плечи одной рукой. Он разглогольствует о музее народных промыслов, Кремле, колокольне и даже музее кружев, о набережной и о погоде, а Юра силится не уронить голову ему на плечо, не закрыть глаза, потому что ему впервые за долгое время так хорошо и спокойно, что он даже готов расплакаться (от счастья и облегчения). И пусть Миша болтает о чем угодно, и пусть он даже, придя в отель, заберется в душ, а потом упадет на кровать и скажет, что никуда сегодня не поедет. Пусть. Юре пофиг в приземистой ли Вологде или в Питере, который знаком и любим до слез, лишь бы с Шибановым, живым и невредимым, вредным, болтливым, ворчливым, громким, теплым и уютным прямо как дом.