Птенчик

      От торжественной части, завершающей каждое собрание, Не Хуайсан ухищряется изящно уворачиваться. Да и на официальной части его не то чтобы особо увлекают текущие дела и намеченные планы орденов. Смотрит отстраненно в окно, веер колышется трепетно и нежно крыльями бабочки на лезвии лепестка. Во взгляде – невыносимая печаль, скрытая за напускной скукой. Невыносимая настолько, что Цзян Чэн слышит треск, с которым сгорает изнутри клеточка за клеточкой.       Раньше глава ордена Цзян с пеной у рта защищал свою точку зрения. Ему было лучше знать, где разумнее всего надо было установить новую башню и что могло послужить причиной возросшей активности нечисти на севере. Постепенно все это начинает казаться ненужным, нелепым, неважным.       – Глава ордена Цзян, вы сегодня необыкновенно немногословны. Возможно, вам есть что добавить? – осторожно уточняет Лань Сичэнь.       – Ничего. Соглашусь со всем вышесказанным, – сухо отзывается Цзян Чэн.       – В таком случае, поскольку возражений нет, предлагаю перейти к празднованию… Сегодня мы отмечаем объединение глав…       Не Хуайсан складывает веер и неслышно растворяется в радостной суматохе. Когда бабочка закрывает крылья, то сверху кажется невидимой.       Цзян Чэн находит его у сияния среди снегов. Отцветающие пионы и впрямь оправдывают свое название – крупные тяжелые лепестки опадают один за другим, образуя нетающие сугробы.       – Глава ордена Цзян, вы сегодня необыкновенно немногословны, – слово в слово повторяет Не Хуайсан, едва замечает чужое присутствие.       Под тяжелым взглядом падает очередной лепесток.       – Неимоверно быстро отцвели. Жаль.       – И вправду… жаль, – отзывается Хуайсан, все так же не встречаясь с собеседником взглядом, словно делясь своими сожалениями с опустившими бутоны цветами. – В Нечистой Юдоли растет сорт, которому отведена более долгая жизнь. Затоскуете по аромату пионов – приезжайте.       ***       Цзян Чэну по душе глубокий фиолетовый цвет. Говорят, это цвет людей с манией величия и безумцев. Правильно говорят.              Лиловый веер с золотыми прожилками напоминает о родителях и сестре. Черный веер с красной кисточкой подошел бы брату. На небесно-голубой бумаге проплывают облака, такие же густые и ослепляюще белые, как в ордене Гусу. Полусложенный и полузабытый веер невзрачного цвета топленого молока ютится на краю прилавка.              – Вы уверены, господин? Могу предложить более броские и приметные экземпляры, – теряется продавец.              Однако Цзян Чэн уверен. Достаточно с него броских и приметных экземпляров. ***       – Ах, – едва скрывает удивление и смущение Хуайсан, едва принимает подарок, – Классический вариант. У вас прекрасный вкус, глава ордена Цзян.              Долгоцветущие пионы в согласии склоняют головы.              Двое неспешно обходят опустевающие и затухающие владения. Не Хуайсану бы не цветы выращивать, а подумать о том, как распределить скудные ресурсы и удержать разбегающихся людей.              Цзян Чэн предугадывал то, что беседы как таковой не состоится. Но то было неприятно только в его собственных мыслях. Тишина действительности убаюкивает, позволяет ощутить то, что пропускаешь в череде дней: поглаживание ветра по щеке, хруст камней под ногами, тень от тучи на горизонте.              – Благодарю за то, что составили мне этим вечером компанию. До встречи, глава ордена Цзян, – произносит Не Хуайсан на прощание и даже не прячет лицо.              ***              Под конец следующего собрания Цзян Чэн находит его в беседке, окруженной озером и лесом. Не Хуайсан обмахивается классическим веером, неприметным и невзрачным.              Воздух сырой, пропитан запахом свежей зелени и теплой, нагретой солнцем древесины. К беседке ведет узкий мостик – того и гляди навернешься. Как нелепо бы выглядел мокрый по пояс глава ордена Цзян в окружении лягушек и кувшинок!..              – Я… признателен вам за то, что вы заступились за орден Цинхэ Не и предложили возродить Нечистую Юдоль, – произносит Хуайсан, стоит Цзян Чэну устроиться рядом, у резного бортика беседки. – Однако это уже не важно… Это совершенно не важно.              Влага в глазах Хуайсана что блики на воде.              – А что тогда важно? – гневается Цзян Чэн, рокочущий голос проносится по озерной глади, затихает и теряется в лесу.              – Что тогда важно… – эхом отзывается Хуайсан и замирает, – Какого цвета вода?              – Какого цвета?              Что за нелепая игра в повторы.              – Зеленого?              – Это отражение листвы.              – Синего?              – Отражение неба.              – Серого? Или отражение беседки?              – В верную сторону мыслите, глава ордена Цзян, – снисходит Не Хуайсан. – Подойдите чуть ближе и наклонитесь. Вот так, чтобы солнце скрылось за кронами и не смело нас дурачить.              Рука ощущает шероховатость чужой руки.              – И все же… какого она цвета?              – Предоставляю право решать вам.              ***              Ночью Цзян Чэн видит себя, стоящим в озерной воде и зачерпывающим пригоршню за пригоршней. Она текучая и вязкая, словно жидкий мед, ее истинный цвет – цвет расплавленного золота. Теплота и сладость водоема утягивают на дно, незначительная глубина обманчива. Он поддается этой глубине, покуда жидким медом и расплавленным золотом не забиваются уши, нос и рот, а на поверхности воды не остаются лишь пузырящиеся от внезапной пустоты одежды цвета безумцев и гордецов.              Он просыпается – и начинает считать недели и дни до следующего собрания.              ***              – Мы поразмыслили над вашим предложением, – начинает Лань Сичэнь, – И предполагаем, что возродить орден Цинхэ Не способно лишь…       «…объединение глав», – мысленно завершает Цзян Чэн.       – …объединение глав.       У первого нефрита клана Лань на сто бед один ответ – кого-нибудь бы да свести. Возможно, в прошлой жизни он был той еще преуспевающей свахой, а в нынешней продолжает отыгрываться по инерции.       Объединяться с опустевающим орденом, имеющим сомнительную репутацию, желающих нет. Даже главы мелких и молодых орденов старательно отводят взгляд. Для юных кланов восстановление Нечистой Юдоли – неподъемная и сомнительная в перспективе ноша. Для крупных – очередное хлопотное и энергозатратное дело. Сплошная морока.       – Советую подумать над этим до нашей следующей встречи, – миролюбиво улыбаясь, произносит Сичэнь. Сама невозмутимость.       Во время торжественной части Цзян Чэн и Не Хуайсан не сговариваясь идут в сторону леса.       «Мне жаль», – почему-то хочет сказать один.       «Я знал, что все к этому приведет», – беззвучно отвечает ему другой.       Тишина поглощает нерожденные слова.       Лес становится ближе. Поступь Хуайсана невесома и легка, словно и тяжесть собственного тела не держит его на этой земле.       – Птенчик, – вдруг произносит Цзян Чэн, чувствуя себя еще глупее.       Хуайсан останавливается, озираясь по сторонам.       – Птенчик?       – Вот, практически у дороги, – склоняется Цзян Чэн возле крохотной желторотой птички, распластавшейся на земле.       – А! Это слеток, – поправив полы ханьфу, склоняется рядом Хуайсан.       – Его бросили? Он потерялся? Теперь его нужно кормить, чтобы он не погиб? – вопрошает глава ордена Цзян, прежде чем ужаснуться невиданной доселе нежности.       – Не стоит. Где-то поблизости за ним присматривает мать. Только уберем его с дороги поближе к кустам, чтобы никто на него ненароком не наступил…       Слеток оказывается в тени зелени, в возмущении открывая и закрывая широкий яркий клюв.       – Оставим здесь, – мягко говорит Не Хуайсан.       Но Цзян Чэн не желает ни подниматься, ни уходить, ни отпускать руку, что помогла ему бережно переложить птенца. Он осторожно убирает веер и склоняется ближе.       В тайком прочитанных за время обучения в Гусу книжках поцелуи описывались похожими на пламя и фейерверки. Однако искры не летают перед прикрытыми веками Цзян Чэна, а в животе не разлетается россыпь прозрачных бабочек. Губы ощущают давление чужих губ и легкий прерывистый вздох, когда касание рассеивается. Все кажется каким-то естественным и правильным.       ***       Новость об объединении кланов Цинхэ Не и Юньмэн Цзян на следующем собрании вызывает недоуменные взгляды, скрытые смешки, недоверчивый шепот и пожелание «Детей побольше!» от Вэй Ина.       – Если по этому поводу больше заявить нечего, предлагаю перейти к следующему вопросу, – отрезает Цзян Чэн тоном, не терпящим неповиновения.       ***       Прежде чем совершить три поклона, глава ордена Цзян, а ныне – и Цинхэ Не, считает нужным предупредить:       – Это не любовь.       Наверное, любить – это сидеть постоянно на коленях у своего ненаглядного, как это делает Вэй Ин. Без конца покрывать поцелуями бледную шею, заявлять о своей любви во всеуслышание, нырять в укромные уголки коридоров и ниш.       – Я принимаю вашу нелюбовь.       – Когда прибудем в Юньмэн Цзян, покажу, с какого холма лучше всего видно звезды и у какого озера ярче рассвет.       ***       Красные свадебные одежды кажутся Цзян Чэну грубыми, некрасивыми. Его супругу не к лицу этот ядовитый цвет. Его тело должны укутывать оттенки увядающих пионов, неба, воды, облаков, золота, меда, топленого молока, звезд и перьев выпавшей из гнезда птички.       Цзян Чэн стягивает тяжелую ткань, возможно, делает это слишком нетерпеливо и резко – обнаженное тело напротив начинает дрожать, смешно и стыдливо пытаясь прикрыть наготу веером. На коже – ни изъяна, на ней нет привычных взору следов шрамов, увечий, болезней и травм. Рука ложится на белую впалую грудь, ловит биение сердца.       Хуайсан падает на постель, утягивая супруга за собой. Так-то последний в разы сильнее, и одним незамысловатым движением способен переломать человеку руки, ноги, хребет и жизнь, но тем не менее послушно поддается невесомой невинной шалости Хуайсана и утопает вместе с ним в шелке простыней.       Они о чем-то говорят – Цзян Чэн отвечает на последние вопросы сквозь сладкую полудрему – и, полураздетые, проваливаются в сон.       Цзян Чэн просыпается первым еще на рассвете. Хуайсан крепко обнимает его во сне, длинные волосы разметались по постели, солнце переливается в них желтым растопленным маслом. Как теперь обращаться к своему супругу, с которым доныне они были только на «вы»?       – Птенчик, – зовет Цзян Чэн и окунает пальцы в солнечные лужицы волос. – Птенчик, – негромко повторяет он.       Хуайсан с трудом раскрывает веки – макияж смазался, спутанная прядь прилипла к уголку губ, однако взгляд быстро приобретает осознанность, а цепкий ум воспринимает сказанное.       – Мое… прозвище?       – Да.       С легким смешком Хуайсан трется щекой об обнаженную грудь, прогоняя остатки сна.       – Только не назовите меня так ненароком на собрании. Неловко выйдет.       – Ничего. Пусть все знают.