457

Взгляд задерживается на Ги Хуне дольше, чем я мог бы позволить себе признаться. Мои мысли становятся спутанными клубком из обиды, власти и чего-то ещё, чего он я боялся осознать. Я хотел видеть Ги Хуна страдающим, но не настолько, чтобы это означало конец игры, его личности. Мне нужна была не просто жертва, а человек, который продолжал бы сражаться, раз за разом проигрывая, но не сдаваясь. Это было своего рода искусство — вырезать из чьей-то души форму боли и страха, которая с каждым ударом делала бы их ближе к покорности. Но Ги Хун был другим. Взрывной, несломленный, он отказывался подчиняться правилам, которые я создавал. Это злило. Это восхищало. И в то же время это тянуло за собой, разрушая внутреннюю конструкцию.  После того единственного поцелуя всё стало на свои места: Ги Хун не просто противник. Он — тот, кого я хотел видеть равным. Или подчинённым. Или, в идеале, и тем, и другим. Мой план был прост. Манипуляции, контроль, игра на чувствах — я уже знал, как использовать слабости Ги Хуна против него, заставить его сломаться там, где прежде он был непоколебим. Всё должно было происходить постепенно. Ни одно слово, ни один взгляд, ни одно прикосновение не должны были показаться случайными. Я сижу, опираясь на массивный подлокотник кресла, наблюдая за его движениями. Ги Хун здесь, среди остальных, но свет падает на него иначе. Тени играют на его лице так, будто подчёркивают каждую линию его упрямства. Он не принадлежит этому месту, но именно поэтому он должен здесь остаться. Должен остаться моим. Каждое его движение словно нож по моим нервам. Я ненавижу его силу. Я обожаю её. Он цепляется за свои принципы, будто они — единственное, что отделяет его от этой системы, но я-то знаю, что это ложь. Он уже давно сделал выбор, и я сделаю всё, чтобы он это понял. Становлюсь ближе, осторожно, будто случайно, не пересекая границы, которые он так упорно пытается выставить. Но я знаю, что на самом деле их нет. Он бросает взгляд в мою сторону, короткий, будто мимолётный. Я замечаю, как он напрягается, но мне всё равно. Он всегда напряжён, когда я рядом. И это нечто большее, чем страх. Он ненавидит меня за то, что я заставляю его смотреть в зеркало, где он видит себя настоящего. Я поднимаюсь, прохожу мимо него так близко, что чувствую тепло его тела. Медленно, как будто это случайность. Но ничего в этом случайного нет. Ничего. Я должен быть везде, где он, я должен быть его тенью, его отражением, его судьбой. — Ги Хун, — обращаюсь к нему, подчеркивая каждую букву, как будто его имя — музыка. Он поворачивает голову, его глаза полны недоверия. Но я вижу там нечто другое. Проблеск чего-то глубже, чего-то более человеческого. — Почему ты до сих пор борешься? Неужели ты не видишь? Мы с тобой — одно и то же. Он собирается возразить, но я не даю ему шанса. Вклиниваюсь в его пространство, сокращаю дистанцию до предела. — Мы оба знаем, что это правда, — продолжаю, мои слова словно яд, проникающий в его сознание. — Ты ведь сделал выбор. Каждый раз. Точно так же, как и я. Я улыбаюсь, мягко, почти нежно, но в этом есть нечто хищное. Это не улыбка, это капкан, и он об этом знает. Он не хочет признавать, но он видит правду. И я вижу, как его броня начинает трескаться. — Зачем бороться с тем, что уже неизбежно? — говорю я, и голос мой звучит как шёпот, как обещание. Я тянусь рукой к его лицу, но не касаюсь. Всё ещё держу дистанцию, оставляю пространство, чтобы он сам сделал шаг. Я чувствую, как моё сердце бьётся быстрее. Не от волнения, а от осознания того, что он уже мой. Ещё не полностью, но уже достаточно. Он отступает, но не уходит. А я продолжаю смотреть на него. Секунда за секундой. Его молчание для меня — музыка, подтверждение того, что он понимает. Мне не нужно торопиться. У нас есть время. Я вижу, как его взгляд снова останавливается на мне, на этот раз чуть дольше, чем обычно. Это приглашение — негласное, едва уловимое, но я понимаю его так же ясно, как если бы он произнёс слова вслух. Вокруг нас всё ещё шум, смех, яркий свет, но для меня они исчезают, как будто кто-то выключил звук. Я киваю ему едва заметно, почти неуловимо, и разворачиваюсь, двигаясь к выходу. Я чувствую его шаги за своей спиной. Он идёт за мной, но держит расстояние — ещё одно доказательство его нерешительности, его внутренней борьбы. Мы пересекаем коридоры, мимо пробегающего персонала, мимо охраны, их внимание рассеяно на происходящее в главном зале. Никто не останавливает нас. Никто не замечает. Но я всё равно чувствую прилив адреналина от этого — от того, что я увожу его в место, где никого больше не будет. Только он и я. Мы входим в небольшую комнату, где свет приглушён, а звуки снаружи едва слышны. Здесь нет ничего, кроме стола и пары стульев, но мне не нужны декорации. Здесь достаточно нас двоих. Я закрываю дверь за собой, поворачиваюсь и смотрю на него. Он стоит, опираясь на стену, его дыхание немного сбивчиво, как будто от долгого бега. Но я знаю, что это не физическая усталость. Это страх. И желание. — Ты всегда бежишь, Ги Хун, — начинаю я, приближаясь к нему медленно, так, чтобы каждое моё движение казалось преднамеренным.  — Но ведь ты знаешь, что тебе некуда идти. – Ин Хо, что ты хочешь от меня? – Его голос разорвал тишину, но в его тоне не было ни гнева, ни раздражения. Лишь отчаяние. Я улыбнулся, но эта улыбка была скорее маской. Она скрывала мои собственные эмоции. – Любви, понимания, послушания. Я думал, это очевидно. – Нет, что ты действительно хочешь? Чего ты всем этим добиваешься? Почему я? – Он посмотрел на меня с настойчивостью, от которой было невозможно уклониться. Я задержал дыхание. Внутри меня всё сжалось. Я не привык к таким вопросам. Не привык к тому, чтобы кто-то видел меня насквозь. – Потому что… – слова застряли в горле, и я едва смог их выдавить. – Когда я смотрю на тебя, я вижу себя прошлого. Ты этого не замечаешь? Мы так похожи… Его глаза расширились, а я, поджав губы, ощутил, как вся моя привычная броня начала трескаться. Я знал, что выгляжу слабым, но ничего не мог с этим поделать. – Я ведь тоже играл в эти игры… прямо как ты. – Смех вырвался из меня неожиданно, горький и немного истеричный. – Ты даже не представляешь, насколько. – Ин Хо… – Его голос был тише, но он всё ещё звучал упрямо, словно пытался достучаться до меня. – Я не могу… – Я снова рассмеялся, но в этом звуке было больше боли, чем радости. – Я не могу понять, почему. Почему ты чувствуешь вину? Ты не виноват в том, что, как и все остальные, спасал свою жизнь. Это человеческая природа. Каждый, все 455 человек из той игры убили бы тебя, если бы это означало возможность выиграть такие деньги – Ты ошибаешься… – Его голос был твердым, но уверенность уже утратила силу. Я чуть склонил голову, внимательно наблюдая за ним. – Ги Хун, ты сам в это веришь? Ты не виноват в том, что оказался сильнее, удачливее. Кому-то всё, кому-то ничего. Посмотри на себя. Ты выглядишь не хуже тех, кто был там с тобой. Этот пиджак… сколько он стоит? – Я провёл пальцами по лацкану. – Его точно шили под тебя. Мой глаз на таких деталях не обмануть. Он вскинул подбородок, но взгляд его метнулся куда-то в сторону. – Я это делаю не ради удовольствия, – прошептал он, голос дрогнул. – Ты ничего не понимаешь. – Ги Хун, – я мягко коснулся его плеча. – Как раз-таки я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь. В этом нет ничего постыдного. Знаешь, я ведь бывший полицейский. Когда-то тоже был альтруистом, работал за идею. – Что ты пытаешься этим сказать? – Он напряжённо нахмурился. Я на мгновение замолчал, вспоминая тот случай. – Было одно громкое дело. Перестрелка на улице. Возможно, ты слышал. Один парень погиб, но его подруга выжила. Оба оказались в неправильном месте в неправильное время. Через два месяца мне сообщили, что она… – Я тяжело выдохнул. – Спрыгнула с крыши. Его глаза округлились, но он не сказал ни слова. – Знаешь, что она написала в предсмертной записке? «Это моя вина. Это я должна была умереть, а не он». Он замер, взгляд стал насторожённым. – Но… почему? Она ведь ничего не могла сделать. – Вот именно. – Я посмотрел на него пристально. – Как и ты. Как ты мог спасти 455 человек, Ги Хун? Это было невозможно. Даже если бы каким-то чудом тебе это удалось, думаешь, что-то изменилось бы? – Я… – Он открыл рот, но слова застряли где-то в горле. – Даже если бы ты остановил игру, – продолжил я, голос стал мягче, – чувство вины никуда бы не исчезло. Ты всё равно раз за разом винил бы себя за тех, кого не смог спасти. Ты должен это понять. С этим нужно смириться, Ги Хун. Я делаю шаг ближе, и он не отступает. Ему некуда отступать. Я наклоняюсь чуть ближе, чтобы наши лица оказались на одном уровне, чтобы я мог видеть каждую эмоцию, пробегающую по его лицу. — Знаешь, — мой голос мягкий, почти шёпот, — мне всегда казалось, что ты понимаешь меня лучше, чем кто-либо другой. Даже лучше, чем я сам. Мои слова обвивают его, заполняя пространство между нами, сокращая дистанцию. Я вижу, как он напрягается, его руки сжаты в кулаки, но он не отводит взгляда. Этот момент — это всё, чего я ждал. Я касаюсь его плеча, медленно, осторожно, почти как тест, но я знаю, что он не оттолкнёт меня. Потому что он не может. Потому что я уже стал частью его. Я приближаюсь к нему ближе, настолько близко, что могу слышать, как сбивается его дыхание. Мои пальцы скользят к его лицу, обводя линию челюсти, грубо, но притягательно. Ги Хун не двигается, но я чувствую, как напряжение в его теле кричит о внутренней борьбе. – Ты не можешь меня оттолкнуть, - говорю я, мой голос низкий, тихий, но наполненный уверенностью. –Это против твоей природы. Мы созданы друг для друга. Я вижу, как эти слова проникают в него, оставляют след. Его глаза полны гнева, замешательства и желания — всё это переплетается в бурю, которую я намерен разжечь. Моё лицо приближается к его, и я жду, даю ему мгновение, чтобы осознать, что сейчас произойдёт. Но он не останавливает меня. Никогда не остановит. Наши губы сталкиваются, грубо, почти болезненно. В этом поцелуе нет ни нежности, ни осторожности - только жадность, сдерживаемая слишком долго. Я чувствую, как он отвечает, сначала неуверенно, затем с той же силой. Моя рука сжимает его затылок, удерживая его так, чтобы он не мог уйти, как бы ни хотел. Если бы хотел. Я прикусываю его губу, едва замечая металлический привкус крови, который мгновенно растекается по нашим губам. Он вздрагивает, но не отстраняется. Напротив, он только сильнее вцепляется в мою рубашку, его пальцы дрожат, но не отпускают. Наши губы снова встречаются, жадно и грубо, словно вся энергия мира сжалась в этот момент. я ощущаю, как Ги Хун борется с собой, с этим конфликтом внутри, пытаясь оттолкнуть меня хотя бы мыслями, но его тело говорит другое. Его руки стискивают мою рубашку, словно боятся отпустить, словно он нуждается во мне так же, как я нуждаюсь в нём. Его дыхание становится всё более неровным, когда я провожу руками по его спине, скользя пальцами вверх вдоль линии его позвоночника, усиливая напряжение в его теле. Он сопротивляется ровно настолько, чтобы мои желания стали ещё сильнее, но затем сдается, отвечая на мой поцелуй с той же жадностью. Я отрываюсь от его губ и, не давая ему опомниться, перемещаюсь к его шее. Его кожа тёплая, чуть влажная от напряжения, и я чувствую, как он резко втягивает воздух, когда мои зубы чуть грубее, чем нужно, касаются его. Я кусаю его, оставляя следы - не только физические, но и куда более глубокие, которые ни одна боль не сможет стереть. Он вздрагивает, но не отстраняется, а лишь глубже вжимается в меня, его руки сжимаются сильнее. Я отстраняюсь только на секунду, чтобы увидеть его лицо — губы приоткрыты, дыхание тяжёлое, в глазах смесь гнева, страсти и какой-то не сформулированной боли. - Ты принадлежишь мне, — шепчу я, склонившись так близко, что наши дыхания смешиваются. — И знаешь это так же как и я принадлежу тебе.  Я смотрю на него и чувствую, как внутри меня разгорается желание, которое невозможно назвать простым влечением. Это не просто физическая близость или одержимость. Это нечто большее, нечто сильное, как сама смерть, которая неотступно преследует нас обоих. Я хочу не просто владеть им, а подчинить его своей воле, вплести свои мысли и желания в его разум настолько, чтобы он следовал за мной, не замечая, что сам уже давно перестал быть свободным. Каждое его движение, каждый взгляд, который он бросает в мою сторону, лишь подстёгивают это стремление. Это нечто первобытное, нечто, что живёт глубоко во мне, но я всегда умел держать это под контролем. До этого момента. До него. Ги Хун был моей противоположностью и одновременно моим отражением. Чем больше я наблюдаю за ним, тем яснее понимаю: он создан для того, чтобы стоять рядом со мной. Я знаю, что нельзя сразу ломать. Сломанные люди слишком часто начинают сопротивляться. Нет, я должен взять его тонко, незаметно. Нужно, чтобы он сам захотел подчиниться. Я вплетаю сомнения в его мысли, каждый мой жест направлен на то, чтобы заставить его увидеть то, что хочу я.  Но этого недостаточно. Я хочу больше. Хочу стереть грань между ним и собой, хочу, чтобы его реальность стала моим сценарием. Он будет бороться — конечно, будет. Но борьба лишь разожжёт его привязанность. А я сделаю всё, чтобы эта борьба стала бессмысленной. Я хочу не просто владеть его телом, я хочу владеть его душой. Мои пальцы скользят по его плечам, ощущая текстуру ткани. Этот пиджак - искусно сшитый, идеально сидящий, созданный, чтобы подчеркнуть его силуэт. Но сейчас он кажется лишним, как барьер между мной и тем, что я хочу видеть, чувствовать. Я медленно снимаю его, мои движения нарочно замедлены, как будто я смакую этот процесс. Я наслаждаюсь видом того, как его рубашка чуть мнется, как обнажаются линии его шеи и ключицы. Его дыхание учащается, но он не останавливает меня. Ги Хун прекрасен, эта красота в его хаосе, в его сопротивлении и в его внутренней борьбе, которую я вижу в каждом взгляде. Я чувствую жар, исходящий от нас обоих, как будто сама комната становится тесной и воздух тяжелым. Это не только страсть. Это желание подчинить, запечатлеть этот момент, запечатлеть его полностью в своей власти. Мой взгляд задерживается на его шее, на той линии, которая тянется к его плечам, и я не могу удержаться от того, чтобы прикоснуться к нему. Каждое движение - как шаг вперёд к тому, чтобы стереть границы между нами. Мои руки замирают на секунду, когда я слышу его дыхание, всё ещё сбивчивое, но не отторгающее. Он принимает моё прикосновение. Это должно было наполнять меня силой, ощущением контроля, которого я так долго добивался. Но вместо этого внутри поднимается другой, чуждый мне страх. Страх. Я не чувствовал его с тех пор, как оставил позади старую жизнь. Тогда мне было страшно потерять всё, страх уничтожил меня, разрушил меня. Я пережил смерть любимой женщины, ребёнка, которого так и не увидел. Я прошёл через кровь, грязь, отчаяние, и всё это сделал сам, без надежды, без помощи. Этот страх — я похоронил его глубоко, в тёмных углах своей души. Но почему сейчас, когда я смотрю на него, когда его глаза так близко, этот страх оживает? Я медленно тянусь к вороту своей рубашки. Материал тянется под моими пальцами, но я чувствую, как рубашка словно впивается в кожу, как будто защищает от того, чтобы я стал слишком уязвимым. Снять её — это не просто лишиться ткани. Это значит обнажить себя перед ним так, как я не позволял никому. Это смешно, абсурдно. Я — ведущий этой игры. Я решаю, кто живёт, кто умирает. И всё же сейчас я боюсь. Не смерти, не боли — я боюсь, что он увидит меня настоящего. Ги Хун смотрит на меня, его взгляд изучающий, но не осуждающий. Это странно, меня это почти бесит. Я не хочу его жалости. И всё же я не могу остановиться. Сначала я расстёгиваю одну верхнюю пуговицу, затем вторую, словно медленно отбрасываю каждый слой своей защиты. Жар в комнате нарастает, и вот рубашка оказывается на полу. Холод воздуха касается моей кожи, но не приносит облегчения. Я стою перед ним, и мне страшно. Он видит меня. Я чувствую его взгляд, который скользит по моим шрамам, следам прошлого, словно пытаясь разгадать тайну. Но я не позволю ему. Мой страх — это оружие. Я заберу контроль обратно, прямо сейчас. Мои пальцы тянутся к его шее, и я притягиваю его ближе. – Смотри на меня, — мой голос звучит низко, почти рычаще. — Смотри и запомни. Ты не можешь отвернуться. Ты не можешь меня оттолкнуть. Мы с тобой одно целое. Прими это. Его голос пронзает меня, будто рассекает воздух: – Чего ты боишься, Ин Хо? Я не отвечаю сразу. Даже не могу. Слова застревают где-то в горле, словно их блокирует нечто сильнее, чем я сам. Словно признание заглушается болью, глухой и знакомой, но той, о которой я больше не хочу говорить. Я отвожу взгляд на мгновение, но это ничего не меняет. Ги Хун всё ещё здесь, слишком близко, слишком внимателен. Его взгляд поднимает с глубины те части меня, которые я давно похоронил. – У меня никого не было уже… давно, — наконец вырывается из меня. Голос звучит низко, глухо, почти пусто. Эти слова должны были быть безразличными, но они звучат слишком правдиво. Они что-то значат. Я смеюсь, сухо, почти в издевку над самим собой, качая головой.  – Это же глупо, правда? — говорю я, больше себе, чем ему. Мои пальцы нервно проводят по собственному запястью, как будто пытаюсь найти в этом жесте остатки контроля.  – Как подросток, которому стыдно раздеться перед кем-то. Моя грудь поднимается и опускается с глубоким вдохом, но внутри всё ещё бушует этот страх. Глупо. Я жил с этим так долго, что привык к его тяжести, к его присутствию. Я думал, что страх мёртв внутри меня. Но сейчас он здесь — не перед опасностью, не перед смертью, а перед этим моментом. – Я похоронил чувства много лет назад, Ги Хун, — продолжаю я, откидывая волосы назад, словно это поможет мне справиться с нарастающим жаром.  – Я заставил себя забыть, как это — позволить кому-то быть ближе.  Я замолкаю, слова исчезают, потому что он смотрит на меня так, будто видит меня насквозь. Не маску, не лицо ведущего. Меня. Настоящего. И это разъяряет меня, но одновременно и тянет к нему сильнее. Как будто я хочу, чтобы он продолжал смотреть, чтобы увидел всё, но и… не осуждал. Его рука медленно тянется к моей, и я чувствую этот жар. Не просто физический. Этот жар пробивается в глубины, которых я боялся больше всего. Моя рука тянется к его лицу, скользит по его шее. Он не отступает. – Это жалко, — говорю я тихо, больше для себя, чем для него. Но всё равно не могу остановиться. Я пытаюсь заглушить в себе все страхи и сомнения, но это не ради себя, а ради него. Ради нас. Он не должен видеть меня слабым, не должен видеть, как я теряю контроль, особенно в такие моменты. Я не могу позволить ему увидеть ту часть меня, которую я так долго скрывал. Я должен быть уверен, решителен, чтобы он никогда не усомнился в том, что я — тот, кто ему нужен. Моё тело действует быстрее разума. Я тянусь к нему, не думая. Пальцы касаются его кожи, скользят по его шее. Я не могу остановиться. Не могу держаться в рамках. Я целую его, но не просто так. Я целую его в том месте, где оставил свой след. Тот самый след, который говорит ему о том, что он принадлежит мне. И я не могу отступить, даже если это разрушит меня. Я резко подталкиваю его к столу, словно хищник, готовый захватить свою добычу. Он не сопротивляется, напротив, его тело расслабляется, и, как будто предаваясь, он ложится на стол, оставляя мне всю власть в этих моментах.  Он лежал на столе, словно изваяние, застывшее в моменте, и я не мог оторвать от него взгляд. В свете тусклых огней его кожа была почти прозрачной, а линии тела — настолько совершенными, что хотелось замедлить время и запомнить каждую деталь. Ги Хун был красив, не просто внешне, а так, как будто он был частью чего-то большего, чего-то безмерно притягательного и в то же время хрупкого. Я провел рукой по его волосам, медленно и осторожно, словно боясь нарушить их невесомую текстуру. Они были мягкими, пушистыми, как самый нежный шелк, и пальцы скользили по ним, чувствуя каждое движение, каждый локон.  Его дыхание было громким и частым, словно он пытался захватить воздух, чтобы унять невыносимое напряжение. Я чувствовал, как оно сбивалось, вздымаясь в груди, отдаваясь в тишине, и оно эхом отражалось в моем собственном дыхании. Пот с моего тела капал на пол, ощущение было странным — горькая капля тяжести, напоминающая о том, что в этой комнате не было ни времени, ни места. Всё было сосредоточено здесь, между нами, в этом единственном моменте, который казался вечно длинным и в то же время страшно коротким. Я жадно расстегнул рубашку на нем, чувствуя, как ткань с трудом поддаётся, будто сопротивляется, не желая расставаться с его телом. Она тоже была мокрой от пота, прилипшей к коже, словно отражение того, что происходило между нами — жаркое, неуправляемое, словно нечто большее, чем просто страсть. Я с усилием снял её, и она легко растянулась, освобождая его тело, не пытаясь скрывать того, кто он есть. Вскоре, когда я снял последний кусок одежды с него, я почувствовал не дрожь, а наоборот, вспышку силы и желания, исходящих от Ги Хуна. В его взгляде, в его теле я ощущал неуёмную энергию, которая притягивала меня, наполняя моё сознание восхищением. Он был великолепен, и это возбуждение только усиливало моё ощущение того, как глубоко я был привязан к нему.  Я был так поглощен этим моментом, что его слова словно исчезали в тумане, не доходя до моего сознания. Его голос был рядом, но я не слышал его, каждое его слово растворялось в моей голове, как эхо в пустой комнате. Всё, что я мог ощущать, это тепло его тела, его запах, его близость, которая будто окутывала меня целиком. Я не мог сосредоточиться на его словах — они стали вторичными, неважными. Всё, что имело значение, это то, как я чувствую его, как будто мир вокруг нас больше не существует. Я уже избавился от всей одежды, которая словно душила меня, оставляя только обнажённость, уязвимость, которую я так долго прятал. Стоя между его разведёнными ногами, я чувствовал не только близость, но и ту невидимую связь, которая больше не могла быть проигнорирована.

Ги Хун 

Каждый вдох, казалось, становился тяжелее, наполняя воздух напряжением, от которого невозможно было укрыться. Я чувствовал, как взгляд Ин Хо проникает в самую глубину моего сознания, будто выискивая что-то, что было сокрыто даже от меня самого. Его рука скользнула по внутренней части моего бедра, оставляя за собой пылающее ощущение, которое, казалось, расползалось по всему телу. Я не мог понять, как так получилось. Этот момент — он был настоящим, реальным. И в то же время казался совершенно неосуществимым, словно нарушал все правила, которым я привык следовать. Но здесь и сейчас правила больше ничего не значили. Только этот взгляд, только эти прикосновения. И странное чувство, будто я, наконец, нашел то, что искал всю свою жизнь, даже не осознавая этого. Мне было тепло и жарко, но я не мог заставить себя двигаться, не мог оторвать взгляд от Ин Хо. Он был близок как никогда, и это близость не только обжигала, но и пугала. Но я не хотел ее терять. Я не понимал, почему не сопротивляюсь. Что во мне нашёл Ин Хо? Почему я не могу остановить всё это? Голова раскалывалась от противоречий и желания. Убежать, уехать, исчезнуть... или, может, выстрелить этому ублюдку прямо в лоб. Но я не мог. Он предал меня. Он — олицетворение всего, против чего я выступаю, против чего сражаюсь. И всё же... всё же между нами была какая-то странная связь. Будто мы были знакомы всю жизнь. Я чувствовал, как мы отражаем друг друга в чем-то глубоком, даже если наши пути и мировоззрения противоположны. Ин Хо склонился надо мной, медленно проходясь губами по каждой линии моего тела. Его прикосновения были нежными, почти осторожными, словно он изучал что-то ценное. Был ли он искренен? Я не знал. Но в этот момент мне было всё равно. Даже если он захочет сломать меня, уничтожить — это не имело значения. Всё это казалось сном, таким же, как те, что мучили меня после того самого случая. Но на этот раз я не хотел просыпаться. Его руки мягко подняли мои над головой, словно закрепляя меня в этом моменте. Взгляд, которым он меня окинул, будто пробирался до самых глубин. Я не был смущён. Напротив, меня притягивала эта глубина. Я хотел проникнуть в его мысли, узнать, что происходит за этой внешней непроницаемостью.  – Для меня это тоже будет первый опыт с мужчиной, – Ин Хо двинулся к комоду, его шаги звучали тихо, но уверенно.  Он открывал ящики, словно что-то искал, и я невольно повернул голову, чтобы посмотреть, что он намерен достать. В моей голове пронеслась странная мысль — а что, если он сейчас достанет пистолет? Смерть в таком состоянии была бы едва ли не самой постыдной. Умереть голым, потным, со стояком с мужчиной…  Но вместо оружия в его руке оказался небольшой флакон смазки. Черт, откуда он тут вообще взялся? Щелчок крышки раздался в тишине комнаты, и я почувствовал, как моё сердце пропустило удар. Всё, что происходило, вдруг стало слишком реальным. Я справлялся вполне хорошо, когда разум был затуманен, но как теперь от полного осознавания ситуации можно было расслабится? Я закусил губу, не зная, как справиться с этим осознанием. Несмотря на небольшое сомнение у меня стоял до боли. У Ин Хо тоже. Ин Хо, однако, выглядел совершенно невозмутимо. Его движения были спокойными, сосредоточенными. Он ни на миг не показал смущения или неуверенности, и это, возможно, было даже более тревожным, чем если бы он сам сомневался в происходящем. Он размазал по стволу смазку, водя рукой по всей длине. Он еще сильнее прижался ко мне, а головка уперлась прямо между ног. И резким движением он вошел в меня.  Я выгнулся, схватил его за волосы так же властно как он это делал  и со мной.  От его движений я громко застонал, не в силах сдерживаться. Мне было невероятно стыдно. А что, если кто-то войдёт в помещение? Эта мысль словно придавила меня, но желание оказалось сильнее страха быть пойманным. Он вжал меня в стол всем своим весом, и хотя я был выше Ин Хо, его сила была очевидна. Его атлетическое телосложение говорило само за себя, и я чувствовал это каждой клеткой тела. Он задал быстрый темп, с первых же мгновений. Мне было чертовски больно, несмотря на смазку, я чувствовал, как он раздирает меня изнутри. Он двигался быстро, не позволяя мне двигаться, но я бы все равно не стал.  Пот, переливающийся блестками на его бледной коже, будто подчеркивал каждую линию напряжённых мышц. В темных глазах, обычно холодных, горело пламя, которое, казалось, могло сжечь все вокруг. Он склонился ближе, его губы касались моего уха, шепча что-то невнятное, что растворялось в гуле моего разума. Я изо всех сил пытался сдержать крики, хотя внутри всё кричало. Горло перехватило от напряжения, и я ощущал, как капли слюны стекают, словно предательство моего собственного тела. Его дыхание обжигало, оно было неровным, но властным, словно подтверждение его полного контроля над ситуацией. Всё, что оставалось мне, — это поддаться этой стихии, забыв обо всем, что было за пределами этой комнаты. Меня охватывает дрожь, накрывая волной с головы до пят. Каждое его движение, каждый осторожный или грубый жест будто заставляет пульсировать воздух вокруг нас. Я чувствую, как близок его финал, и, внутри меня нарастает то же самое ощущение. Я протягиваю руку, крепко хватаюсь за его волосы, заставляя его приблизиться еще больше. Срываюсь, обнимаю его со спины, прижимаю к себе с такой силой, будто боюсь, что он исчезнет. Моя голова склоняется к его плечу, и я, охваченный необузданным порывом, кусаю его, настолько сильно, что сам вздрагиваю от этого действия. Его ответ — громкий, хриплый, почти рычащий звук, отдающийся эхом в моих ушах. Я продолжаю, не останавливаясь, чувствуя солоноватый вкус на губах, но мне плевать. Сейчас всё было будто вырвано из времени, замершее в абсолютной честности эмоций и силы, где слова больше не требовались. Ин Хо кончает раньше меня, я почувствовал как его семя заполнило меня внутри.  Я кончаю беззвучно, задерживая дыхание, словно забыл, как это делается. Казалось, в этот момент мир перестал существовать, оставив нас одних в тишине, наполненной лишь звуками нашего сбившегося дыхания. Он лежал на мне, его горячее тело тяжело поднималось и опускалось, каждое движение будто отзывалось в моем собственном. Он был так близко, что границы между нами практически стерлись. Его ладонь скользнула по моей шее, задержавшись на пульсе, будто он хотел убедиться, что я все еще здесь, что мы — здесь. В этот момент я чувствовал, как весь хаос, который он принес в мою жизнь, вдруг стал чем-то необходимым, чем-то неотделимым от моего существования. Его взгляд — такой уязвимый, такой искренний — встретился с моим, и, кажется, я впервые за долгое время почувствовал себя живым. Мы остались лежать в этой хрупкой тишине, где больше не было нужды в словах. Я чувствовал, будто в этот момент мы действительно слились воедино — наши судьбы, такие до боли схожие, и одновременно такие неправильные. Казалось, что этот миг поглощает меня полностью, стирая всякие границы, но в глубине души разгоралось острое чувство противоречия. Это было неправильно. Мне было хорошо. Слишком хорошо. И от этого я ненавидел себя еще больше. Если бы он не прикасался ко мне... если бы он никогда не заговорил со мной, может, мне удалось бы сохранить ту оболочку, за которую я держался. Я хотел сказать ему что-то резкое, жестокое, чтобы отбросить эту близость, чтобы разорвать эту нить между нами. Но я не мог. Может, он прав? Я чувствовал, как это новое, чуждое чувство с каждым мгновением прорастает глубже в мое сознание, разрывая меня изнутри. Я хотел бы убить его, вырвать с корнем, уничтожить так, чтобы от него не осталось и следа. Хотел бы повернуть время вспять, чтобы наши судьбы никогда не пересеклись. Он заставляет меня терять себя. И это причиняет такую боль, что я едва могу дышать.