Ему там не место

Тихо. Ньон слышит, как Нана торопливо уползает из трубы, когда хозяин включает воду на кухне, чтобы вымыть посуду после ужина. Слышит, что в местах, в которые обычно забиваются мыши или насекомые, никого нет. Слышит, что в гостиной не играет ни привычная кассета с японским мультфильмом, ни саундтрек из видеоигры, в которую Рэндал последний месяц рубился по вечерам. Рэндал сидит у себя в комнате. И Ньону тревожно ровно так же, как если бы ви Айвори выбрал кота в качестве соигрока в каком-либо из своих внезапно придуманных развлечений. Может, даже сильнее. Пусть он и любит тишину, в этот раз она его не расслабляет — он любит хозяев сильнее. И хозяева, очевидно, не в порядке. Оба. Кот шатается по коридорам и места себе найти не может, одолеваемый желанием исправить ситуацию и уничтожаемый пониманием, что сделать ничего не способен. Рэндал — закрылся у себя, а мастер.. а что он может сделать для мастера? Он знает английский не так хорошо, чтобы уже будучи на нервах подобрать нужные слова, способные унять переживания, а просто сидеть и мурчать у хозяевских ног.. разве это помощь? И вот он ходит-ходит-ходит, уныло мотая хвостом и вытирая мокрые ладони о джинсы, мечтая о кошачьей мяте или хотя бы какой-нибудь самокрутке, чтобы успокоиться и уйти из реальности, где всë резко стало так мерзко и инородно. Лютер уже третью минуту намывает одну и ту же тарелку губкой, на которую забыл налить мыла. Грязно-голубая рубашка на нём не заправлена в брюки, а боковой пробор — аномально близок к прямому, что говорит об абсолютной разобранности вон Айвори. Сегодня Рэндал отказался играть во дворе утром, не захотел собирать пазлы днëм, а когда Лютер попросил помочь с приготовлением ужина, не стал играючи отказываться и плеваться, а беспрекословно повиновался, послушно помешивая макароны и практически не балуясь. Форумы мамочек в интернете не помогали — все до единого посты были либо о подростках, либо обвиняли родителей в том, что те не были достаточно компетентны в воспитании ребёнка, раз тот решил замкнуться в себе в таком юном возрасте. А Лютер был ой как компетентен и не терпел подобных оскорблений в свой адрес от людей, которые понятия о нём не имеют. Как это он не был компетентен? Он был готов защитить Рэндала от всего на свете, знал обо всех его любимых занятиях и разбирался во всех играх-мультфильмах-книгах, которыми его брат увлекался и мог бы увлечься в теории в ближайшую пару лет — Лютер вон Айвори был компетентнейшим человеком(!) которого только можно было представить! И единственная оплошность, которую он допустил, была в том, что он. нет, она даже не была его. Это была оплошность людей, к которым он отправил Рэндала — не его. Лютеру не хотелось думать, что он был как-либо причастен к этому событию. А ведь правда, в конце концов — не существует же никаких инструкций для гуманоидов о том, что с людьми делать можно, а что — нельзя. Лютер рассказывал Рэндалу то, о чем сам знал наверняка (все же насчёт некоторых аспектов и у него самого ещё не было чётко сформированного мнения, хотя он и придерживался альтруистических взглядов в абсолютном большинстве случаев) и считал нужным сказать. Он делал всë, чтобы Рэндал рос достойной единицей общества. Но, возможно, прихрамывало само лютеровское понимание «достойной единицы». Возможно, когда в твоей голове одни лишь грубо идеализированные — или, если дело касается безопасности семейства, демонизированные — представления о человеческом мире, в чужой разумного и многогранного взгляда о нëм попросту не создать? Тем более учитывая, что Лютер абсолютно намеренно избегал всех возможных ситуаций, при которых ему с Рэндалом пришлось бы покинуть их дорогое пристанище и начать на практике формировать как объективные мнения, так и программы поведений. Может не выезд за пределы Пригорода представлял для Рэндала опасность, а навязанные в четырёх стенах предубеждения и, еще того хуже, недоговорки? Но подобные мысли вон Айвори тут же отгонял, не желая с ними мириться. Он — образцовый опекун, и его любовь к Рэндалу безгранична. Он не допускает ошибок. Подавляя раздражение от голоса своей же собственной совести, Лютер решил, что, когда он закончит с посудой, нужно будет переодеться и пойти в сад. Немного успокоить переживания вечерним окучиванием цветочков звучало отлично; тем более, к потенциальным серьёзным разговорам с Рэндалом перед сном он был ой как не готов и нужно было срочно заняться чем-нибудь медитативным. Медитативнее мытья посуды, к сожалению. Сидя у себя в комнате, Рэндал читал, и даже не мангу, что было редкостью. Обычно любые книги, в которых к каждым четырём строчкам текста не прилагалось ни одной картинки, он приносил Лютеру и преспокойненько слушал, как текст свободно забирается в голову голосом брата, но сейчас ему принципиально было важно прочесть всë самому. Это был огромный атлас по человеческой анатомии, найденный Рэндалом на одной из полок в комнате Дома (о существовании которой, наверное, даже сам Лютер не догадывался) и любезным крысочеликом спущенный прямо самопровозглашённому хозяину в руки. Медленно, но крайне упорно Рэндал вчитывается в мелкий шрифт текста, переполненного медицинскими терминами и заумными оборотами, щурясь, потому что в свете почти перегоревшей лампочки видно совсем плохо, и шмыгая периодически, потому что он не понимает доброй половины слов. Крысочелик, сидящий рядом и тоже не имеющий ни малейшего знания в медицине, но почему-то чувствующий ответственность за состояние Рэндала, изо всех сил старается пояснять ему термины, которые хоть когда-то слышал по телеку или определение к которым сумел выдумать до того, как Рэндал успел спросить. — А сим. сим-па-ти-чес-ка-я что значит? — кое-как проговорив по слогам, Рэндал снова поднимает голову и измученными глазами врезается в чужие. Лицо крысочелика на сетчатку отцифровывается в ужасном качестве, и Рэндалу приходится щуриться, чтобы удерживать зрительный контакт. — Ну, это.. — тот мнëтся, не уверенный даже, что выдумать на этот раз. С предыдущими словами было как-то полегче, а что вот это за фрукт.. — Может, там в главах подальше написано? Дай я гляну содержание. — Да бесполезно это! — Рэндал откидывает голову назад, стукнувшись макушкой о стену, и закрывает так и не сумевшие сфокусироваться глаза ладошками, всхлипывая. Нижняя губа подрагивает. — Тут вообще ничего не написано про то, что можно вытаскивать, а что нельзя! А если и написано, то так, что я вообще ничего не пойму! Крысочелик не находит ответа и просто глядит на мальчика сочувствующе, мечтая уже поскорее вновь сбежать из его комнаты. — Как я должен учиться на своих ошибках, если.. если... если всë вот так? — Я не знаю, — выдержав неловкую паузу, со вздохом питомец робко отвечает, закрывая книжку и забирая еë у мальчика с колен, чтобы положить между ними. — Как.. мне тебе помочь? Помедлив, Рэндал отнимает ладони от слезящихся глаз и смотрит на крысочелика долго и пронизывающе, видно, польщенный тем, что тот стремится помочь, но всë ещё слишком озабоченный своим горем, чтобы вмиг успокоиться, как обычно делают дети. Он молчит с минуту, а потом проговаривает тихим, дрожащим голосом: — Ты же похож на человека, да? Можно я тебя пощупаю, а ты скажешь, как неправильно? Ухаживать за садом Лютер закончил только к утру. Он не планировал задерживаться так сильно, поэтому очень удивился, когда небо стало медленно наливаться светом. Видимо, он был слишком окрылëн минутами — часами, получается — воздаяния любви всему живому, раз смог отвлечься от проблем насущных (что было для него крайне нехарактерно) и потратил так много времени. Нерешенная проблема, особенно связанная с его любимой семьёй, всегда маячила перед глазами и не давала покоя ровно до момента, пока не была решена, так что этот вечер стал для него глотком свежего воздуха — так ведь у людей принято говорить? Он даже почти не расстроился, что убил так трепетно хранимый режим — одна незначительная жертва может быть оправдана, если семье от нее в конечном итоге станет лучше. На крыльце Обновлëнный Лютер, встав к входной двери вполоборота, снял садовые перчатки и принялся неторопливо надевать кольца, не изменяя их веками закрепившемуся положению — каждое на свой палец. Металл охолодел на ещë не утренней, но уже точно не ночной прохладе, и Лютер решил, что больше не станет снимать колец вне Дома. Каждому нужно тепло, даже они в нëм нуждаются, а Лютер не готов растранжиривать такой ценный ресурс на пусть и любимые, но всë еще железки. «Сегодня я не пожелал Рэндалу доброй ночи, — Лютер без лишнего шума открыл дверь и перешагнул порог Дома, сразу сворачивая в коридор, сегодня необычно длинный. Стеклянные глаза уже отвыкли от темноты, и пришлось открывать настоящие, чтобы ни обо что не запнуться. — Нехорошо». Лютер прислоняется ухом к дверной щели. Оттуда — шорохи. Неразборчивые, но достаточно отчётливые, чтобы понять — кто-то точно не спит. Обычно с такими звуками Ньон прячется под разбросанной одеждой или крысочелик ищет лазейки, чтобы сбежать. А раз так — в замочную скважину заглядыввть нет надобности. Он выкручивает палец так, чтобы осторожно выдвинуть засов из дверного косяка, эту иллюзию личного пространства, выстроенную для Рэндала отданным ему ключом от своей комнаты, нарекая очередным проявлением заботы. Бесшумно поворачивает ручку и затем отворяет дверь, останавливаясь на пороге. Слабая лампочка всë еще брызжет тусклым жëлтым светом по комнате. На полу всë еще лежит громоздкая книга по анатомии, среди всех этих кукол кажущаяся лишь ещë одним декоративным элементом для игры во врача. Рядом с книгой тихонько шмыгающий Рэндал тормошит питомца за плечо, периодически отчаянно пытаясь развернуть его неестественно вывернутую голову обратно в привычное положение. Крысочелик, свалившийся на пол из позы вроде лотоса жалкими минутами ранее, не реагирует. Он тоже был бы похож на одну из кукол, если бы не жутко закатившиеся назад глаза, мерзко сморщившаяся кожа на выкрученной шее и струйка слюны, тихо стекающая по щеке прямо на пол. Лютер, непоколебимый, глядит безмолвно на снова плачущего мальчика. Сухой и неизменный, с тем же перманентно отчужденным выражением на лице. Рэндал, хватаясь за голову крысочелика, потерянный, оборачивается назад, сверкающими отчаяньем глазами вперившись в лицо брата, сквозь пелену слëз пытаясь разглядеть во взгляде того хотя бы толику сострадания, может, нежности, но снова натыкается на безнадëжные стекляшки, немигающе следящие за ним. Брови Рэндала изгибаются домиком, он громко всхлипывает, ближе прижимаясь к крысочелику, но и тот не реагирует, зачерствев, почему-то, так же, как брат. — Он сказал, что поможет мне разобраться с людьми, — Рэндал проговаривает дрожащим голосом, за нахлынувшими эмоциями не совсем понимая, как правильно объяснить. — С телами. Я сказал говорить, если больно, а он молчит. Ну же. Ну? Что такое, эй? Время сейчас течёт странно, хотя часы Дома намеренно этого не фиксируют. Рэндал долгие минуты терпит тишину, всë безнадёжно хватая зверëныша за плечи и руки, но из всех стрелок по кругу движется только секундная. — Ты.. сломал ему позвоночник, — будто бы совсем безучастно доносится из-за спины, и Рэндалу почему-то больно-больно за грудиной. Хотя Лютер смягчил свой тон, заговорил так вкрадчиво, как только мог. — Ничего, такое бывает. Слышишь? Такое бывает? Ни в манге, ни в книжках еще ни разу не писали, как ломается позвоночник. Бывает? Перед глазами плывëт, чувствуется только, как ледяная ладонь в металлических перстнях сначала ложится Рэндалу на плечо, когда Лютер, в два шага оказавшись за ним, сгибается пополам, потом длинным касанием ведëт по спине ко второму и обнимает, притягивая ближе. Лютер, большой и сам будто бы металлический, накрывает мальчика руками, словно изогнувшимися под тяжестью чувств стенами сейфа, каждая в несколько тонн, и гладит по голове. Но холодное железное тело вместо того, чтобы дарить малышу тепло, наоборот только перетягивает его на себя. И к чему были те рассуждения на улице, если такого спасительного жара любящего тела в конце концов не достаëтся никому. Рэндал знает, что брат его любит. Чувствует ли? — Ты не сделал ничего плохого, — Лютер кладëт в мальчишечьи руки новый шëлковый платочек, не переставая гладить по рыжим волосам, а Рэндал ощущениями пытается утонуть хотя бы в мягкости лоскутка двадцать на двадцать сантиметров — от холода невыпавшие зубы готовы стучать друг о друга, пока не раскрошатся в труху. — Домашние животные постоянно уходят раньше, чем нам хотелось бы. — Что теперь с ним будет? — Рэндал бормочет не своим голосом. Лютер знает, что люди на такие вопросы рассказывают сказки про радугу и лучшие миры, но не хочет пудрить брату мозги только потому, что он ребёнок. Ограничивается долгим примиряющим «чш-ш-ш» в ответ, и Рэндалу этого совсем недостаточно, но он больше не повторяет вопроса. Уши словно обдаëт жидким азотом. Они сидят вместе так долго, чтобы ноги успели затечь, а слëзы — закончиться, но минутная стрелка лишь упрямо заканчивает второй поворот, явно и сама удручëнная семейной драмой. — Нужно приготовить завтрак. Не поможешь мне? Лютеру любой ценой нужно было сделать так, чтобы Рэндал не придавал слишком большого значения случившемуся — для маленького мальчика слишком много негативных событий случилось за какие-то жалкие пару дней; но и попросту замять ситуацию было категорически нельзя. Всë же ушëл домашний любимец, пусть и стал он и домашним, и любимцем лишь несколько месяцев назад. Перед прощанием — тем более прощанием навсегда — однажды привязавявшееся к сердцу нужно обязательно отвязать, а иначе эта глупая связующая ниточка будет таскать воспоминания за тобой по пятам долго-долго, если не всю оставшуюся жизнь. Лютер знает, и, как любящий опекун, будущее младшего намерен любой ценой от прошлого оградить. Поэтому в этот день вся семья, по всем канонам одетая в траурное, завтракает крысиным рагу. Или всë-таки мышиным? Они не слишком разобрались, но это не повлияло на рецепт, и вкус был отличный — Рэндал больше не плакал и уплетал за обе щеки. Уплетать было гораздо легче, чем помогать с готовкой. Нет, мясо его никто разделывать не заставлял, ни в коем случае! Задача Лютера была отвязать от прошлого, а не нанести новую травму, глупенькие; Рэндал только тихонько сыпал специи в овощи и перемешивал, пока сковорода стояла на плите, а братец рубил конечности двумя столешницами левее. Тяжело было, пока он смотрел, как разделочный нож вместе с черными рукавами лютеровской рубашки пачкаются в крови всë ещё узнаваемого, лежащего на доске для мяса любимого питомца. Тяжело было принять, что к этому привело одно малюсенькое и даже не сказать, что неосторожное движение — смерть наяву была для Рэндала такой же новой штукой, как и живые, бегающие люди днëм ранее. Новой и. наверное, такой же манящей.