За скобками

После длительного расставания в несколько лет, несколько недель осторожных раздумий и несколько бокалов вина он и его единственный друг снова лежат в одной кровати, обнявшись. Это банально, не правда ли? Или, может быть, для вас это напротив, интригующе? Держу пари, ваша интуиция обманывает вас насчет этих людей. В их истории нет ничего, что происходит во всех спальнях знатных господ и королей: когда страсть мешается с предательством или болью, легкомысленная влюбленность оборачивается бедой, бесконечно текут пустые встречи, порожденные прихотью и разжигаемые только иногда ревностью. Самая теплая любовь притаилась в глубине алькова и в глубине жестокого и кровавого столетия, самая нежная привязанность прорастала сквозь года в их сердцах. Мягкие тени скользили по их лицам в полумраке; вдруг они, кажется, скользнули навстречу друг другу и слились в одну тень. Поцеловались. Точнее, это Генрих наклонился и совершенно невинно прикоснулся губами к губам шута. Ах, простите, дорогие слушатели, он же теперь вовсе не шут, а очень серьезный человек. Но, тем не менее, весь вечер на его лице улыбка, ласковая и решительно не благоразумно-философская. Эта улыбка вдруг показалась Генриху очень знакомой: тень от балдахина падала на половину лба, его волосы лежали на подушке определенным образом… В глазах короля мелькнули тёплые, подернутые туманом воспоминания о приятных моментах, похожих на этот, вот почему он решил поцеловать Шико. — Помнишь, раньше мы много времени проводили вместе… — томно шепнул он. Ах, мой милый Генрике, что ты имеешь в виду: что у нас было много долгих разговоров, в которых мы старались разгадать характер друг друга и наслаждались этой остроумной игрой? или мы вместе часто размышляли над государственными вопросами?.. — Шико не стал острить вслух, но перед его мысленным взором пронеслись весьма непристойные образы того, как они вместе проводили время. …Например однажды Шико сидел в ногах у Генриха, пока тот читал и задумчиво гладил Шико по голове. Книжка, видно, была не столь захватывающей, и король слегка заскучал: тяжело вздохнул, принялся рассматривать перстень на свободной руке. Чья же забота, если не шута, развлечь его, заставить румяную улыбку согнать скуку с его лица? — Генрих, — негромко позвал он, разводя его худые колени и кладя ладонь на внутреннюю сторону бёдер. — позволь… Генрих почувствовал, как тепло разливается по его жилам, едва услышав эти слова и ощутив прикосновения, и в ответ лишь снова провёл рукой по его кудрям… Шико ещё только стягивал с него какие-то штаны и чулки, но в нетерпеливых мечтах он уже потерял голову от удовольствия. О, это совсем не так, как с услужливыми юношами-фаворитами и красавицами куртизанками!.. Безусловно, приятно видеть перед собой на коленях столь прекрасных существ, сошедших к нему в спальню прямо с картин, но не более. Несмотря на такую откровенную близость, между ними и Генрихом всегда оставалась стена, отделяющая короля от слуг. От его проницательного сердца, даже захваченного сладострастием, не укрыться их цепким взглядам, брошенным снизу вверх, их заученным, словно для танца, движениям. А с Шико нет никакой стены, и Генрих чувствует себя просто любовником, а не королём. Фокусируясь на ощущениях, он закрыл глаза и откинул голову назад. Однако в воображении рисовалась не менее яркая картинка, чем наяву, — волосы щекотно касались бедра, ласки иногда прерывались горячим дыханием; одной рукой друг приобнял Генриха за спину, — и ему представлялась темноволосая голова, острое лицо со смелой улыбкой, которое ему очень нравилось, отчего возбуждение нарастало, и тепло от паха расходились до кончиков пальцев, заставляя его глубже и быстрее дышать и, наконец, натянуться, как струна, и замереть. Шико встал на колени и с нежным любопытством смотрел в его лицо. Генрих открыл глаза и, движимый еще не остывшим наслаждением, сладко отзывающимся в животе и груди, порывисто обнял Шико вспотевшими руками, спешно поцеловал его и пробормотал: — Спасибо, милый, мне было так приятно! Я обожаю, когда ты это делаешь; скорее поднимайся, я тоже хочу доставить тебе удовольствие. Он опустился на колени, его глаза, черные от расширившихся зрачков, горели.