Отражение

Здесь вечный отдых для меня начнётся. И здесь стряхну ярмо зловещих звёзд С усталой шеи. Уильям Шекспир «Ромео и Джульетта»

Гарри лежал на кровати в полумраке зашторенной комнаты, даже не понимая, какое сейчас время суток. Его глаза нестерпимо болели, было ощущение, будто в них вонзились сотни невидимых осколков: вот уже много ночей подряд он не спал. Он не знал, сколько прошло времени с того момента, как это случилось, сколько дней, недель или, может быть, даже месяцев. Ему попеременно казалось то, что это было только вчера, то, что прошла уже целая вечность. Сонные зелья помогали забыться лишь на пару часов, тогда он проваливался в тягучую, вязкую тьму, она обволакивала его сознание и утаскивала куда-то на дно, и когда ему начинало казаться, что он навсегда застрял в этой непроглядной тьме, он вздрагивал и просыпался от того, что задыхается. Гарри тут же подскакивал на кровати, садился, жадно вбирая воздух в лёгкие, и его сердце бешено колотилось в груди. Отдышавшись, он с глухим стоном откидывался обратно на подушку, и слёзы начинали душить его и жечь его и без того воспалённые от бессонницы глаза. Стоило ему хоть на миг сомкнуть веки, как тут же перед ним снова и снова возникал один и тот же образ: серебристо-серые глаза на бледном, красивом лице смотрели на него из темноты, и этот взгляд невозможно было выдержать, в тот момент в нём было сосредоточение всей его боли, и эта боль пронзала его насквозь, терзала и рвала его душу, жгла напалмом, оставляя после себя лишь оголённые нервные окончания. В такие моменты его физическое измождение не шло ни в какое сравнение с его душевными страданиями. Единственное, что хоть немного спасало его от этого ада, были воспоминания. Гарри погружался в них весь без остатка, оставляя реальность за пределами своего сознания. Воспоминания переносили его в другое измерение, туда, где не было этой бесконечной боли, этого жжения в груди, этого ощущения, что кто-то наложил на него заклинание адского пламени, и теперь оно убивало его мучительно долго, выжигая внутренности, выедая остатки разума из-под черепной коробки. И тогда он звал его в ночи, почти беззвучно шевеля губами: «Драко, вернись ко мне… Ты мне нужен. Я хочу к тебе, Драко… Я люблю тебя…». В такие моменты слёзы начинали душить его, он захлёбывался в беззвучных рыданиях, спазм сжимал его горло, и где-то там, на границе его сознания и реальности, появлялся он, Слизеринский принц. Он чувствовал его лёгкие прикосновения на своей коже, его прохладное дыхание на своих пересохших губах, и он отчётливо слышал, как его низкий, бархатистый голос шептал ему: «Я люблю тебя, Гарри». Герой водил пальцами по подушке, по простыням, жадно вдыхая аромат его парфюма, который ещё сохранился на постельном белье, шептал, как в бреду, его имя, целовал подушку и предавался воспоминаниям. Сколько их здесь сохранилось, казалось они поселились в этой комнате навечно: их безумные ночи, полные безудержной страсти, и воспоминания о них, такие реалистичные, почти осязаемые, будоражащие каждый клочок его воспалённого сознания. Это было, как неутолимая жажда, любовь на грани безумия, и каждый новый раз, как последний. Потому что в глубине души он знал, он чувствовал, что каждый день и, правда, мог стать последним. И вот однажды это случилось. Этот последний день наступил. И, шагнув за грань этого дня, Гарри остался один в этой кромешной тьме, и только этот голос в его голове, эта вечная, не сходящая с любимых губ ухмылка, этот шёпот в ночи и воспоминания, такие мучительные и такие необходимые, как глоток свежего воздуха, — вот всё, что у него осталось. И он жил этим. Пока были живы воспоминания, было живо и его сердце. И Гарри держался за них, как за последнюю связующую нить, понимая, что стоит ему отпустить, и он окажется на самом дне этой липкой, вязкой, густой, непроглядной тьмы и пустоты, бесконечной, холодной и безжалостной. Но на смену этим воспоминаниям непременно приходили другие, болезненные, убивающие, мучительные. Они врывались в его мозг без спроса, и прогнать их было невозможно. Бледное лицо с тёмными кругами под глазами, кровь, боль, отчаяние и его прощальный взгляд, последний удар его сердца, последний поцелуй, последнее «люблю» срывающимся голосом, и последний раз, когда он мог видеть своё отражение в его прекрасных, серых глазах. А потом всё было, как в тумане: холод и полумрак морга, похороны, на которых собралось так много народу, что Гарри постоянно задавался вопросом, кто все эти люди и что они здесь делают, и какое отношение они имеют к его любимому. И его холодные губы на прощание, его прекрасное, но такое холодное и отрешённое лицо. Больше ничего не осталось. Только бездна, смотрящая Гарри в глаза, не отражающая свет, а поглощающая его, вобравшая всё его тепло, весь его внутренний огонь. И ничего уже было не вернуть, не отобрать назад у этого неосязаемого монстра. Смерть. Смерть всегда окружала его с самого детства. Родители. Сириус. Дамблдор. Снейп. И, наконец, самое дорогое она приберегла на десерт. Подала себе на сладкое. И теперь упивалась его болью, высосав из него всю радость, как дементор, отобрав у него все светлые воспоминания, заляпав их дёгтем боли и невыносимых страданий и не оставив ничего не тронутым, не задетым, не осквернённым. Почему каждый раз, когда он думал, что хуже уже быть не может, и что самое плохое осталось позади, жизнь подбрасывала ему новые испытания, словно проверяя его на прочность? И где тот предел прочности, перейдя за грань которого, он сломается? Гарри лежал и смотрел в потолок. Он уже ничего не чувствовал. Он не понимал, где, в какой реальности, он находится и в какой реальности осталось всё его счастье. Было ли это всё только прекрасным сном, оставшимся в его воспоминаниях, или, наоборот, то что сейчас происходило с ним было ночным кошмаром, от которого он не мог очнуться? А может, он уже умер? И всё это его персональный ад? В разы худший, чем тот, что он считал адом при жизни, когда ему казалось, что нет ничего хуже, чем то, что происходило с ним все эти годы? Герой. Избранный. Всегда готовый прийти на помощь другим, спасти, защитить, пусть даже ценой своей жизни. Но ещё ни разу ему не удалось спасти тех, кого он любил. Он победил Тёмного лорда, почти принеся себя в жертву, но всё равно выжил. И ради чего это всё? Чтобы снова чувствовать боль? Так кто он теперь? Победитель? Или проигравший, который в итоге потерял всё? Почему всегда на одной чаше весов стояло его счастье, а на другой счастье всех остальных? И почему он должен был выбирать? И почему он каждый раз выбирал неправильно, думая, что делает то, что должен, то что правильно, то, что хорошо? На первом курсе Гарри решил, что Малфой и Слизерин — абсолютное зло. И он продолжал так думать и на втором курсе, и на третьем, и на всех остальных, всегда выбирая противоположную сторону. Даже вопреки своим чувствам и желаниям. Потому что так было нужно. Потому что так было правильно. Потому что он был уверен, что ему с ним не по пути. Но теперь оказалось, что это был единственный путь, по которому вообще стоило идти, чтобы быть рядом с тем, кого он любил больше жизни. Но он выбрал геройство. И он проиграл. Даже став победителем, он всё равно остался побеждённым.  — Драко… Вернись ко мне, пожалуйста, ты же обещал… Обещал, что всегда будешь рядом. Что это никогда не закончится, — шептал Гарри почти беззвучно, как в полубреду, одними только губами, и в его глазах застывали безмолвные слёзы. Боль пронизывала его насквозь, как жалящее заклинание, как Круциатус, прожигая его сердце и выжигая его душу. Больше не было сил даже плакать. Больше не было сил бороться. Сломлен. Побеждён. Без сил продолжать эту бессмысленную, непрекращающуюся агонию, не в силах потушить этот пожар в своей душе. Есть только один способ. Только один выход из всего этого. Он уже столько раз думал об этом, но каждый раз его что-то останавливало. То мысли о леди Малфой и о том, каким это будет ударом для неё, то вездесущие друзья, которые никак не оставляли его в покое. Они все твердили, что со временем боль утихнет, что нужно подождать, потерпеть, пичкали его зельями, таскали к целителям разума и даже поместили его в Мунго после неудачной попытки вскрыть себе вены, но всё это давало только кратковременный эффект, а потом боль возвращалась с новой силой, и осознание реальности произошедшего и того, что никто не в силах это изменить, глухо ударяло по голове, отправляя его в глубокий нокаут, выбивая почву из-под ног, сталкивая в бездонную пропасть отчаяния, в которую он падал и падал до бесконечности долго, и, достигнув дна, ударялся об острые камни, пронзающие его насквозь и оставляющие кровоточащие, незаживающие раны. — Не могу больше, Драко, я так больше не могу. Я хочу к тебе, — всхлипнул Гарри, обводя комнату пустым, потухшим взглядом. Он медленно поднялся и сел на кровати, свесив ноги вниз, и какое-то время смотрел прямо перед собой в одну точку. Затем он встал, переоделся, накинул на себя мантию и решительно направился к выходу. Гарри брёл по улицам магического Лондона, брёл в никуда, полностью отдавшись, поглотившей его боли. Он почти ничего не видел из-за слёз, застилавших его глаза. Периодически его толкали прохожие, задевали плечом, но он шёл дальше, ничего не замечая, не чувствуя ничего, кроме раздиравшей его душу в клочья боли. Поскорее закончить всё, поскорее оказаться там, рядом с ним, чтобы больше не чувствовать, не страдать, не думать. Ноги сами принесли его в Лютный переулок. Гарри остановился у вывески «Яды и отравы Шайверетча». Какое-то время он постоял в раздумьях, затем накинул на голову капюшон, решительно толкнул дверь и вошёл внутрь. — Чего изволите, сэр? — спросил пожилой продавец за стойкой, пытаясь разглядеть старательно прячущего лицо под капюшоном юношу. — Мне нужен яд, — нервно сглотнув, каким-то чужим, срывающимся голосом ответил Гарри. — Быстрый, медленный, может, такой, чтобы потом невозможно было обнаружить?— уточнил продавец. — Быстрый и сильный, самый сильный, какой у вас есть, — ответил Герой, чувствуя, как сердце начинает отбивать усиленный ритм, гулко отдавая эхом в ушах. — Смерть должна быть мучительной или, наоборот, безболезненной? — продолжил задавать уточняющие вопросы продавец таким тоном, будто речь шла о самых обыденных вещах. — Желательно безболезненной, — поморщился Гарри, и его передёрнуло при воспоминаниях о том, как умирал его любимый. Продавец кивнул и исчез за шторами в недрах лавки, затем вернулся и поставил перед Героем флакон с зельем. — Лучшее средство, смерть практически мгновенная, при этом жертва ничего не почувствует, просто уснёт навсегда. Но стоит недёшево, — делая акцент на последнем слове, сказал продавец. — Сколько? — равнодушно спросил Гарри, доставая из кармана на вид совсем небольшой мешочек с галлеонами. — Пятьдесят галлеонов, вы же сами понимаете, всё-таки речь идёт о ядах, — посмотрев на мешочек скептическим взглядом, ответил продавец. — Здесь должно хватить, — Герой высыпал содержимое мешочка на прилавок. — Здесь даже лишнее, сэр, — довольным тоном ответил продавец, отсчитав нужное количество монет. — Оставьте себе, — буркнул Гарри, забирая флакон с зельем с прилавка. — Вы очень щедры, благодарю вас, сэр, — расплылся в довольной улыбке продавец. Герой кивнул и вышел на улицу. Начинался дождь. Он взглянул на зажатый в руке флакон с зельем, и сердце болезненно забилось в груди, словно чувствуя приближающийся конец. Гарри убрал склянку в карман и аппарировал на Гриммо, 12. Дрожащей рукой он снял чары и вошёл в дом. Слёзы защипали глаза, и сердце болезненно сжалось. Слишком много воспоминаний. Слишком живы они ещё были в его истерзанной памяти. Он почувствовал, как мурашки пробежали вдоль позвоночника. Слёзы застилали глаза, и Гарри поднялся наверх почти ничего не видя перед собой. Он вошёл к себе в комнату, окинул её прощальным взглядом и лёг на кровать. — За тебя, любимый, — сказал Герой и залпом выпил содержимое флакона. Веки его мгновенно сомкнулись, и всё закрутилось, унося его в призрачную даль. «Драко» — прошептали синеющие губы, и счастливая улыбка застыла на них навсегда.