Whistle. Obey me

Облегченный выдох вырывается из пересушенного горла. Взгляд цепляется за различного цвета верхнюю одежду, но привычного классического стиля среди них нет. Это теплится в груди надеждой на размеренный обычный ничем не примечательный день. Если только очередная вечеринка по случаю сданных курсовых проектов не прилетит весточкой на телефон, забивая гвозди в гроб спокойной ночи. И это, с одной стороны, очень даже будет кстати. Сидеть в общежитие в одиночестве не очень-то улыбается парню, лучше зависнуть с пьяными знакомыми, и в себя вливать не меньше повышающего градус крови напитка. Да, это будет очень даже хорошо. Осталось только дождаться сообщения от Докхвана. Быть может, ему сегодня снесет крышу? Ну или Шихеку, а может, Сындже. Неважно, главное, провести ночь в отличном настроении. Холодными от неулыбчивой погоды пальцами, градус которой сегодня вдруг резко снизился до восьми, Хосок достает пластиковую бутылочку воды из рюкзака. Глаза все еще шарят средь толпы, пытаются угадать в фигурах знакомую, но видят только хиленькие и низкие. Он вновь вздыхает, со смачным звуком отстранившись от горлышка. Его нет. — Что с тобой? — слышит он голос Субина. — Вздыхаешь второй раз за минуту. Что-то случилось? Эй, Хосок, — он впивается в плечо одногруппника пальцами, — это ведь Юна не сдала курсач, а не ты. В то время хоть Хосок и хорошо общался с Субином, и частенько они зависали в кафе или в библиотеке, рыскали среди старых книг и журналов в поисках нужной информации, и с Ëнджуном Хосок хорошо был знаком, они друг друга друзьями не считали. Точнее, быть может, каждый негласно решил это в голове, но озвучить никто не решался. Да и к чему вешать ярлыки, если им и без них хорошо друг с другом? Хосока всегда поражала способность Субина вдумчиво относиться к точным наукам. Он был хорош не только в гуманитарных, но и естественных, и технических. В отличие от него, Хосок не любил высшую математику. Но Субин ему всегда помогал, и смеялся порой над глупыми ошибками, но Хосок на это никогда не обижался. Он ведь сам все понимал, и даже не старался предпринять попытки уложить на лопатки математику. Считать он не любил от слова "совсем". А потому и решать уравнения. К тому же Субин хорошо знает английский. Хосок, конечно, за последнее время тоже подтянулся в этом вопросе, но быстро сдулся на идиомах. С Чхве ему не сравниться, кажется, никогда. Да и не борется он за место под солнцем, когда оно уже занято другим. — Да нет, — ведет плечом в надежде смахнуть с себя волнение. — Странно, твоего маньяка сегодня нет. Неужели ты сам его прикончил, он тебе так сильно надоел? Да ладно, я же шучу, — усмехается. — Но правда, непривычно видеть улицу такой. Без него она какая-то обычная что ли. Он каждый день приходил на протяжение месяца, куда мог подеваться? — Да кто поймет этих двинутых на голову? Строят из себя невесть что, а на деле... Да забей, Субин. На самом деле, вчерашний день полностью изменил мнение Хосока насчет Кима. Он не считает его двинутым и уж тем более зазнавшимся, но после стольких слов о том, что он в него влюблен, жутко теперь видеть улицу без него пустынной. Нет, Хосок не влюбился так быстро, все равно ему на Кима, как и на то, появится он после вчерашнего или нет. Почему его вообще должно беспокоить отсутствие незнакомца? Они ведь друг другу никем и не были, и вчерашнее свидание не изменило ровным счетом ничего. Сверло, протаранивающее перекачивающий кровь орган, не должно быть ощутимым настолько. Врать бессмысленно, но и падать в кучу осознанности убого. Налитая вчерашним теплом грудь вздымается сильно, но после успокаивающей техники дыхания, которой Хосока научила медсестра детского дома, она размеренно в прежнем ритме дает понять о том, что парню до лампочки местоположение Кима. Как и то, увидит ли он его в своей жизни еще хотя бы раз или нет. Хосок встряхивает головой. Локоны осыпаются на лицо водопадом. Поежится в руках холодного ветра и опускающихся на плечи листьев, сорванных с ветвей деревьев, ему не дает звонкий голос. — Субин! Сопровождающийся вихрем, в следующее мгновение повисшее на шее одногруппника. Сквозь перепалки и разговоры студентов слышится звонкий чмок. Хосок краснеет до корней волос, неловко косится в сторону, где обжимаются Субин с Ëнджуном. Вновь тяжко вздыхает, осознав, что у него нет человека, который не постеснялся бы перед всеми вот так прижать его к себе и поцеловать. И даже вчера за разговорами обо всей этой симпатии и скабрëзным намекам на горяченькое блюдо поздним вечером и ранним утром до завтрака, Хосок не почувствовал чужих губ на своих. Нет, он уверяет, не хотел бы вот так целоваться с незнакомцем, которого совсем недавно считал бандитом, тем более с человеком своего пола, просто, когда говорят о влюбленности, ведь хочется доказать это не только словами, но и действиями, разве нет? Да даже не доказать, а вкусить человека, как сладкий плод. Да не так уж это и важно, решает Хосок. Он отматывает время на сегодня, старается забыть о вчерашних ощущениях, однако парочка, стоящая рядом и все еще не отлипающая друг от друга так, словно они жвачки, насильно сдавливает хребет разрядом тока, когда в воспоминаниях его спина прижата к бешено бьющейся к груди, или же когда он влетает на колени с размаху, или то, как пожирали взглядом его всю половину оставшегося дня и весь вечер. — Привет, Хосок, — наконец Ëнджун выпускает измученного тисканиями Субина и машет ему рукой. — Как дела? Ты какой-то бледный, неужели в столовой чем-то отравился? Ох, надеюсь, это не серьезно? Субин, ты ведь не ел то же, что и Хосок, так? Сегодня, между прочим, мы с одногруппниками решили сходить в супермаркет, там и поели. Так что, ты правда себя плохо чувствуешь? — он подходит ближе и обеспокоенным взглядом впивается в расширенные зрачки Хосока. — Нет, — кривит уголком губ, — все в порядке. Я не отравился. — Ну ладно тогда, пойдем? Плестись за двумя воркующими голубками не очень-то и весело. Посторонние люди, пихающиеся локтями кто побольнее, а кто не очень, нервируют до закипающей озлобленности на весь мир. В частности, большую половину, на Кима, так и не удостоившегося постелить батут. И хотя отрывки слов долетают до ушей и в некоторых моментах Хосок даже успевает отвечать впопад, большую часть дороги до боулинга, куда его пригласил Субин сегодня утром, он вспоминает вчерашнее свидание. Понимает, что краснеет до неприличия сильно, и лишь рад тому, что Субин слишком увлечен Ëнджуном, чтобы обращать на это внимание; как и Ëнджун Субином. Потому полощется в сжирающих изнутри представлениях о будущем один, но поглотить им его полностью не дает стойкая вера в несгибаемость перед странным объектом. — А тебе как? — с веселой улыбкой на устах обращается к нему Ëнджун. — Что? — незамедлительно переспрашивает, потому что не слушал, о чем говорили эти двое. — Тебе нравятся сережки в ушах? — Я как-то не задумывался об этом, — пожимает плечами. — Выглядит красиво, не спорю, но себе бы вряд ли проколол уши. — Но ведь сережки идут не только представительницам женского пола, согласись? И почему вообще это изделие сделали сексистским? Если у парня проколоты уши, то он обязательно должен быть геем. Но ведь бред же! — негодует. От досады он даже топает ногой. Субин в ответ на это равнодушно мажет взглядом по лицу Ëнджуна. Он уже привык к импульсивности своего парня. — Сколько звезд мужского пола ходит с проколотыми ушами, а люди до сих пор думают, что сережки должны носить только девушки и женщины. Заебатая хуйня. Вот я и уговариваю Субина тоже уши проколоть, а он не хочет. Ну, Субин, — он тянет к нему руки. Тот извивается ящерицей и ретируется к Хосоку. Хосок улыбается в ответ на Субиновы цепкие пальцы на локте. — Я ведь не обязан, — оправдывает предпринятые раннее действия Субин, пока Ëнджун зло шипит на него. — Не обязан, конечно. Разве я что про это говорю? — Вот и ходи тогда сам с сережками. — Я и так хожу. — А меня в это не втягивай. — Но ты убежден, что сережки — это для женщин. — Я такого не говорил. — Но подумал. — Лисенок, хватит. Этот спор ни к чему не приведет. Разве ты женщина? Нет? Такого черта ты мне заливаешь про то, что я как-то делю вещи на мужские и женские? Да мне вообще по барабану до этого. — Почему тогда не хочешь? Ну Хосок, скажи хотя бы ты ему. Будет же мило носить одинаковые сережки. — Почему бы вам не купить браслеты или кулон? — Браслеты? — задумчиво тянет Ëнджун. А потом тут же растягивает губы в улыбке. И почему он сам до этого не догадался? — Ты как, Субин? Хочешь, тогда купим браслеты? Парные вещи ты все равно носить не будешь, а в браслете же нет ничего такого, правда? — Правда. — Тогда договорились? — Хорошо, лисенок, — нежно улыбается ему Субин. — Ура, — Ëнджун подпрыгивает на месте. — Спасибо, Хосок. — Было бы за что. — И все же прими мою благодарность, — насмехается. — Сегодня ты какой-то угрюмый. Просто расслабься, мы же не на каторгу тебя отправляем, — закатывает глаза Ëнджун. — Да отстань от него, — просит Субин. Хосок благодарно смотрит на одногруппника. Ему для пущей головной боли еще только расспросов Ëнджуна не хватало. — Нет, а что такого-то? — сразу заводится парень. — Я всего лишь поинтересовался. Мы не шибко с ним общаемся, знаешь ли, и тем более не являемся закадычными друзьями. Но это же не значит, что я не могу спросить, что с ним стряслось. — А ты не видишь, что он не хочет отвечать? — Да плевать я хотел. Если не хочет, пусть так и скажет. Да и к тому же, я спросил один раз. — Хватит, Ëнджун. Ты доводишь не только его, но и меня. — Ну приплыли, — Ëнджун всплескивает руками. — Я, как всегда, виноват во всех смертных и прочих грехах. Почему ты вечно во всем винишь меня, Субин? Не осточертело еще? А мне вот да. — Я тебе еще ни слова не сказал, — парирует Субин. — Ну да, как же. То есть ты имеешь право поинтересоваться у другого человека, как у него дела, а как делаю это я, так сразу достаю. Просто заебись. — Я ничего такого не говорил. — Да иди ты на хуй, Субин, — выплевывает Ëнджун. — Эй, ребята, — вклинивается, Хосок, примирительно поднимая руки вверх. — Давайте успокоимся, ладно? — одной вымученной улыбкой вряд ли можно чего-то добиться. — Субин, меня не доставал Ëнджун, — тут же оправдывает парня Хосок. — И Ëнджун, Субин действительно не то хотел сказать. Может, купим чего? — он подмечает на обочине дороги вагончик с фаст-фудом. — Что-то я проголодался. Никто не хочет хот-дог? — Нет, — Ëнджун строит кислую мину и складывает руки на груди. Мириться просто так он явно не собирается. — Эй, — шепчет на ухо Субину Хосок. — Извинись. — Мне не за что извиняться перед ним. Вот же упертый, как баран. — Ëнджун, подождешь тогда? — Хосок под возмущенный возглас хватает Субина повыше локтя и тащит за собой к вагончику. — Нам три хот-дога, — объявляет владельцу фаст-фудов быстрее, чем Субин посмеет ему протестовать. — На, — передает две булочки с сосиской, — отдай один Ëнджуну. Вы ведь все равно не можете долго злиться друг на друга. — И то верно, — вздыхает одногруппник. Он обреченной походкой идет к Ëнджуну, пока Хосок наблюдает за тем, как фырчит последний на попытки Субина к примирению. Вертится от него на месте, как юла, пока в пальцы насильно не впихивают уже изрядно пострадавшую булочку. — Ешь, — велит Субин. Ëнджун странно косится на хот-дог. Желудок выводит хозяина из ступора, и Ëнджун заглатывает булочку в одночасье. Он жадно смотрит на остатки в руках Субина. И тот, зная своего парня, быстро приближается к Хосоку. Просит у продавца корн-дог, после чего возвращается к повеселевшему Ëнджуну. — Спасибо, — бормочет тот в ответ. — Извини. — Да ничего страшного, бывает. — Я же говорил, — тихо шепчет на ухо одногруппнику Хосок, поравнявшись с ним, — что вы быстро помиритесь. — Как всегда, — пожимает тот плечами. У Субин с Ëнджуном не совсем здоровые отношения, как кажется со стороны Хосоку. Слишком ревностные с одной стороны и обидчивые с другой. Забористые с одной стороны, и взвинченные с другой. И жаждут они друг друга порой слишком сильно. Но если они способны уживаться под одной крышей, какая разница в том, что внутри вечно происходит разлад? В оконцове ведь детали спаиваются, да и вряд ли поубивают они механизм полностью. Хосок не сказал бы, что одногруппник слишком явно выражает привязанность. Скорее наоборот. Действует он поступками, порой не очень приятными, но в его голове они, скорее всего, правильные. Иногда он не скупится и на фразы. Хосок и не знает, как он ведет себя наедине с Ëнджуном, но вот не думает он, что тот пускает розовые сопли, как его парень. С одной стороны, они пример любящей пары, а с другой, разрушительная сила их внутренних предпочтений подкашивает ровное состояние. И Хосок не знает, хотел бы и он таких же отношений, как у одногруппника. Он, по сути своей, совсем не знает, как ведут себя пары. Хосок, конечно, встречался с девчонками, но слишком мало для того, чтобы познать всей ответственности и привязанности. Сейчас он только перебрасывается парой фраз, затаскивает в постель для удовлетворения, на этом связь заканчивается. Какой-либо привязанности не существует как будто вовсе. Сомнения насчет способности любить кого-то так же сильно, как это делает Субин, одолевают теперь с ясной точностью. Как дротики, протыкающие дартс в красной точке. И вряд ли бы он, если бы Ким соизволил появиться сегодня вновь, смог ответить на его чувства со всей серьезностью. Обучаемости хватает, а практики нет. Слишком сложны отношения для Хосокового понимания. Да и не представляет он, как это — когда тебя любят. Поэтому и не знает, как любить в ответ. А теперь желание познать это копошится змеиным комком в груди. Он откидывает любые мысли прочь. Смотрит на украшенное огромными окнами здание и заходит в темное помещение последним. Тут же звук сбивающихся кеглей и дико радостные возгласы окутывает со всех сторон. Они с Ëнджуном и Субином проходят чуть дальше, останавливаются возле высокой стойки, где заказ принимает миловидная на вид девушка, старше их примерно на два года. Густые волосы собраны в хвост, а подчеркнутые оранжевыми стрелками глаза лучатся доброжелательностью и озорством. — Нам на троих, — озвучивает Субин. — Какая дорожка? — Без разницы, — это уже Ëнджун. — Сейчас все заняты, но через десять минут освободится пятая. Будете ждать? Субин вопросительно смотрит на Хосока, кивающего в ответ. Делать ему в общежитие, кроме домашней работы, все равно нечего. Лучше позависать с парнями. — Да, подождем. — Хорошо, тогда я забронирую заранее, вы далеко не уходите. Можете подняться наверх, там есть игровые автоматы, если хотите. — Хорошо, спасибо, — благодарит Субин. — Ну, пойдем? Ëнджун кивает, и они втроем поднимаются на второй этаж. Хосок наблюдает за тем, как закидывают Субин с Ëнджуном в кольцо для баскетбола мячи. Побить рекорд им не удается. После этого Ëнджун уговаривает попробовать и Хосока, но тот отнекивается тем, что не совсем спортивен. По итогу он вынужден заплатить игровому автомату за шанс выиграть какого-то баскетбольного гения. Конечно же, сделать ему это не удается. Удрученность сменяется визгом, когда Хосок выигрывает у Субина со счетом 7:5 в аэрохоккей. — Молодец, Хосок! — к нему подлетает розовый вихрь, просит дать пять. Хосок на радостях делает это, не задумываясь о чувствах Субина. Но тот тихо радуется улыбчивости друга, ведь не заметить залегшие под глазами тени он не мог. За сегодня он впервые искренне веселится и радуется чему-то. Интересно, что же вчера в его отсутствие у него случилось? Неужели тот человек нашел способ докопаться до его друга? Надежда на то, что иными способами это было сделано, не угасает на протяжение всего времени игр в автоматах. — Пойдем стрелять, — канючит, словно ребенок, Ëнджун. Субин сдается с десятой попытки. Искривленное отвращением лицо не покидает одногруппника на протяжение всей игры убийств зомби. Из-за Субина они проигрывают, и следующую партию он играет вместе с Хосоком. Который того хуже: визжит каждый раз, как из-за угла появляется оживший труп, или, когда те резко начинают бежать в его сторону, а отступить ему некуда — позади стена или какое-либо сооружение для амбразуры. — Трусы, — в сердцах бросает Ëнджун. Наконец он берется за реванш, но делает это один. Долгожданная победа над нежитью простреливает слуховые проходы Хосока звонким криком. Десять минут проходят незаметно. Охнувший хриплый голос оповещает о том, что их очередь вот-вот настанет. Брошенная на полпути гонка на мотоциклах завершается без игроков. — Вы вернулись, — их одаривают счастливой улыбкой. — Да, — Хосок не осознает, что отзеркаливает улыбку девушки, вследствие чего карие глаза сияют в два раза ярче. — Тогда переходите к пятой дорожке. Вот, — она передает в руки Хосока три пары специальной обуви зелено-белого цвета. Ëнджун благодарит девушку за троих. Поначалу нерешительность давится неловкой улыбкой, теребящим ремешок рюкзака и переминанием с ноги на ногу перед тем, как мяч по кривой дорожке отправляется в жерло. Ни один кегль не шелохнулся, отчего явственнее неудача зарывается в грудь волнением, а щеки красноречивее выражают неудачу пунцовыми пятнами. На плечо ложится теплая ладонь поддержки, сжимает едва заметно, а на разворот голова кивает. В следующий раз получится — вот что молчаливая поддержка выражает движениями. И по мере того, как Ëнджун делает выпады с точностью в десять сбитых кегль, Хосок ловит удачу за хвост, и уверенность вместе с ней. Он тоже кое на что способен, просто необходимо чуть дольше времени, чем тому же самому Ëнджуну и Субину, у которых соперничество вышло на новый уровень. Решительные взгляды, лязг, учащенное сбитое дыхание. Хосок где-то на периферии цепляется за возможность выйти хотя бы на второе место, и в один момент подряд забивает два страйка, но обогнать Субина и Ëнджуна ему не удается. Первую партию на удивление всех выигрывает не ожидающий от себя такого Ëнджун. Субин скрипит зубами. Видно, как желание выиграть следующую партию захлестывает волной возбуждения и азарта. Легкий тремор кистей вызывает у Хосока улыбку, которую он тут же прячет в собранной лодочкой ладони. — Поздравляю, — он искренне рад за Ëнджуна, чего не скажешь про Субина. Хоть тот и подходит, пожимает бледную ладонь, вопреки официальным телодвижениям по лицу скользит тень недовольства. Правда, Ëнджун слишком счастлив, чтобы замечать такую мелочевую переменчивость на лице своего парня. После того как Ëнджун принимает поздравления в свою сторону, под предлогом "припудрить носик" он исчезает в уборной на несколько минут, в которые Субин решает допытаться у друга, все ли вчера было в его отсутствие у того хорошо. — Хосок, — призывает он к себе одногруппника. Тот незамедлительно поворачивает, бросая наблюдение за игрой соседней дорожки. — Что? — он улыбается как обычно — искренне. Субин облегченно выдыхает. Однако спросить все равно решается. — Вчера что-то произошло? — осторожно, будто боится спугнуть своими допросами. — Ты не подумай ничего такого, я просто волнуюсь за тебя. Хосока свидание с Кимом терзало весь сегодняшний день. Он бы и сам был не против поделиться пережитым хотя бы с кем-нибудь. Хосок, конечно, общительный человек, но несмотря на это, близких людей, способных сохранить тайну, у него практически нет. Один Субин и попадает под эту категорию. Учитывая предпочтения одногруппника, Хосок мог довериться ему и не бояться затем за ментальное здоровье. Но вот интересно было бы Субину слушать россказни о возможности перехода на другую сторону, он сомневался. Но Субин спросил сам, упускать такой шанс было бы глупо, потому ниточка не обрывается, а завязывается узелком на стыке нерешительности. — Я вчера встретился с тем человеком. Это было ожидаемо. — Я так и знал, — кивает головой Субин. — Он не маньяк, — краснеет ушами Хосок. — А вполне себе приличный человек. Бизнесмен. Он позвал меня вчера на свидание... — А ты что? — с замиранием спрашивает Субин. — Согласился. — И как? — Сначала мы поели, а затем он отвез меня на гору Мëнчжисан. И там был водопад. Я никогда водопадов не видел в своей жизни, Субин. И... Я не могу описать словами, какого это — когда земля под ногами содрогается от мощности потока воды, сбрасываемой с вышины. Столб пара и брызг капель. Это так завораживающе, неповторимо, красиво. Никто никогда ничего подобного для меня не делал, и вряд ли кто-то захочет поделиться таким со мной впредь. Я даже не знаю, как он узнал, что мне это обязательно понравится. Или это так очевидно? Наверняка любому такой сюрприз понравился бы. Я очень ему благодарен за то, что он позволил мне узреть волшебство собственными глазами. Представляешь, там ведь глубина и чернь ванны настолько пугающа и в то же время завораживающа. Я будто был под гипнозом все то время, пока вода обрушивалась в низину. И знаешь, был не против, когда меня обняли со спины. Не то чтобы я был изначально против... Просто не ожидал такого внезапного выпада со стороны. Я был ошеломлен, но в то же время не противился тому, чтобы меня прижимали к себе. Это свидание несомненно запомнится навсегда. — И, ты что-то почувствовал? — Я не знаю, Субин. Он слишком обходительный и внимательный, чтобы оставаться рядом с ним спокойным. Но его длинный язык... Столько намеков, понимаешь? Будто я прям сразу раздвинул перед ним ноги. Это его особенность, с этим не сделаешь ничего. Если сперва его "шуточки" нервировали, то после поступков, внимательности к моей персоне, заботливости и точно подмеченным мелочам, которые были учтены при походе в ресторан, это как-то отошло на второй план. Я перестал замечать его особенность выставлять невинные вещи в пошлом свете, а сердце против моей воли зачастило даже в моменты тех самых "шуточек". Я не знаю, Субин. Я не готов вот так просто довериться чужому человеку, прыгнуть в его объятия, будто так и нужно. Это все... — он обводит взглядом помещение в попытке найти объяснение. Но ему этого не удается. — Противоречиво и как-то странно. Ненормально. Я не знаю, как объяснить, потому что легкие влюбленности были только с девушками. Это не значит, что парни мне противны, но и не значит того, что я смогу принять кого-то так близко. Не знаю, после свидания я сильно запутался. — Удрученные размышлениями плечи припускаются. — Эй, Хосок, — Субин осторожно подвигается, после чего заключает парня в дружеские подбадривающие объятия. — Никто и не ждет от тебя быстрого ответа. Если ты ему сказал о своих предпочтениях до встречи с ним, он должен был понять. Он ведь взрослый человек. — Он и с девушками встречался. — Ну вот видишь, значит, он понимает тебя. Не переживай так сильно, и если почувствуешь, что не твое, что предаешь себя, то со спокойным сердцем сообщишь ему об этом. Он поймет. Он должен понять, если действительно влюбился. — Думаешь? — Хосок со сомнением косится на парня. — Я уверен. — Но почему он не явился сегодня? — Это гложет тебя? Хосок ведет плечом. — Не совсем. Настораживает, скорее. Просто странно, после стольких слов о том, что он чуть ли не с первого взгляда в меня влюбился, он пропадает так внезапно, ничего мне не сообщив. Разве это правильно? — А может, он сам не ожидал того, что ты вот так согласишься пойти с ним на свидание? Может, он был уверен в очередной неудаче? Или он дает тебе время на подумать? Или просто занят? Сам ведь сказал, что у него свой бизнес. — Может быть. Да все равно. Пусть делает, что хочет. Субин хмыкает, а Хосок читает в его взгляде: "Ну да, как же". Отвечать что-то на этот счет бессмысленно. Тем более звонкий голос Ëнджуна доносится до них из-за поворота. — Готов к следующей партии? — спрашивает Хосока Субин. Уж он-то готов точно. — Еще бы. Однако реабилитироваться Хосоку в отличие от Субина так и не удалось. Во второй партии Субин обогнал Ëнджуна на каких-то двенадцать баллов. Раздосадованный Хосок давно уже понял, что борьба будет вестись только между этими двумя, но никак не с ним. Да и если честно, поход в боулинг был попыткой отвлечься от сторонних размышлений. Победа не значила для Хосока ровным счетом ничего до того момента, пока азарт не стал грызть нутро высвобождающейся пульсацией сонной артерии. Теперь только оставалось смотреть на то, как Субин готов ради победы перегрызть Ëнджуну глотку, а второй в то же время ни на шаг не отступал. Под конец времени, уготованного ребятам, Ëнджун выигрывает в четырех партиях из шести. Озлобленность Субина, выражающаяся побелевшими костяшками, на которых кожа натянулась до треска, на самом деле не привела ни к чему. И Хосок облегченно выдохнул, иначе еще одной бы ссоры между этой парочкой он не пережил. — Спасибо, — он искренне благодарит Субина за возможность отвлечься от навязчивой идеи вгрызться в память и рыскать там в поисках впечатлений, коим было наполнено нутро всего несколько часов назад. И неважно, что прошли почти сутки. — И тебе спасибо, — вклинивается Ëнджун. Он берёт-таки остывшего Субина под локоть и ведет к выходу. На перекрестке они прощаются. Погода позволяет Хоску прогуляться неспешным шагом до общежития. Со вчера все еще остались небольшие лужи, в них же лениво проплывают листья, покинувшие обитель. Порыв холодно ветра заставляет запахнуть куртку на груди потуже. Руки обвивают талию. Это дает толику тепла. Только не того. До общежития Хосоку идти около сорока минут. Для него это не проблема. Он привык откладывать деньги на запас, а не тратить их на поездки в транспорте. За сим ноги, привыкшие к дальним расстояниям, не ноют, и мышцы не тянет. Только вот голова отчего-то раскалывается на протяжении последних десяти минут. Вваливается Хосок в комнату с приятной усталостью в обнимку. Внезапные дни походов в общественные места оставляют внутри частичку счастья. Выуженный из рюкзака телефон заставляет брови удивленно поползти вверх. Мигающий синим светодиод нельзя было заметить из-за шума. А телефон Хосок не проверял. Сообщение с приглашением на вечеринку отправили как с час назад. Времени навалом. Быстрый набор букв, и вот Хосок уже сидит за столом напротив тарелки с раменом и нервно подрагивает коленкой. Не то чтобы он когда-либо волновался появляться на вечеринках с посторонними людьми, просто сейчас она поспособствует отрубанию хвоста, что тянется за ним со вчерашнего вечера. По крайней мере, Хосок надеется на то, что вечеринка добьет начавшуюся битву в голове. — Успокойся, Хосок, это еще ничего не значит. Ведь правда не значит. Хосок действительно не готов вот так пасть в чужие руки после одного лишь свидания. Головой он это прекрасно понимал, да и сердце едва заметно трепыхалось выжившей после столкновения со стеклом птичкой от думаний о том, как хорошо ему было в кольце песочных рук. Выпрыгнуть из груди оно еще не готово. Рамен благополучно спускается к низу, в желудок. Удовлетворенное приятной усталостью тело размягчается в непослушное ничто, превращая мышцы в мягкое желе. И желание идти куда-то после ужина отпадает вдруг так внезапно, только вот ответ уже получен и на него даже пришло ответное сообщение с содержанием того, что его ждут. То есть вот так просто отвертеться будет сложно, да и гневать хозяина вечеринки не больно-то хочется. Многочисленные связи иногда бывают полезны, особенно в условиях проживания, скандирующих давно позабытый гимн, к которому возвращаться не больно-то и хотелось. Лепестки антуриума настолько гладкие, будто нереальные. Они не бархатные, в них нет волосков. Восковые. И даже несмотря на это, прикасаться к ним более чем приятно. А яркий цвет зажигает внутри огонек восхищения. Мужской цветок, да? Хосок улыбается, еще недолго поглаживает восковую поверхность цветка, после чего садится за начатую в институте статью. За писаниной время летит слишком быстро. Глаза с удивлением мечутся от настенных часов к электронным, примостившимся в правом углу экрана ноутбука. И тут же обнаруживают ошибку, когда оба времени сравнивают со временем в интернете. Черт, у него каких-то двадцать минут на собраться. Пьяной толпе обычно бывает все равно на внешний вид. Но Хосоку все же не хотелось бы выглядеть обормотом. Он наспех натягивает худи бежевого цвета. Засовывает в карманы синих потертых джинсов телефон и бумажник, после чего накидывает поверх кофты зеленую куртку без капюшона. Когда-то, года два назад, она понравилась ему так сильно, да и стоила недорого. Однако качество оказалось хорошим. И Хосок из нее осенью и ранней весной почти не вылезает. За исключением особенных случаев. Выбегает из общежития Хосок без двадцати одиннадцать, а добирается до одноэтажного дома к десяти минутам двенадцатого. Еще от пешеходного перехода, расположенного напротив места сбора, до слуха долетал веселый гул и громкая музыка, сотрясающая стекла близлежащих к дому автомобилей. Отчетливо слышится трек Эминема, который сменил Рианну. Видимо, кому-то очень нравится читка рэпера. Сигнализация чьей-то иномарки не в восторге от такого шума, от чего пищит дикой сиреной. Прыснувший в кулак смех тонет в изобилии звуков. Стучаться не приходится — дверь открыта. — Хосок пришел! — к нему тут же подбегает Докхван и начинает тискать за щеки. — Эй, Джихо, иди скорее сюда, — громко орет он в ухо Хосока, который пытается отстраниться во избежание травмы как можно дальше. Докхван на это лишь сильнее щипает раскрасневшиеся щеки. Джихо — хозяин дома и, соответственно, вечеринки. Джихо явно пьян вдрызг. Его ведет из стороны в сторону. Черная свободная майка свесилась с одного плеча, обнажив часть отчетливо очерченной ключицы и россыпь родинок, чем-то напоминающих фигуру дельфина. Если бы не длинноволосая девушка, что все время держала его под бок и смеялась с его хлестких шуточек, вряд ли он способен был бы добраться до двери своим ходом. — О, Хосок, дружище, — приветствует он парня заплетающимся языком. — Ну-ка, Чорëн, налей-ка ему чего-нибудь крепкого. Малой и так задержался. — Прости, — щеки покрываются неровными пунцовыми пятнами. — Засиделся за статьей. — Ну как всегда, — цокает языком хозяин будущего погрома. — Ну чего застыл как не родной, проходи. В зале практически не видно ни зги. Тела принимаются тереться об него, как только Джихо толчком в спину отправляет Хосока в гущу танцпола. Тут же в руках оказывается пластиковый стаканчик. Спрашивать о том, что туда налито нет смысла. В ответ на глоток желудок тут же обжигает накаленным железом. Хватает пяти пластиковых стаканчиков, чтобы начать веселиться и танцевать. Какая-то незнакомая девушка все время ошивается рядом и что-то бормочет на ушко. Ее грудь вот уже пять минут стабильно прижимается к Хосоковому предплечью. — Что? — улыбчивость голоса приободряет хорошо оформленное тело. — Ты такой подвижный, — тонкий голосок пробивается сквозь громкую музыку. — Да вроде как все, — пожимает плечами Хосок. Рука проскальзывает под свободно свисающий локоть и обвивает осиную талию. В ответ девушка смеется. Взлохмачивает волосами. Те распадаются мягкой волной. Спиралью ввинчивается в солнечное сплетение адское желание. Рука сильнее прижимает к своему боку хрупкое тело. И вот уже губы сами тянутся за малой долей разрядки или же еще бóльшего возбуждения. Цветочный аромат девушки настолько же приятен, насколько на вкус мятный шоколад, который в отличие от многих знакомых, Хосоку нравится именно за его нестандартный вкус. — Интересно, — томно шепчет она в губы, отстранившись на пару миллиметров, чтобы явно вобрать побольше воздуха в опустевшие легкие, — а в постели ты такой же? — Ненасытный? — Можно и так сказать, — смеется. — Но я имела в виду другое. — Я знаю. Хочешь проверить? — Хосок пальцами заправляет за маленькое ушко волосы, спадающие на часть лица. Во тьме всматривается в блестящие черные глаза. — Хотелось бы. — Тогда пойдем? Вместо ответа девушка вплетает ладонь в Хосокову. Он ведет ее за собой сквозь толпу и не откликается на зов своего имени. Комнат свободных нет, зато уборная в полном распоряжении. Они не задумываются о том, чтобы запереться. Да и к чему? Если кому-то приспичит опорожнить кишечник, они могут спокойно делать свои дела, им это мешать не будет. И они кому-то наверняка тоже. — Тебя ведь Хосок зовут? Под тусклым светом выбеленные гуашью острые плечи, выглядывающие из-под облегающего трикотажного черного платья, кажутся хрупкими. А девушка на лицо и правда миловидная. Круглые щечки, маленькие выразительные глазки и пухлые губы. Идеальный вариант для сегодняшнего секса. — Неужели я настолько популярен? — смеется Хосок. — Ну ты звезда всех вечеринок. Я давно хотела познакомиться с тобой. — Вот он я, знакомься. — Меня зовут Юкико, — девушка внезапно заливается румянцем. — И ты не из нашего универа, так? — Откуда ты знаешь? — обрамленные длинными ресницами ониксовые глаза распахиваются в удивлении. — Ну, я тебя никогда не видел. — Не можешь же ты всех знать. — Не отрицаю. И все же я оказался прав, Юкико? — Да. Моя сестра учится на факультете экологии. Я приехала к ней погостить. Сама я живу в Инчхоне. Она взяла меня с собой на вечеринку, а до того много раз рассказывала о тебе. Ты легкий на подъем человек. Открытый, общительный, веселый, добрый и всегда готов помочь, если тебя кто-нибудь попросит. К тому же красивый, и как такой парень-мечта может не понравиться? — И кто же твоя сестра? — Разве это сейчас важно? Юкико вновь хватается за роковую часть своего внутреннего "я". Сила для данного состояния алкогольного опьянения довольно ощутимо стягивает худи на груди. Цветочный аромат забивает глотку настолько сильно, что Хосок боится задохнуться от такого внезапного дико несдержанного поцелуя. Сведенные судорогами пальцы оттягивают вспыхнувший удушливостью эпицентр на более-менее приличное расстояние. В ответ на поджатые губы Хосок выдыхает: — Дорогая, от таких внезапностей я умру раньше, чем мы перейдем на другой уровень. Не надо так внезапно лезть с поцелуями, ладно? Кажется, ее не обижают такие слова. Напротив, услышав о намеке на близость, девушка заводится сильнее. Она незамедлительно стягивает бесшовное платье через голову. Прикрытая бюстгальтером грудь скромно выглядывает из-под ткани. — Юкико, дорогая, у тебя такое красивое тело. Рука тянется к нательному белью. Пальцы пробираются под вкладки и нащупывают мягкую девичью грудь. — Скажи, у тебя имеются японские корни? — Ты все про меня знаешь, а? — она мягко улыбается явно довольная тем, что смогла произвести впечатление. — Мне кажется, это очевидным. — Ты хочешь меня обидеть? — С чего ты это взяла? Наоборот. Мне нравятся японки. — Даже больше, чем кореянки? — Я люблю всех. А ты особенно красивая, маленькая Юкико. Неважно, какая кровь в тебе преобладает. Самое главное, — ты очаровательная девушка. Самая милая в моей жизни. И смелая. Залившаяся краской Юкико льнет к Хосоку припорошенным дождем листом. Дрожит в его руках, но больше действовать первой не решается. А Хосок за это благодарит ее глубоким поцелуем. Обе руки в момент передачи слюны от одного к другому заняты застежкой, которая не с первой попытке поддалась на терзания быть расстегнутой. Но все же Хосоку удается стянуть ненужное тряпье. Нос припадает куда-то между сосков. Легкие тут же наполняются цветочным ароматом. Но Юкико отстраняется, прижимает палец к его губам и на вопросительный взгляд медленно опускается вниз. Юркие пальчики проводят по ткани в месте скопления возбуждения, а затем, немного поддразнив, оттягивают резинку боксерок. Пухлые губы чмокуют головку, а влажный кончик языка проводит по длине сначала с одной стороны, а затем и с другой, после чего член оказывается во рту Юкико. Хосок давится воздухом, и чтобы хоть как-то удержаться, хватает девушку за волосы. Спину пробирает холод стены, в то время как Юкико своим ртом обдает все остальное пространство тела жаром. Неистовые движения головой, задержка в гортани так, будто для нее это расплюнуть. В таком-то возрасте уметь делать минет так сногсшибательно постыдило бы Хосока в другое время, но не сейчас. В данный момент он сам пробирается глубже. Вставляет в рот по самое не хочу, надавливая на затылок рукой. Спертый воздух покидает легкие через сжатые зубы. Юкико не скупится на самоотверженность. Заглатывает член целиком и даже умудряется стимулировать себя в это же самое время. Последнее Хосоку не нравится. На этом месте должны быть его пальцы, а лучше член, но никак не выразительные пальчики Юкико. — Юкико, — выдыхает Хосок. И как только она отстраняется, видит, как вниз по подбородку бежит дорожка слюны. — Встань. — Но я не закончила, — упрямо сводятся брови на переносице. — Плевать, я хочу тебя. На самом же деле хочет доказать себе, что места для Кима внутри него нет. Хосок раскатистыми движениями втрахивает Юкико в плитку, обжигающую лопатки холодом, доказывает самому себе о способности твердо стоять на ногах. Не сгибаться по одной лишь воле и не пристыженно терзаться вспоротой грудной клеткой. Обычно аккуратные движения, боящиеся причинить боль, теперь пустились во все тяжкие. Резко поддающиеся вперед и назад бедра выбивают из глотки стоны, а иногда и крики. А коготки очерчивают полумесяцами вздутые мышцы рук. — Х-Хосок, — болезненно-сладкий стон срывается с порозовевших губ. — Е-еще. Х-Хосок, еще. Отдавать отчет действиям не приходится. Неспособность брать грубостью и силой ворвалась в жизнь внезапно. Давиться ей назло яркости. Уповаться бесстыдным хлюпаньем. Терзать зубами до кровавых бусин соски и втягивать кожу на груди до фиолетовых пятен. Все ему. Еще. Сильнее. Больше. Заглушается трель натянутой тетивы выпущенной у ног стрелой. Гореть. Воскрешать в себе дух мужества. Движения становятся резче. Вбивают хрупкое тело с закинутыми на тазобедренные косточки ногами спиной в плиту до содранной кожи на лопатках. — Хосок! Он не слышит почти ничего. Заглушает противоречивость сладкой негой. Облепляет тело потом попытки противостоять злому духу, нашептывающему имя другое на ухо во время первоклассного секса с девушкой. Посмотри на себя. Твоя способность явственно возжелала пробиться в прорехи сознания и привести аргументы. Смотри на их четкие границы и не смей так легко переступать. — Х-Хосок. Болезненные нотки проходят мимо. Лишь стоны прошивают учтивостью и победой над очагом заражения. Хосок становится агрессивнее, сильнее сжимает пальцы на бедрах и уже в буквальном смысле трахает Юкико в воздухе. Той, оставшейся без опоры, пришлось прилипнуть к Хосоку мертвой хваткой. Ему же это только на руку. — Хосок! Вспышка боли вонзается в плечи короткими ногтями. Хосок выныривает из войны с открытым ртом, жадно ловящим жаркий воздух. Глаза натыкаются на поджатые губы и блестящие щеки. — Ч-что? Что случилось. До того он будто бы потерял связь с реальностью, и его телом повелевал другой. А теперь покрасневшие глаза Юкико влепили сильный удар по челюсти. Твою мать, как это вообще могло произойти? Чертов Ким. Руки обхватывают тело Юкико, оплетая кольцом. Ладони скрещиваются на ее пояснице. Хосок вместе с Юкико опускается на холодный пол. Он прижимает трясущуюся от слез девушку к себе. Успокаивающе поглаживает по волосам. — Я сделал тебе больно? — Нет, — изрыгается вместе со слезами. — Все хорошо. Хосок никогда никому больно не делал. Отвратно горчащее открытие сдавливает глотку клешнями. — Прости, Юкико, я не хотел. Дорогая, тебе очень больно? — Я же сказала — нет! — она вскакивает на ноги слишком резво — тело покачивается из стороны в сторону, но Хосок не успевает ее словить — стабильное равновесное положение приобретается быстрее попытки утянуть Юкико в объятия. — Все хорошо, не ходи за мной. Юкико наспех натягивает нижнее белье и помятое платье. Вылетает пулей в гудящую толпу, оставляя позади себя разбитого голого Хосока. — Черт, — выругивается Хосок. Ребро ладони, ноющее от удара, тут же прижимается к груди. Вслед за Юкико Хосок натягивает одежду и вылетает на улицу. Он ни с кем не прощается. И вкус от секса всю дорогу тошнотворным липким слоем пота обвязывает руки и ноги потряхиванием разочарования. Лучше бы он не ходил на эту вечеринку. Искорежил нутро снедающими мыслями, а хотел вырвать рассадник сорняков, что разросся лишь сильнее. В этот раз от вида антуриума его тошнит, но глядеть на сломанные стебли он так и не решился. Блеклый цемент пустой, безжизненный, словно лишенный эмоций. Наверняка глаза Хосока приобрели такой же оттенок. То место, которое было окрашено несправедливым самопожертвованием во благо ничего не значащего для него человека, прикрыто матрасом. Хосок сам перетащил его, когда появились на это силы. Теперь под слоем обивки просела невинная кровь. Хосок восседает на жертве, погибшей во благо сохранения конечностей цельными. Все еще возвращаться в тот вечер болезненно, но Хосок старается не зацикливаться на этом. Ему все еще противно смотреть на еду, но он все еще хочет выжить, чтобы доказать Юнги обратное. То, что он достоин этой жизни. То, что в своем неправомерном гневе Юнги был не прав. Старания не всегда награждают спокойствием. Итерационная картина на задворках сознания заела пластиной семидесятых годов. Выворачивает спазмами желудок, но только лишь издевается, пуская воздух наружу. Прежде, видимо, вышел весь комок убийственной оплошности, теперь ничего внутри не осталось, только жалкие всхлипы, и те без сопровождающих мокрых дорожек слез на щеках. Насильно задохнуться невозможно, потому что как только мозг чувствует нехватку кислорода, он мгновенно посылает сигнал выжить. Да и Хосок не пытается вот таким дешевым методом покончить со всем. Не тогда, когда гуляющий на свободе Юнги способен кого-то прижать к стенке так же, как Хосока. И не тогда, когда он так и не узнал причину, по которой оказался заключен в бетонной коробке. Воспаленными мутным глазами глядеть на жалкие кафельные плиты нет никакого желания, но от лампочки, где постоянно обитают назойливые мошки, хуже настолько, что разбить башку об цемент кажется не такой уж и плачевной затеей. При был маленьким. Был таким хорошеньким, единственным другом в этом Богом забытом месте. Он мог стать тем, кто скрасил бы будни, сделал их не такими пустыми и ничего не значащими. Он мог бы подарить надежду на эмпатию Юнги. На способность сочувствовать, сострадать. Быть может, благодаря При Хосок смог бы узнать у Юнги, почему он стал тем, кем стал. И почему целью его стал именно он, Хосок. Быть может, Юнги разрешил бы Хосоку на время покинуть это место, чтобы он мог помыть При. Или сам бы мыл, а вследствие такого занятия приобрел мягкотелость, иные черты. Но При больше нет. А Юнги ужасен настолько, что как только Хосок слышит звук открывающейся двери, накидывает простынь на голову и притворяется спящим. Только вот в последнее время Юнги подолгу сидит рядом. Методично отравляет воздух парами табака, скрипит стулом под ним. И каждый его приход сопровождается контейнером с едой, и никакие-то объедки, а полноценный прием пищи. Только вот Хосок еще пока ни разу ни к чему не притронулся. Вид еды приобретает черты повисших на прутьях остатков белоснежной шерсти, смешанной с внутренними органами. Но При хотя бы ничего не понял, только за эту мысль так отчаянно цепляется Хосок. Все произошло слишком быстро, даже сам Хосок не сразу осознал, что на самом деле произошло. Наверняка При ушел в мир иной безболезненно. По крайней мере, мучился он не настолько долго, чтобы судороги успели пустить корни по всему телу. Это хоть и шаткое успокоение, но хоть какое-то. А что было бы, опусти он молоток на свою руку? Дрожь мгновенно содрогает тело, сжимает сердце в тиски и крадет воздух в легких. Нет, это было слишком слишком для него. Разве можно самовольно лишиться части своего тела во благо умыслу психа? Хосок не готов на такие жертвы, и никогда не будет готов. Привкус противного металла во рту никоем образом больше не заботит желудок. Не выкручивает наизнанку и не пускает жидкость собираться в уголках глаз. Неужели его больше не будет беспокоить то, что совсем недавно не давало ему глядеть на прилипшие друг другу крупинки риса? Хосок настолько бессердечен? Хотя не все ли равно? В его-то положении думать о ком-то, кроме себя, просто смешно. И бессмысленно тоже. Время вспять не возвратить, и оттянуть неизбежное было невозможно, а даже если удалось бы, Юнги все равно четвертовал бы его наживую. Здесь нет ему равных. У Хосока нет сил бороться, но желание выбраться не дает вот так пасть перед ним рабом, молящим прощение. За что просить? За что преклоняться? Борьба внутри разрывает Хосока с особой осторожностью. По капле перевешивает часу весов, склоняет груз к одной стороне. Он бы хотел закончиться как человек прямо здесь и сейчас, но в то же время позволь он этому случиться, Юнги возымел успех, и тогда такой же заблудший мальчишка попал в его руки. Хосоку страшно представить, что он готов сотворить с сородичами. Одичалый, он совсем отбился от стаи. Забыл о долге и ответственности, о том, что может чувствовать, кроме всепоглощающей ненависти к человечеству. Очерненный собственными решениями, он и вовсе пал грешником, и теперь тянет других за собой. Но ведь нет виновных, кроме обстоятельств, в его травме. Хосок ведь борется, так почему Юнги не может? Хосок никогда не считал себя сильным духом. Но теперь, когда сравнивает себя с Юнги, именно так и считает. Он не знает, что произошло у Юнги, но его тоже бросили родители. Он живет с этим семнадцать долгих лет. Один в этом прогнившем мире. И не пытается кого-то убить, напротив, заводит новые связи и хочет быть полезным для общества. — О чем думаешь? — крупная дрожь заставляет появиться на лице едкую Мефистофелевскую ухмылку. Настолько погрузился в себя? Впрочем, ничего необычного. — Пришел наконец-таки в себя? Сколько бы Юнги ни заходил к Хосоку, тот вечно прятался за простыней. Он наивно полагал, что таким образом может его обмануть. Доверчивый ребёнок. — Что тебе нужно? — Хосоку не сразу удается взять ситуацию под контроль. Потянувшаяся за спасительной тканью рука осталась на месте. Юнги подходит ближе, скрипит толстой подошвой ботинок, а когда присаживается на корточки, пустыми глазами заглядывает в испуганные, наполненные дождем перья облаков. Вопреки всем разумным доводам нити вплетаются в фаланги пальцев. Только вот Хосок знает, что ждать от Юнги сожаления то же самое, как если бы он прямо сейчас выпустил его на волю. Через секунду золото падет к ногам. И Хосок ждет этого с замиранием сердца. Сидит истуканом и боится даже просто вздохнуть. — Снова кушать не будешь? — Юнги выпутывают руку, но не как раньше, вырывая пряди волос вместе с корнем, а так, что те плавно опускаются обратно вместе с ветерком. — Не хочу, — подтверждает. Отворачивается куда-то в бок и уставляется на тень позади себя. — К чему это? — Что именно? — Твоя мнимая забота? — Хосок резко разворачивается, но к сожалению его встретиться со взглядом персонального мучителя ему не удается. Тот стоит и задумчиво смотрит на стену. — Я не забочусь о тебе. Но ты все же покушай. Сквозь пластиковые бока контейнера просвечивается желтоватая крупа и две ножки курицы. Рядом же, чуть меньше размером, стоит круглый. Кажется, там кусочек торта или же пирога. — У нас какой-то праздник? Нас? Никаких "нас" вовсе быть не может, и никогда не будет. Юнги скрипит зубами, зажатыми в кулаки руками пытается не отметелить Хосока за такое упоминание. Не для этого он сегодня здесь. С него хватит. Пока что. — За твою победу над собственными взглядами на жизнь, — цедит сквозь зубы. Стул охает от неожиданности. Юнги, как обычно, закидывает одну ногу на другую, ковыряется в кармане, после чего Хосок готов выплюнуть легкие вместе с застрявшими в гортани словами. — Я, — кашляет. Он прикрывает нос локтем, но даже сквозь псевдопреграду ноздри скукоживаются изнутри от резкого запаха. Только лишь ментоловая свежесть позволяет вкушать режущую глаза вонь. Когда-нибудь он привыкнет. — Сколько прошло времени? — Зачем мне тебе говорить такую информацию? — вместе со словами обильный сгусток дыма покидает недолгое место пребывания. — Просто. — Допустим, четыре дня. Что дальше? Неужели он все это время был в забытье? Ведь только вчера он видел свои дрожащие руки в сердоликовых разводах. Однако попытка восполнить недостающие части обрушивается провалом. Хосок воет, прижимает лоб к бедрам. Кусает себя за губу, но в колени все так же вонзается адская пульсация. — Вряд ли ты встанешь, столько дней не ел, — говорит очевидное Юнги. — Лучше сиди или же поешь. Безразличие его тона размашистой пощечиной овладевает щекой. Почему? Почему ему все время так все равно на все, что происходит вокруг? И ему ничуть не жаль его, Хосока? — Получается, и правда прошло четыре дня, — вместо этого произносит Хосок, скорее, для себя, а не для Призрака. — Ты мне не веришь? Сидел здесь, все время плакал. Трясся и кричал. Да ты первые два дня в себя не приходил: только откроешь глаза, всхлипнешь, и посмотришь полными слез глазами так, что мне хотелось прибить тебя за это. Так откуда можешь знать, сколько времени прошло? — А как я могу тебе доверять? — с вызовом вопрошает. — Разве не ты запер меня здесь по одной только тебе понятной причине? Разве не ты измываешься надо мной? Заставляешь залезать в бочку, убивать животных. Терять, в конце концов, себя? Так кто ты такой? — голос срывается на крик. — Можешь ты от меня отстать или нет? Почему? Почему я? Поговори уже со мной, объясни наконец, почему так хочешь сломить меня! Визг нервирует Юнги. Поднимает внутри волну негодования и ярости. Но он держит себя в руках, иначе Хосок действительно окочурится раньше времени, а этого допустить никак нельзя. И смотреть в его глаза, наполненные мольбой, непониманием и верой в лучшее тоже. Больше он в эту реку дважды не войдет. Не сегодня, по крайней мере. — Что? — он с опасной осторожностью подходит к Хосоку, жмущемуся к ближе к стене. На ходу выкидывает окурок. — Ползти больше некуда, да? — хмыкает. А Хосок визжит, когда тонкие пальцы хватаются за ворот футболки. — Мышка попалась в капкан. Успокойся, — привычных два шлепка по щеке. — Я тебя трогать не буду. Обещаю. Хосок моргает пару раз. Наконец заглядывает в до откровения серьезные глаза, которые юлить точно не будут. Тело обмякает и чуть ли не виснет на бледных худых руках. Облегчение покачивает на волнах из стороны в сторону. — Я же сказал, тебе нужно поесть! — чеканит. — Я, — голос сипит. — Не хочу. Юнги встряхивает его хорошенько за грудки. — Ешь! — Это звучит как угроза, — Хосок смеется. — Как я могу под таким натиском есть? — Меня это не волнует. Просто берешь и ешь. Тяжелый вздох обухом врезается в район затылка. Юнги хрустит шеей, позволяет Хосоку выскользнуть из некрепкого захвата и подползти на четвереньках к контейнерам. Он жует слишком медленно, лениво. Будто не чувствует вкус и ест вместо булгура резину. Однако все же ест, а не откидывает как прошлым вечером с криком контейнер подальше от себя. — Молодец, — хвалит его Юнги, когда на дне остается буквально две ложки крупы. Хосок не отвечает. Давится едой, но все же на дне ничего не оставляет. — Это я не буду, — ладонь отодвигает от себя контейнер круглой формы. — Почему? Ты даже не смотрел, что в нем. — Я не буду. Упрямится? Ну и ладно. Это его решение. — Как хочешь, — пожимает плечами Юнги. — Я хотел тебе рассказать сказку. — Правда? — от неожиданной хорошей новости сердце бьется о ребра птичкой в клетке. — Я бы с удовольствием послушал. — В предвкушении глаза распахиваются сильнее, являя блеск наивный. Юнги устало прикрывает глаза. — Хорошо. Он вновь садится на свое излюбленное место, а Хосок остается сидеть на коленях напротив. Те свисают с матраса, а Юнги вспоминает первые дни, как когда Хосок по маленькому шажочку пытался добиться расположения к себе. И узнать его немножечко лучше. Как старался быть ближе, но тем самым рыл между ними окоп. Сейчас он весь во внимание и не приближается ни на шаг. На скрещенных ступнях восседает пятой точкой, а по коленям бегут мурашки. — Что ж, начну. — Подожди, — незамедлительно перебивает Хосок. — А название? — Узнаешь после. Хосок даже и не пытается протестовать, кивает головой. Он принимается слушать, ведь голос Юнги красивее и лучше, чем присоединившийся к шебуршанию чавкающий звук. — Ты наверняка ее знаешь, ну уж очень она мне нравится. Ее написал Эзоп. Волк обнаружил большие трудности в поимке овец, благодаря бдительности пастуха и его собаки. Но в один прекрасный день он обнаружил шкуру овцы, которую содрали и отбросили в сторону. Волк облачился в шкуру и стал прогуливаться в ней среди овец. Агнец — пастух — пошел за волком, который укрылся найденной шкурой. Так, отведя Агнца немного в сторону, он вскоре съел его — и еще некоторое время ему удавалось вводить в заблуждение овец, и наслаждаться сытными блюдами. И мораль гласит: внешность обманчива. А вот другая ее интерпретация. Автора я не запомнил, но имя у него, по-моему, русское. Жил близ одной деревни серый волк И овцами на выпасе живился. Но барин, их хозяин, разозлился И нанял егерей матерых полк, Велел со сворой прочесать весь лес Из края в край, с опушки до опушки И всех волков при встрече брать на мушку, Чтоб ихний род из этих мест исчез. Такой те егеря подняли шум, Что волк их не на шутку испугался, Три дня три ночи по кустам метался, А на четвертый мысль пришла на ум: «Неплохо бы убежище найти И до поры тихонько схорониться». Пришел он к овцам, говорит: «Сестрицы! Позвольте в ваше стадо мне войти! Жил не по правде я среди волков, Но чувствовал едва ли не с пеленок, Что сердцем и душою я ягненок, Мечтал пастись меж вами средь лугов, Вкушать побеги сочные травы, Их запивать водою ключевою И в хлев ходить с послушною толпою, Как это, сестры, делаете вы!» И овцы волка приняли к себе, А, чтоб с волками не попутать сдуру, Велели надевать овечью шкуру И не рычать, а громко блеять «Бе!». Стал с той поры ходить со стадом волк, Днем делал вид, что на лугу пасется, А ночью хвать овцу, к утру вернется, Накинет шкуру и заблеет: «Ох! Беда! Беда! Несчастье! Караул! Проклятый волк! Одни с него напасти! Я жив остался! Ах, какое счастье, Что на меня злодей не посягнул!» Но вот однажды волку моему Баранины вкус дармовой наскучил - В свинарник влез он, порося прищучил И утащил несчастного во тьму. На всё про всё каких-то пять минут, Но свиньи похитителя узнали, Пришли и овцам правду рассказали, Надеясь учинить злодею суд. На это овцы отвечали им: «Как вам не стыдно клеветать на брата! Да разве ж вы слыхали, чтоб когда-то Овца разбоем славилась таким? Мы овцы все, и нет волков средь нас! От них мы сами стонем и страдаем, Десятками за месяц пропадаем, И их страшимся каждый день и час! А вы нас обвиняете! Да вам Давно пора глаза продрать от грязи!» С тем свиньи прочь убрались восвояси, А волк к ним ночью в хлев и снова - Ам! Но, сколько б ни пеняли на него, Овечье стадо всё твердило то же: Их волк — овца и зла творить не может, А там и не осталось никого... Мораль гласит: неумно и нелепо В невинность тех, кто дорог, верить слепо. Ведь очень часто прячется злодей За спинами порядочных людей. — Секундное молчание нарушается голосом, рассказавшим Хосоку две повести об одной стороне медали. — Вот такая ирония, не думаешь? Юнги в мгновение ока оказывается около вскочившего на ноги Хосока. Челюсти словно в тисках, не вырваться. — О-отпусти, — хрип заглушает стук собственного сердца, готового выпрыгнуть из груди. — Юнги, отпусти. Кисти обжигает чужое прикосновение. Юнги как ошпаренный отскакивает от судорожно вобравшего ртом воздух парня. — Не надоело прикидываться глупой овечкой? — Юнги выплевывает слова, словно яд, прямо Хосоку в многострадальное лицо. — Я н-не понимаю, — выдает с придыханием, — о чем ты говоришь? Юнги суживает глаза. Хосок видит, каким усердием ему удается взять себя в руки, чтобы не напасть, не клеймить кожу фиалками. Да что ему еще от него нужно? Разве Хосок в своей жизни нагрешил хуже, чем четыре дня назад? Как получается, что из него все время хотят выбить какое-то признание, о котором ему не говорят? Он на экстрасенса похож разве? — Юнги, — тихо призывает Хосок. Он боится посмотреть на него, потому рассматривает отросшие на голых пальцах ног ногти. — Я не хотел бы иметь врага в твоем лице, хотя понимаю, что ты таковым и являешься, но и союзником тебя видеть не хочу. Я прекрасно понимаю, что ты просто так меня не отпустишь. Но можешь хотя бы элементарно не делать вид, будто ничего не происходит? Юнги, просто ответь, почему ты до сих пор держишь меня здесь? Тебе нужен именно я? — Да. — Что я такого сделал, что теперь нахожусь здесь? Юнги молчит. Этого стоило ожидать, он никогда не говорит причину похищения и издевательств. Хосок решает не затрагивать эту тему, гораздо важнее другое. — Зачем тогда ты убил стольких людей? — Потому что они были похожи на тебя. — Ты нападал на них, потому что думал, что это я? — Да — О Господи, сколько раз ты убил меня? — По-твоему, я убивал их, потому что они были похожи на тебя? Я убивал их, потому что они не были тобой. Хосок настолько устал от всего происходящего в последнее время в его жизни дерьма — ответить ему на это просто нечего. Шею простреливает от резкого разворота будто разрядом электрического тока. Но какая разница, если теперь известно то, что сжимает так сильно слабое сердце? Убивал, потому что не были им? Да что, черт возьми, Хосок сделал такого Юнги? — А ты уверен, что не ошибся? — В этот раз я точно не ошибся. — Хорошо, — тяжело вздыхает Хосок. — Пусть будет по-твоему. Сейчас действительно не время бороться с Юнги. Даже в словесной перепалке ему вряд ли удастся выбраться победителем. — Это иногда так похоже, — безэмоциональный голос Юнги обрушивается на ушедшего в себя Хосока волной мурашек. Хосок поднимает подбородок, чтобы на долю секунды увидеть, как дрогнула рука Юнги, сжавшая дверную ручку. Интересно, как в этот момент выглядит его лицо? Пропали ли извечные морщины на лбу от злости или же сложности принятия выбора? Но Хосоку видна только скрытая за темно-серой футболкой спина, из-за ворота которой все время так заманчиво поблескивает цепочка. — Меня это бесит. Не хочу принимать тебя как за то, что выведет меня из собственными силами построенной клетки. Но, блять, сложно! Мне сложно не видеть в твоих глазах блеска того же самого. — О чем ты? — ошарашенный словами, Хосок давится вопросами. — О чем ты говоришь, Юнги? Пожалуйста, можем мы нормально все обсудить? Повернись, прошу. Судорожно цепляться за крутящиеся в голове вопросы, лишь бы задержать, разговорить. Только бы разгадать загадочность брошенных слов. — Не можем. Он не оборачивается. Скрипят ставни. — Подожди! — вскрикивает Хосок. Он боится, что Юнги, решившись поделиться с ним чем-то настолько сокровенным, вот так уйдет. — Не уходи! Да кто его просьбы слушать будет? Хосок вновь остается один на один с собой. Теперь сорванные с бледных губ последние слова Юнги шипят разгоряченным тавро, что орошено ледяной водой. Почти всю ночь Хосок прокручивает в голове сегодняшний разговор с Юнги, но найти стык ему никак не удается. Почему Юнги решил сказать ему такие слова, и что он имел в виду? Неужели они действительно знали друг друга? Единственное объяснение — детский дом. Только там Хосок мог познакомиться с тем, кого во взрослой жизни способен был позабыть. А даже если это действительно так, что такого ребёнок мог сделать другому, что тот до сих пор несет груз содеянного до сегодняшних дней? По меркам Хосока, Юнги около двадцати шести лет. Ребенок делает что-то, что взрослый человек в возрасте около тридцати лет пытается его за это наказать. И не простыми действиями, а выворачивающими наизнанку муками. Такое возможно? — Не знаю, — голос Хосока тих, слаб, опустошен. — Я ничего не знаю. Просто спасите меня кто-нибудь. По привычке он забивается в угол. Исхудавшие руки обвивают ноги, согнутые в коленях. Сегодня ему вряд ли удастся уснуть. Зато Юнги наверняка видит десятый сон. Интересно, переживает он настолько же сильно, насколько делает это Хосок? Вряд ли. Здесь никому нет дела до чужого горя. И впутываться мухой в паучьи сети чужих проблем никто не станет.