Последняя стая

      — Да какого черта ты творишь, в конце концов?! Поставь на место, немедленно!       — Выпусти меня отсюда!!       — Да не могу, сказал же!       — Ах, не можешь…       Трехлитровая колба с едва заметно опалесцирующей жидкостью рухнула с высоты двухметрового шкафа и непременно разбилась бы о кафельный пол, если бы только ее владелец был человеком. Александр смазанной тенью пронесся через всю лабораторию и все-таки успел перехватить колбу у самого пола. Так же, как до этого уже словил десятка полтора емкостей с самым различным содержимым. Конкретно этот раствор настаивался здесь уже года три, был лишь в единственном экземпляре и обладал уникальной ценностью. Если бы он не уцелел…       Медленно и грациозно, словно в замедленной съемке, Александр выпрямился, и Ребекка увидела, что глаза у него почему-то закрыты. Она притихла, наблюдая за действиями своего тюремщика. Что это с ним, плохо стало, что ли? Вон как тяжело дышит, да и глаз почему-то не открывает, хотя ресницы так и дрожат... Неужто настолько испугался за эту банку? Так она сейчас еще одну расколошматит, и еще… И будет громить здесь все, пока ее уже наверняка не вышвырнут за дверь. Хорошо, что она взобралась на стол, не нужно искать, чего бы еще уничтожить.       Хруп. Хрясь.       Какие-то баночки, пробирки, линзы… Микроскоп можно просто сбросить, и пусть поцелуется с полом. О, а вот еще колба…       Треск и скрип ломающегося стекла заполнили лабораторию до отказа. Ребекка замахнулась на очередную хитросочиненную конструкцию из стекла и металла…       И именно в этот момент Александр открыл глаза.       …раскаленный песок тысячелетней пустыни, изжаренная солнцем земля, расплавленное золото, текущее свободно… Температура в помещении махом подскочила на пару десятков градусов. Ребекка застыла в нелепой позе, так и не закончив пинок, призванный низвергнуть научное оборудование на пол. Волны горячего воздуха ударили со всех сторон, закрутили, завертели, ослепили и лишили дыхания. Погромщица даже не успела пикнуть, как ее стащили со стола и за шиворот, словно нашкодившего кутенка, потащили вон из лаборатории. Отчаянно цепляясь пальцами за руку, держащую ее практически за горло, он пыталась крикнуть, что не может вдохнуть, пыталась ослабить хватку, отчаянно скребла ногтями чужую кожу и понимала, что никто ее не душит: дышать не давал сам воздух. Раскаленный, практически лишенный кислорода, он лишал и зрения, заставляя отчаянно сжимать веки в попытке уберечь глаза от жара. Как будто она попала в жерло вулкана, где температура зашкаливает все допустимые пределы. И единственный вопрос, который ставил в тупик, это почему и как она вообще до сих пор жива?       Удар спиной о что-то твердое немного прояснил мысли. Заодно стало чуть прохладнее, словно в окружающем ее аду возникла брешь. Ребекка жадно, с сипом и хрипами втягивала долгожданный кислород, не решаясь разлепить накрепко зажмуренные глаза. Что это было? Она спровоцировала какой-то взрыв? Пожар? И ее вытащили? Вот этот заносчивый сноб и вытащил? Стоит поблагодарить, наверное.       Движение воздуха рядом дало понять, что она не одна. Девушка резко выпрямилась и все-таки разлепила глаза.       И завизжала так, как не визжала еще никогда в жизни.       Живя среди людей, Ребекка отлично знала, что для подавляющего большинства обывателей чистокровный свар — нелюдь. Что-то такое, что невозможно понять и принять в принципе. Ее это всегда возмущало. Как носительница четвертой части этой самой не-людской крови она могла лишь подолгу обходиться без пищи и сна, да еще видела токи энергии, недоступные обычным людям. Что в этом такого сверхъестественного? Да, удобно, но не более, многие тренированные люди умеют практически тоже самое. И потому она списывала общественный страх перед «нелюдями» на свойственную людям боязнь всего необычного.       Она даже представить себе не могла, как ошибалась.       Стоящее перед ней существо не было человеком в той же мере, как небесная звезда не могла быть уличным фонарем. Волны силы, которые Ребекка, на свою беду, умела видеть, расходились от Александра на манер кругов на воде, и чудовищная мощь этой энергии заставляла ее инстинктивно отползать, не осознавая даже, что за спиной — диван и стена. Она бестолково сучила ногами по кожаной обивке, задыхаясь от ужаса и животной потребности вскочить и бежать. Если он приблизится хотя бы на миллиметр, то сожжет ее дотла, даже пепла не останется.       Словно почувствовав ее страх, Александр наклонился и уперся рукой в спинку дивана у нее за спиной. Их глаза оказались на одном уровне, и Ребекка снова заорала, вернее, захрипела, потому что предыдущими воплями благополучно сорвала себе голос. Она попыталась зажмуриться и отвернуться, но Александр взял ее за подбородок и развернул обратно к себе. На удивление, в его жесте не было ни агрессии, ни желания причинить боль, а пальцы оказались гладкими и теплыми, а не горячими. Совсем как у человека.       — Посмотри на меня.       Приказ, но спокойный. Тон того, кто уверен в своей силе и власти. Ребекка, к своему ужасу, поняла, что не может не подчиниться. И дело было не в страхе или опасении за свою жизнь, а в чем-то более глубинном, практически животном. Тело предало ее, глаза открылись против всех мысленных команд.       — Чем больше будешь сопротивляться, тем больше вреда причинишь сама себе. Это инстинкт, которым мы ведомы, и ты, как одна из нас, не можешь его обойти.       Девушка молчала, зачарованно глядя в глаза существу напротив. В них больше не было глазного яблока, всю глазницу заполняла субстанция, похожая на жидкое золото. Или солнечный свет, если бы только солнечный свет мог становиться материальным и текучим.       — Ребекка, у меня нет ни малейшего желания терпеть твои выходки. Ты останешься здесь, и это мое последнее слово. Я понимаю, что все случилось слишком внезапно и многое тебе пока неясно. Я готов пойти на диалог и ответить на все твои вопросы, но поведения, вроде сегодняшнего, не потреплю. Это ясно?       Девушка с трудом кивнула. От пережитого стресса конечности как будто закаменели, а мысли словно обложили густым слоем ваты — едва-едва ворочаются.       — Хорошо. Тогда приведи себя в порядок и через час буду ждать тебя на веранде, которая застекленная, в западном крыле. Не сможешь найти сама — попроси кого-нибудь из персонала помочь.       Ребекка вновь молча кивнула.       Александр выпрямился и одернул сбившийся рукав рубашки. Девушка только моргнула, а перед ней уже стоит вполне себе обычный человек. Словно и не было жутких золотых глаз и силы, способной махом сжечь целый город.       — Не опаздывай. Надеюсь на твое благоразумие. И в обязательном порядке извинись перед горничной за то, что сделала со своей комнатой.

***

      Шум воды успокаивал. Отрезая все звуки внешнего мира, он создавал иллюзию хоть какой-то защищенности, и решимость выйти отсюда таяла с каждой секундой.       Ребекка сняла с крючка полотенце и уткнулась в мягкий, пахнущий какими-то цветами ворс. Спрятаться бы вот так целиком, в такое же полотенце. И пусть всё катится к черту. И свары эти, и Город с его фанатиками и чокнутыми, шатающимися по руинам, и даже отец. Нет ее. Нет, и никогда не будет. И не касается ее эта война, будь она хоть сто раз тоже свар. Пусть и отчасти.       Она резко выпрямилась и покосилась в сторону окна. Третий этаж, но совсем рядом есть пожарная лестница и можно дотянуться. А даже если и не дотянется, с ее выносливостью третий этаж — не преграда. В Городе приходилось сигать с гораздо более опасных и высоких конструкций. И ничего, жива пока...       В памяти всплыли золотые глаза и тихое «у меня нет желания терпеть твои выходки». Ноги подкосились и Ребекке пришлось ухватиться за умывальник, чтобы не рухнуть позорно на пол. Она не могла ослушаться, физически не могла, тело сразу же слабело и отказывалось подчиняться. Что за наваждение, черт бы его побрал?! Не иначе как ее загипнотизировали или вкололи какую-то дрянь, пока спала. Ничем эти сволочи от фанатиков не отличаются. Что для тех люди и слабые свары — расходный материал, что для этих. Ладно же, она пойдет сейчас и все выяснит. Задаст миллион вопросов, раз уж этот хмырь пообещал на них ответить. Выяснит, где его слабое место, а потом ударит, когда никто ждать не будет. И сбежит. Обратно в милый сердцу заброшенный дом с его продавленным матрацем, плесенью на стенах и свободой, сладкий вкус которой перебивал ей все лишения и неудобства.       Полотенце вернулось на место, и Ребекка вышла из уборной, аккуратно прикрыв за собой дверь. Сперва она хотела швырнуть полотенце на пол, а дверью от души грохнуть, вымещая владевшее ей бешенство, но мысль о повторении того кошмара, что случился в лаборатории, заставила ее чуть поостыть. Будет еще время крушить здесь все, будет. А пока притворимся тихой покорной овечкой и заляжем на дно.       Где находится западное крыло, она знала. И веранда, на которой Александр назначил встречу, тоже была ей знакома и очень понравилась с первого взгляда. Она вообще хорошо изучила особняк за эти две недели и потому сдержанная роскошь коридоров, остающихся сейчас позади, больше не вызывала оторопи и желания рассматривать это чудо часами. Это сперва, как только ее привезли, она бродила по особняку, открыв рот, чем неизменно вызывала добродушные смешки персонала. И к хозяину этой красоты тоже отнеслась с восхищением. Размякла. Доверилась. Дура.       Ребекка поморщилась, вспоминая собственную глупость. Слишком расслабилась, решила, что раз попала к условно своим, то и отношение к ней будет нормальное, со здоровым уважением и дистанцией. Как же, держи карман шире. Нет, в том небоскребе, что стоял в Изнанке, к ней действительно отнеслись очень хорошо, никакие передвижения не ограничивали и лишних вопросов не задавали. Она с удовольствием изучала окрестности и устройство странного нового мира, а со своим новым знакомым почти не пересекалась. Но через три дня начались головные боли, тошнота, рвота, обмороки, и Александр, которого персонал спешно вызвал, сделал вывод, что вот так сразу в Изнанку ей пока рано — организм надрывается на столь глубоких слоях пространства. И забрал в свой особняк в обычном мире. Две недели ей было плохо настолько, что не было сил лишний раз шевелиться. Врач, которого к ней привели, успокоил, сказав, что ничего непоправимого нет, организм просто истратил все силы и нуждается в длительном отдыхе. Ребекка навсегда запомнила, как посветлел лицом хозяин особняка, как только услышал, что она будет жить. Наверное, как-то так и выглядят люди, которым сообщили, что смертельный диагноз их родственника — всего лишь врачебная ошибка. Это было странно, ведь ей самой Александр бодро говорил, что ничего страшного и она просто слишком долго сидела на одной воде. Видимо, не все так просто было с этой Изнанкой, как она изначально думала.       А сегодня она хотела уйти. Слабость прошла еще пару дней назад, и девушке не терпелось вернуться в заброшенный дом, забрать кое-какие важные лично для нее вещи, а потом навестить отца. Достать ему что-нибудь из еды, наверняка ведь снова сидит на жидких кашах и хлебе. Убраться у старика, рассказать последние новости о войне. И тут выяснилось, что уйти ей никто не даст, она должна остаться в особняке, и точка. После этих слов ее и понесло.       Последний поворот, и нужная ей веранда выросла в конце светлого коридора. Ребекка невольно замедлила шаг. Сквозь открытые настежь двери она видела круглый стол, накрытый для чаепития, плетеные кресла и хрустальную вазу со свежесрезанными розами. А заодно и край знакомой белой рубашки, на которой ей невольно почудились отголоски проклятого золотого свечения. Захотелось развернуться и бежать, что есть сил. Чтобы не поддаться страху, она назло себе ускорила шаг и, быстро перешагнув порог веранды, остановилась.       Александр, до того неподвижно созерцающий небо за окном, перевел на нее равнодушный взгляд.       — Ты даже раньше. Садись, разговор будет долгим.       Ребекка осторожно опустилась в кресло, и тут же, словно из воздуха, на веранде возникла одна из горничных… ну или кем там они являлись. Ребекка так и не определилась, потому что отношение хозяина особняка к этим людям… сварам было странное. С одной стороны, они выполняли всю домашнюю работу, как самая обычная прислуга, с другой, обращались к Александру довольно панибратски, на «ты» и с неизменными шутками. И его это, похоже, ни капли не смущало. Он и Ребекку сразу попросил обращаться к нему так же.       — Чай, кофе.       Девушка поставила на стол высокий кофейник и пузатый прозрачный чайник, отбросивший янтарные блики на скатерть. Следом появились четыре чашки — две чайных и две кофейных, сахарница, сливочник и огромное блюдо с разрезанным, только-только испеченным пирогом. Вид пирога был абсолютно идеальным, раньше Ребекка видела такие лишь на картинках, изображающих образцово-счастливые семьи.       — Все под энергетическим кругом, так что остынет не скоро. Времени полно.       И горничная многозначительно подмигнула Ребекке.       — Роза, я все видел, — подал недовольный голос Александр. Девушка хихикнула, сверкнула глазищами и только ее и видели.       — Это что было? — ошарашенно спросила Ребекка, глядя вслед вертлявой служанке. Александр вздохнул, встал с кресла и принялся сам разливать по чашкам кофе.       — Это нам только что прозрачно намекнули, что неплохо бы активно наладить личную жизнь. А кофе с пирогом процесс переживут и не остынут.       Глаза у Ребекки стали огромными и по-настоящему испуганными. Александр поймал ее взгляд и удивленно приподнял брови.       — Серьезно? Ты вправду думаешь, что мне больше делать нечего, кроме как малолеток растлевать?       У Ребекки заалели уши. Хорошо еще, что благодаря смуглой коже это было практически незаметно.       — Да кто вас знает, — неловко пробормотала она, отводя взгляд. — Может, у вас законы другие.       — У нас? А сама-то ты кто?       — Я только на четверть. А то и меньше.       — Поверь, для людей и этого более чем достаточно. А для фанатиков так вообще подарок. Тебе просто повезло, что о твоей сути никто не знал.       Он поставил возле ее руки чашку, распространяющую сногсшибательный аромат.       — Пей. И расскажи мне о себе.       Девушка неловко взяла блюдце вместе с чашкой и уставилась на темную поверхность кофе.       — Да нечего особо рассказывать. Ребекка Церезо, пятнадцать лет. Вернее, уже шестнадцать, четыре дня назад было.       Александр едва не подавился своим кофе, выпрямился и уставился на девушку с плохо скрываемым ликованием.       — И ты молчала?! Это же полностью меняет дело!       — В каком смысле? — снова испугалась Ребекка, и Александр по-настоящему рассердился.       — Тьху, дура! У тебя только об одном мысли? Я старше тебя на пару десятков тысячелетий, если по вашему времени, думаешь, мне всерьез нужно от тебя что-то подобное?       — В с-смысле на пару десятков? — от неожиданности Ребекка начала заикаться. — Это шутка такая?       — Ни разу. Ты что, не слышала, что свары живут дольше людей?       — Слышала, конечно, но не настолько же!       — Время нелинейно. И не на всех планетах течет одинаково. Накинь сюда еще и декады, проведенные в космосе, пока мы искали новый дом, и поймешь, что считать возраст чистокровного свара — дело крайне неблагодарное.       — В космосе? Вы что, прилетели из космоса?!       На веранде повисла тишина. Александр рассматривал Ребекку так, словно не мог понять, издевается она над ним или нет.       — Ты серьезно? — в конце концов спросил он. — Ты знаешь о сварах, знаешь о наших особенностях, о Городе. Даже умеешь там выживать. И при этом понятия не имеешь, кто мы и откуда пришли?       Ребекка виновато пожала плечами. Пить резко перехотелось, и она отставила чашку обратно на стол.       — Я знаю лишь то, что считается общепринятой правдой. Мой отец — человек, бывший военный, о сварах он говорить не любит. Мать я практически не помню, но, со слов отца, она тоже была человеком. Сваром был у нас кто-то по материнской линии, но кто именно и когда — я не знаю. Мне никогда ничего не рассказывали. Что слышала от других, то и запоминала. Сравнивала со своими способностями, анализировала. Что-то оказалось полным бредом, что-то совпало. На основе этого и сделала кое-какие выводы.       — Исключительно научный интерес, к какому же заключению ты пришла?       — Ну… До сегодняшнего дня я честно считала, что свары — это параллельная ветвь эволюции. Те же люди, только более продвинувшиеся в развитии собственных возможностей. Теперь я понимаю, что это не так.       — А почему именно теперь? Что изменилось?       Ребекка исподлобья взглянула на своего собеседника, и Александр правильно истолковал этот взгляд. Вздохнув, он отвел глаза.       — Извини. Я не хотел тебя пугать. Обычно мы скрываем свою истинную природу, для людей она слишком… с трудом воспринимается. В лаборатории же просто потерял ненадолго контроль — слишком много ценных экспериментов ты уничтожила.       — Извини, — эхом буркнула Ребекка, тоже уставившись в пол, и тут же, не сдержавшись, выпалила:       — Почему ты не выпускаешь меня отсюда? Зачем я вам? Свары же вроде друг за друга горой, а не так вот… Поступаешь, как один из этих… из Города.       Она стушевалась, понимая, что за такие слова может и отхватить и, чтобы скрыть неловкость, снова переставила блюдце с чашкой себе на колени. Надо же, а действительно ни капли не остыло…       Александра ее вспышка, похоже, не тронула, он продолжил смотреть в окно, за которым на ветках прыгали юркие красивые птички с желтыми грудками.       — Не все свары.       — Что? — Ребекка подняла на него недоумевающий взгляд.       — Не все свары стоят друг за друга. Про фанатиков ты слышала, конечно же.       — Ну да. От кого бы я еще в том доме пряталась?       — Мы еще вернемся к этому вопросу. Так вот, фанатики не сами по себе возникли. Как и радикальные националисты, ратующие за наше истребление. Их к этому очень активно подтолкнули такие же свары, как мы с тобой.       Хорошо, что Ребекка в это момент не пила кофе, а то бы точно поперхнулась.       — Что? Зачем?!       Александр равнодушно пожал плечами.       — Несогласие с общей политикой и курсом развития. Наш лидер категорически запрещал контакты с людьми. Обмен опытом, ресурсами, все это было под запретом. Долгое время люди, в принципе, не знали о нашем существовании. Потом пришлось открыться, когда планете угрожала серьезная катастрофа, и после этого прятаться стало уже бессмысленно. Примерно в этом же время среди нашего народа начался демографический кризис. Аммра не приняла нас, как вид, постепенно лишив возможности нормального размножения. Из-за долголетия мы и так всегда были немногочисленной расой, а когда рождаемость стала сходить на нет, попросту оказались на грани вымирания. Вот тут и выяснилось, что союзы с людьми для нас очень даже возможны. Более того, от них остается вполне жизнеспособное потомство. Главное, не сжечь партнера во время полового акта, потеряв контроль над щитами, а дальше природа сделает все по привычной ей схеме. Запрет на контакт был снят, тем более, после спасения планеты люди приняли нас очень тепло. На очень непродолжительное время показалось, что мы нашли выход. Но спустя буквально десятилетие вновь прокатилась волна смертей. На этот раз умирали полукровки. Дети. Подростки. Просто тихо уходили во сне, или падали на улицах замертво. Не сразу, но люди поняли закономерность — умирали те, кому исполнилось ровно десять лет. Реже — пятнадцать. И всегда те, кого родили от свара. Как правило, до пятнадцати дотянули лишь те, кто был нашим не наполовину, а лишь на четверть, как ты. И переступил этот рубеж мало кто.       Ребекка в ужасе уставилась на Александра. Она и не подозревала ни о чем подобном, никогда и никто не рассказывал ей о таких особенностях смешанной крови. Как так вообще, почему это замалчивается, да разве о подобном в принципе можно молчать?!       Чашка в ее пальцах мелко задрожала, и девушка поспешила поставить ее обратно на стол, пока не пролила весь кофе на себя.       Александр ее смятения будто и не заметил. Он поднял голову, глядя на голубые лоскуты неба за окном.       — Исследования показали, что в тех смертях была виновата наша кровь, вернее, наши гены. Ты знаешь, как выглядит чистокровный свар в своем истинном обличье?       Ребекка покачала головой, и ее собеседник, даже не скосив на нее взгляда, невесело усмехнулся краем рта.       — Примерно так, как я сегодня в лаборатории. Только еще и без физической оболочки. Чистая энергия. Так должно быть в идеале. Но не каждый мир может поддерживать подобную форму жизни. Некоторые планеты очень… тяжелые. Во многих смыслах. И потому, чтобы выжить на них, нам приходится облачаться в физическую форму.       Он вздохнул и отвел со лба светлую, чуть волнистую прядь волос.       — В мире энергии действуют свои строгие законы. Там, по желанию, можно опускаться ниже, хоть на сотню уровней, но нельзя прыгнуть и на сантиметр вверх, если ты еще не готов. Было время в нашем изначальном мире, когда мы практически полностью перешли в энергетическую форму жизни, и при этом могли, по желанию, сгущать свою сущность в обычное физическое тело. Как правило, для деловых взаимодействий c жителями более материальных миров. А позже… Длинная история, так что, чтобы не утомлять тебя подробностями, скажу только, что мы эту способность потеряли.       Он задумчиво качнул головой.       — Вниз — сколько угодно, вверх — только если дорос. Можно было сколько угодно прыгать из энергетической сути в материальную и обратно, пока мы принадлежали, скажем так, более высокому измерению. Но когда нас оттуда выбросило с концами… Пришлось привыкать к материальным телам, как к постоянному прибежищу. Учиться совмещать физические потребности с большим энергетическим потенциалом. На родной планете мы еще как-то справлялись, но когда переселились сюда…       Он поднес чашку к губам, сделал глоток и беззвучно опустил ее обратно на блюдце.       — Всё в мире — это энергия. Думаю, ты, как видящая ее, согласишься со мной. И наш энергетический потенциал в разы превышает энергетический потенциал человека. Во многие разы. Фактически, мы не совместимы именно из-за него — человеческие клетки под воздействием нашей энергии изнашиваются слишком быстро. Сгорают. Десять-пятнадцать лет — предел, который переступают очень немногие, да и то, лишь при соответствующей поддержке.       — Мне шестнадцать, — тихо напомнила Ребекка, и Александр, чуть скрипнув креслом, повернулся к ней. Впервые за этот сумасшедший день он улыбался, пусть и едва заметно. Удивительно, насколько даже такая призрачная улыбка меняла его лицо, делая его в разы светлее и моложе.       — Да. И именно поэтому я не могу позволить тебе уйти, уж прости. Ты первая, кто сама, без поддержки, переступила границу пятнадцатилетнего возраста за последние… лет двести, наверное. А то и больше. Ведь не было никаких вмешательств в твой организм? Насильственных, я имею ввиду?       В последнем вопросе чувствовалось скрытое волнение, и Ребекка поспешно покачала головой.       — Если речь о фанатиках, то нет, не было. Мне никогда не делали никаких операций, не ставили никаких имплантов, и я никогда не пила никаких сомнительных лекарств. Максимум — таблетки от простуды или головной боли, но и они — редко. Я вообще на редкость здоровая, болела за всю жизнь считанные разы. Думала, это ваша… наша кровь так влияет.       Александр невесело усмехнулся.       — Ты удивишься, если узнаешь, насколько наше потомство обычно болезненное и слабое. До встраивания обходной системы это буквально неоперенные птенцы, которых дыханием перешибить можно.       — Обходная система? Что это?       — Наша технология, позволяющая сварам выживать в энергетически тяжелых мирах. Совокупность нанороботов, улучшающая все характеристики живого организма, в который встроена. Обходная, в некотором роде, возвращает нам наши естественные способности, те, что должны быть у нас по умолчанию, когда мы находимся в своем естественном энергетическом облике. Или близко к нему. Конечно, благодаря обходной мы получаем эти способности лишь в весьма урезанном варианте, если сравнивать с «оригиналом», но и она много чего позволяет. Не спать, к примеру, очень долгое время. Не есть. Не нуждаться в дыхании, тоже очень долгое время. Мгновенно или хотя бы очень быстро залечивать раны, выдерживать сильную боль, большие перепады температуры и давления. Обходная не дает нашей энергии сжигать клетки физического тела, уравновешивает их взаимодействие. Мы встраиваем ее всем своим детям и подросткам. Ну… пытаемся, по крайней мере.       Последние слова Ребекку встревожили.       — Пытаетесь? — осторожно переспросила она. — Есть какие-то… проблемы? Наверное, это сложная операция?       Александр отвернулся от нее и откинулся на спинку кресла, вновь устремив взгляд на проглядывающее меж ветвями небо.       — Да, — сухо обронил он. — Сложная. Организму, особенно слабому, трудно адаптироваться. Не все выдерживают.       Ребекка вновь задержала дыхание, когда поняла, что стоит за этими скупыми объяснениями. Чтобы скрыть тревогу, она вновь взяла в руки свою чашку и сделала глоток. А после, стараясь, чтобы ее голос звучал буднично, поинтересовалась:       — И… насколько большая вероятность, что ребенок не выдержит?       — Девяносто шесть процентов.       Цифры, сухие и холодные, били наотмашь.       — Девяносто шесть процентов вероятности, что произойдет отторжение, и ребенок либо умрет, либо, в лучшем случае, останется пожизненным инвалидов. Еще два процента приходится на тех, кого обходная убивает или калечит при первой своей активации. Сложи эти цифры вместе, и ты поймешь, насколько плачевна наша ситуация с молодым поколением.       — Тогда зачем? — тихо спросила девушка. — Если эта, как ее… обходная призвана помогать, но на деле только калечит, зачем вы вообще ее ставите?       — Затем, что без нее дети доживают только до десяти-пятнадцатилетнего возраста. Без исключения. Некоторые родители выбирают не ставить обходную, или ставят только когда ребенок подходит к десятилетнему рубежу. Чтобы смог хотя бы эти десять лет пожить нормально, а там уж… как повезет. И «повезет» в подобном случае — это практически всегда инвалидность. Бывают очень редкие исключения, но они настолько редки, что практически ни на что не влияют. Как правило, встраивание обходной без последствий для себя выдерживают только дети очень сильных древних сваров. Тому есть простое объяснение: обходная изначально была создана нами, чистокровными переселенцами, в самом начале нашей жизни здесь. И предназначалась она для нас, с нашим уровнем энергии. Нынешнее же потомство — это смешанная кровь, где порой уже гораздо больше человеческого, чем нашего. А человек не в состоянии выдержать настолько сложный и тяжелый процесс, как встраивание обходной. Мы пытались адаптировать ее под более слабых сородичей, но годы исследований и экспериментов так ни к чему и не привели. В итоге… Имеем то, что имеем.       Он вздохнул и снова глотнул кофе.       — И ко всему этому добавь отношение к нам в человеческом обществе. Когда выяснилось, что дети, рожденные от сваров, не доживают даже до отрочества, люди перестали искать отношений с нами, стали ненавидеть и бояться. Создавать потомство обманом, притворяясь человеком, либо погрузив партнера в гипноз, наш лидер категорически запретил, лично уничтожая всех, кто рискнул ослушаться. И тогда в нашем обществе произошел раскол. Нашлись те, кто ратовал за то, чтобы использовать людей как генетический материал. Причем, даже не обманом, а просто без их согласия. Люди ведь слабы, что они могут противопоставить нашей силе? Такие несогласные считали, что нужно оставлять как можно больше потомства, поставить это дело на поток, мол, кто-то, да выживет. По сути, они предлагали организовать «фермы» по созданию потомства от людей, где рожениц и осеменителей держали бы в качестве бесправного скота. Ясное дело, думать о правах людей никто и близко не собирался…       Александр замолчал, уставившись на живописно спадающую по краям стола белую скатерть. Выражение голубых глаз за дымчатыми стеклами очком стало рассеянным, и Ребекка, слушающая жуткий рассказ почти не дыша, поняла, что он вспоминает.       — Бойня была. Наш лидер перебил половину этих ублюдков, а мы ему помогали. Наверное, тогда погибло больше сваров, чем за все время, прошедшее с начала переселения. Некоторые уцелевшие сбежали, и мы преследовали их не один год. Не одно десятилетие. Кого-то удалось выследить и уничтожить, а кто-то укрылся среди людей. И, как ни странно, среди людей они нашли поддержку. В обмен на различные технологии, люди согласились помогать им, а некоторые женщины, насколько я слышал, за деньги спокойно исполняют роль суррогатных матерей. Именно эти сбежавшие и инициировали возникновение фанатиков, которые после, в свою очередь, поспособствовали развязыванию войны.       Он вздохнул и будто очнулся. С долей недоумения взглянул на чашку в своих руках, словно не понимая, что она там делает, и аккуратно вернул ее на стол.       — Будь война развязана только людьми, мы бы давно одержали победу. Одна стая с легкостью перебьет целую человеческую армию. Но воевать против своих — это совсем другое. Мы тысячелетия жили бок о бок, они знают все наши слабые места, умеют воевать не хуже нас и активно ведут торговлю с людьми в то время, как наши ресурсы, замкнутые сами на себе, не бесконечны.       — А люди знают, что их направляют свары? — негромко спросила Ребекка, и Александр сердито фыркнул.       — Ясное дело, нет. Верхушка-то, конечно в курсе, но наверху обычно не бывает «своих» и «чужих», там бывают только торговые партнеры и те, кто бизнесу мешает. А простые обыватели слушают чушь, что льется на них со всех экранов, и верят, что мы — чудовища, которые желают их смерти, дабы после «зачистки» занять планету единолично. И что фанатики всеми силами пытаются этих бедолаг защитить.       Он усмехнулся, иронично и устало.       — Им бы своими глазами увидеть хоть одну показательную казнь, которую Свен устраивал за попытки вредить мирному населению… Сразу бы все вопросы отпали. А заодно и…       Александр резко оборвал фразу, уставившись перед собой. Взгляд его снова утратил остроту.       — Ладно, это еще недоказанная информация, — пробормотал он сам себе, и Ребекка, собственного же спокойствия ради, сделала вид, что ничего не услышала.       — А Свен — это ваш лидер? — осторожно спросила она, и собеседник кивнул, все еще напряженно о чем-то размышляя.       — Да. Если удачно сложатся обстоятельства, рано или поздно ты с ним познакомишься. Или, вернее сказать, он с тобой. Ознакомится. Он со всеми, кто присоединяется к нам, лично знакомится.       Девушка невольно поежилась от того, как прозвучало это «ознакомится». Как с механизмом каким-то.       — Значит, ты не выпустишь меня отсюда? — с ноткой обреченности, уже зная ответ, спросила она, и Александр внимательно взглянул на нее.       — Тебе так нужно вовне? Куда ты хочешь пойти?       — Ну-у… У меня остались важные для меня вещи в том доме, в Городе. Кроме того, я отца навестить хотела. Он у меня хоть и вполне самостоятельный еще, но все-таки старик. Я у него убираюсь, еду готовлю на неделю вперед, новости рассказываю, а то ему и поговорить не с кем…       Александр слушал внимательно, без тени насмешки, которой так опасалась Ребекка.       — Хорошо, — кивнул он, когда она неловко умолкла. — Съездим и за вещами, и к отцу твоему.       — Съездим? То есть, ты со мной поедешь? — вскинулась девушка, и Александр, казалось, искренне удивился.       — Естественно. Во-первых, ты — слишком ценный экземпляр, самостоятельно и без болезней доживший до шестнадцати лет, и я просто никакого морального права перед нашими сородичами не имею упустить тебя без ряда обследований. А во-вторых, посмотрим, что можно сделать для твоего отца. Может, доставку питания ему наладим, или кто-то будет приходить убираться, пока ты будешь занята. Осмотримся на месте и тогда решим.       — А как я объясню ему, кто ты? Отец не знает, что во мне есть кровь свара, он считает, что я простая бездельница, которая шатается по стране и перебивается случайными подработками. Он и понятия не имеет, где я живу… жила.       — Тоже мне, проблема, — фыркнул Александр, поправляя ворот рубашки. — Возраст согласия у нас когда, с пятнадцати, кажется, лет? Вот и скажем твоему отцу, что ты моя содержанка. Потому я и взялся все оплачивать. Ведь, насколько я понял, он о тебе финансово никак не заботится?       — Нет, — тихо ответила Ребекка, и ее собеседник удовлетворенно кивнул.       — Вот. А в стране идет война, нормальной работы днем с огнем не сыщешь, и спрашивается, почему молодая девушка должна скитаться по свалкам и спать в развалинах? Даже если он будет недоволен, возразить ему нечего — он-то твое существование никак не обеспечивает. Все переговоры беру на себя, так что даже не заморачивайся.       Он поднялся из кресла, и Ребекка невольно вздрогнула, почувствовав отголосок скрытой сейчас золотой энергии.       — У меня на ближайшие пару часов еще есть запланированные дела, так что выдвинемся мы чуть позже. Можешь пока погулять или вон, чай допей. Имей ввиду, Роза ленивая и печет редко, но если уж печет, то так, что язык можно проглотить. Так что не упускай шанса, попробуй пирог. Поверь мне, не пожалеешь.       Он ободряюще похлопал девушку по плечу, и быстрым шагом покинул веранду. А Ребекка осталась сидеть. С алеющими ушами, полыхающими щеками и очень гулко бьющимся сердцем.