Степень одержимости

Дома полумрак разгоняла только мигающая лампа, вставшая набекрень, чудом не упавшая на пол после того, как её пнули. Стоял стойкий запах металла и гари, нет, воняло кишками и прокисшим молоком: последнее протекло из разбитой бутылочки прямо на ворсистый ковёр. Покачивались неспешно деревянные звёздочки мобиля. Всюду валялись отрывки случайных газет и детских книг, куски картин великих мастеров, где-то рассыпались куски древней вазы с богатой предысторией: Чжун Ли любил о ней рассказывать частенько, сохраняя тот же восторг в бархатном голосе. Наверное, поэтому она полетела следом за его коллекцией редчайшей хрупкой руды на пол, хотя, в отличие от картины «Победа над Осиалом», не сгорела дотла в наспех зажжённом камине. Возле погасших углей, посреди хаоса сидела она и смотрела в окно, вцепившись в белые курчавые волосы, пачкая их, считая мгновения до конца, и напоминала тихую неловкую медузу с этими прозрачными ресницами, тонкой кожей, с чудным очаровательным лицом и светлыми влажными глазами. Её руки были вымазаны в чёрной густой крови, грудь едва двигалась под бледно-голубым парчовым платьем, чей мокрый подол пропитался красным. С улицы послышались шаги, равномерные, уверенные, элегантные — она могла узнать их когда угодно, этот звук вгрызся ей в память ещё в первые дни ненароком, и сколько бы та не пыталась избавиться от реакции на него… сколько бы не прошло времени, как только слышался тихий цокот мужских туфель, тело замирало в ожидании, пока душа норовила выскочить наружу. Но не сейчас. — Душа моя, я дома, — прогремело с коридора, а она даже не обернулась, никак не отозвалась — продолжила сидеть, царапая кожу головы короткими ногтями, и ритм её сердца оставался спокойным. Заскрипела дверь в комнату, тень упала на лицо и тело, кто-то задержал дыхание, чтобы вновь задышать, только более нервно и прерывисто. Шуршала одежда. Тикали часы. Было достаточно тихо, чтобы она наслаждалась безмолвием и никак не реагировала. — Где… где Нуа? — спросили суетливо рядом. — Лин Ли, дорогая, где Нуа?! Ох. Лин узнала этот тон. — Что ты с ней сделала? Зачем, Лин? — мрачно, пугающе говорил Чжун Ли: он никогда не кричал, но и без такой мелочи прекрасно умел внушать страх и показывать ярко гнев. — Зачем ты поступила так? Что с тобой не так? — прокрокотал тот, и в его голосе чувствовалась сила Гео Архонта, которая могла бы загубить целые города, цивилизации, высушить океаны и свергнуть небеса. Лин подняла глаза, чтобы увидеть его жгучий злой взгляд, сверкающий нефритовым светом в ночи. Чуть раньше она бы разрыдалась от такого, заскулив, теперь же в голове вместо тревожных мыслей зияла приятная пустота, отдающая свободой и далёким прошлым. Теми временами, когда она была Лин Тан, любимой и единственной дочерью талантливого торговца, проживающей счастливо с бабушкой и матерью в пригороде Сумеру, пока отец занимался бизнесом и изредка гостил дома. Тогда она думала, что самой большой проблемой являются редкие встречи с папой, и мечтала о визите в Ли Юэ, на её родину. Если бы она знала, чем это обернётся, и шагу бы туда не сделала. Если бы. — Зачем? Чжун Ли поднял грубо её лицо и оглядел, ощупал его, потом поспешно осмотрел тело и, отбросив ненужное мясо в сторону, испачкав перчатки кровью, проверил и потрогал ноги. — Зачем ты это сделала, душа моя? — он повторял вопрос раз за разом, смотря ей в глаза сухо и свирепо. Реальность ударила по вискам. Мужская ладонь продолжала сжимать щиколотки чуть ли не до треска, но Лин только растерянно глядела на того и моргала, пыталась осознать происходящее: она помнила только недавнюю вспышку гнева, как сорвало крышу, перестало ощущаться тело, перед глазами зарябило… С тихим стоном та повернулась на бок, неуклюже положила лицо на грудь Чжун Ли и захныкала — ей вдруг стало безумно жутко, вдруг она в полной мере почуяла витающий, мерзкий запах в округе, смогла разглядеть во тьме очертания разрушенной мебели и окровавленного месива, и внутри всё сжалось от отвращения, ужаса, замешательства. Лёгкие горели после каждого вздоха раскалённого воздуха — Лин буквально задыхалась, открыв рот, чувствуя, как Чжун Ли ласкает её щёки и помогает справиться с приступом. Она бросила сквозь слёзы на него виноватый взгляд и заревела пуще, захлёбываясь, вцепляясь руками в пиджак, пахнущий руинами, чернилами и воском. Возле них гнил их собственный ребёнок, их кровинушка, милая, упитанная, маленькая доченька, ей трёх месяцев не исполнилось… но её, Нуа, визги и рыдания правда дробили барабанные перепонки, давили на нервы, это было просто невыносимо, даже если Лин делала вид, что всё в порядке, что она родила от любимого человека и по собственному желанию, что она не являлась пленницей, сидящей в четырёх стенах. Но ведь так старалась быть отличной матерью: ни разу не срывалась на младенца, сразу бежала на крик, кормила исправно, меняла пелёнки, умывала бережно и даже разговаривала с Нуа у кроватки нежно, покачивала и убаюкивала, пела колыбельные — всё перечеркнул один-единственный срыв. Жуткий. Ужасающий, как сам Моракс в гневе. Чем Лин отныне отличалась от него? Ничем, и теперь стало ясно, почему его так к ней тянуло — чуял ту же гнилую натуру, не терпящую надоедливого скулежа, не ведущую рациональных мыслей и человеческого тепла. — Я… ужасная, — заикаясь, обронила она и отодвинулась от Чжун Ли. — Как… я не хотела, не хотела, Нуа, Нуа, прости, прости, прости, извини, милая моя, пожалуйста, — та продолжила просить прощения безумно, пугающе, неразборчиво. Всё материнское, округлое, изнеженное тело тряслось, бледные покалеченные руки гладили труп и пытались положить детские органы обратно. — Лин. Её прижали к себе силой, крепко сжали талию, отвернув от человекообразного месива. Чжун Ли уткнулся в кудрявую макушку, осторожно вдохнул запах волос и нежно погладил по пояснице, после чего взял окровавленное уставшее лицо в руки. Лин неуверенно подняла воспалённые глаза на того, глотая слёзы, и с содроганием столкнулась с пугающе-маниакальным, влюблённым, блаженным взглядом: тому нравилось смотреть на неё, на эмоции, на то, как она тянется к нему за успокоением, нет, это чувство было сильнее, чем просто «нравилось». В подтверждение Чжун Ли прижался пахом к паху, большим пальцем провёл по нижней губе, и его зрачки расширились. Лин с ошеломлением отпряла — у него случилась эрекция, когда рядом лежал труп их ребёнка! — но он тотчас стиснул её плечи и приблизил к себе, потёрся сквозь ткань вставшим членом о внутреннюю сторону мягких бёдер и уткнулся влажным лбом ей куда-то в шею, горячо, судорожно выдохнув. Она старалась не двигаться, сжимала губы, чтобы не завыть или заскулить, мысли крутились вокруг родной Нуа, сладко пахнущей молоком, оттого тошнота подкатила к горлу: она чувствовала багряную мокроту рук, лица, ног, могла видеть благодаря тусклому бронзовому от покосившейся лампочки свету истерзанную младенческую плоть, отблеск липкой жирной крови на деревянном полу. Её мутило, гудящая голова подбрасывала красочные картины: как Лин сначала терзала окружающий мир, срывала обои, разбивала вазы, фигурки фарфоровые, драгоценную посуду, потом переключилась на картины и книги, переключилась на себя, побившись о стены и зеркала — но и этого оказалось недостаточно, бурлящая сила просила и просила выхода, гнев подкатывал с новой силой, брезгливость, ненависть ко всему, что было связано с Мораксом. И, когда та проходила мимо детской кроватки, когда она мельком бросила взгляд на неподвижного ребёнка… Нуа даже маленькой сильно походила на отца. Лин вспомнила всё. Оттолкнула его, увернулась и согнулась: судорогами горла желчь наполняла рот; глотку, желудок неимоверно жгло — ту рвало на ковёр, на какие-то бумаги. Чжун Ли ласково, перебирая пряди, собирал ей волосы и не давал их испачкать одной рукой, другой — бережно гладил по спине, будто такая забота исправит всё, что он натворил, будто это было достаточным, чтобы простить его грехи. Когда приступы рвоты прекратились, он тихо сказал: — Милая, ещё тошнит? Лин со всхлипами покачала головой и поднесла ладонь к лицу, чтобы оттереть оставшуюся жидкость с уголков рта. — Нет-нет, мы это сделаем под водой, — остановил Чжун Ли её, взяв бережно запястье. — Бедная моя, потерпи немного, хорошо? Сейчас мы тебя отнесём в ванную и, — он поднял ту и крепко обхватил туловище, — и всё станет лучше. Тебе стоит только слушаться меня, расслабь тело… В этом не было ничего постыдного, ну не плачь, дорогая, это, с какой-то стороны, даже трогательно. Я не стану о тебе думать хуже из-за такой мелочи, ты всё ещё мой маленький ангелочек, — тот шептал чарующе, пока умывал ей лицо под тёплой струёй воды, пальцами касаясь холодной мягкой кожи. — Я… сама, — вяло возразила Лин, как только пришла в себя, и промычала, когда почувствовала горячую руку на щеке. — Пожалуйста, милый, — по привычке назвала его так и опустила взгляд на покрытую ржаво-красными разводами раковину. — Конечно, душа моя, — промурчал Чжун Ли, удостоверившись, что та в состоянии стоять на ногах. — Будь аккуратней и не три столь сильно, твою нежную кожу легко повредить, хорошо? — Он стал медленно расстёгивать молнию на платье, массажируя её плечи. — Ты такая очаровательная… Такая белая, мягкая, воздушная, ты должна беречь себя лучше. Я должен беречь тебя лучше. Верно? Ох, нам стоит хорошенько промыть твои милые волосы. — Платье упало к ногам, и он мазнул губами сзади по её шее, положил ладонь на женский животик, покрытый растяжками: обычно Лин при таком раскладе дёргалась смущённо, уворачивалась — она не принимала в себе последствия беременности и уж тем более не могла позволить Чжун Ли так раскрепощённо трогать некоторые располневшие участки тела. Но сейчас та отстранённо слушала его сладкие речи, покончив со всеми ванными процедурами, прополоскав рот, и, не мигая, смотрела в отражение зеркала: со стороны они выглядели как обычная супружеская пара, несмотря на её притомлённый и потрёпанный внешний вид. Чересчур заботливый и галантный мужчина в строгом дорогом костюме и его трогательная в своей сентиментальности маленькая жена с забавными курчавыми волосами белого цвета — да, пожалуй, так бы их и описывали, выходи Лин в людные места, а не на безмолвную природу в качестве исключения. Не то чтобы ей было обидно, просто… иногда хотелось нормальной жизни. Она повернулась к нему и посмотрела в глаза с волнением, прикусив губу. Как теперь изменятся их отношения после такой потери? Как ей жить дальше и слушать непривычную тишину? Кого ей теперь качать и целовать в лоб, напевая придуманные мотивы песенок? — Душа моя, в любой момент мы можем зачать новое дитя, — гладя ей щёку, произнёс самозабвенно Чжун Ли. — Только в этот раз я буду внимательнее следить за твоим состоянием и всерьёз займусь уходом за ребёнком. И мы переедем отсюда в новое, более уютное и просторное место. Нуа к нам вновь вернётся. Всё будет хорошо. «Всё будет хорошо», — пульсировало в ушах. «Всё будет хорошо», — говорил Чжун Ли, когда заманивал наивную дочь торговца в свой дом. — Нет… — надрывисто произнесла Лин и отвернулась. Она хотела видеть именно Нуа, а не другого ребёнка, почему он не мог понять такой простой вещи? Неужели тот не успел привязаться за три месяца к родной милой дочери с нефритовыми глазками, русым пушком на голове? Малышка ведь была копией Моракса! Его слова казались бесчеловечными после подобной ситуации, будто смерть ребёнка нисколько не колышела его, будто это Лин пожелала забеременеть и родить, а не её принудил Чжун Ли, раз за разом пытаясь оплодотворить. Ей стало так горько: она действительно поняла бы его, если б он убивался по крошке Нуа, но теперь… ту разрывали противоречивые чувства. Лин Ли старалась быть хорошей женой. Она была достаточно понимающим и внушаемым человеком, чтобы за первый месяц жизни взаперти привыкнуть к Чжун Ли и практически принять его, подавить страх и ненависть, отбросить мысли о побеге. Раздавить саму себя как личность и размазать по подошве. Но в итоге всё пошло ко дну. — Да, мы будем счастливы, — её ладонь сжали до хруста: жест показался угрожающим. Чжун Ли не прерывал зрительный контакт, внимательно глядел на неё, чтобы не упустить ни одной детали из вида. — Душа Нуа переродится. Я уже всё решил, поэтому так задержался. И тело у неё будет здоровое, без проблем с сердцем. Только… если с ребёнком произойдёт опять несчастный случай, не трогай его труп, как сейчас, пожалуйста.