Самурай

Цукаса старался не смотреть Руи в глаза и быть как можно незаметнее. Это было сложно осуществить, но, по крайней мере, избавляло от надобности объясняться за свой поступок. Что тут вообще объснять? Он поступил некрасиво. Нагло и отвратительно. Кто вообще позволял ему своей испорченной, уродливой кожей касаться кожи Руи-сана? Кто дал ему право на эту самоуверенность? Цукаса искренне не понимал, что думать и что говорить, не понимал, как Руи относится к произошедшему. Только слова Нене о том, что Руи-сан смотрит на него не так, как смотрят сенсеи на своих подопечных, добавляли уверенности Тенме. Маленький шанс того, что Руи закроет глаза на произошедшее, был тем, чего Цукаса очень хотел и очень опасался одновеременно. Чего он вообще добивается? В тот момент ему очень сильно хотелось поцеловать Руи-сана. Поэтому он это и сделал. Весь день изводя себя мыслями и шугаяся сенсея как огня, Тенма упал на кровать и долго не мог сомкнуть глаза, не мог усмирить бушующее в крови волнение, бьющее по скалам море адреналина. О, господи. Завтра на тренировке Руи будет смотреть ему в глаза и Руи будет ждать слов. Какие именно слова нужны? Кроме этих мыслей, приятных и трепетных, куда опускаешь руку, как в горячую воду, и резко одергиваешь, мыслей, надоедливым укусом насекомого, зудящих на теле, мыслей, вгоняющих в краску, Цукасу не посещало больше ничего. Ничего плохого. Но ему всё равно приснился самый овтратительный и реалистичный сон. Самый мерзкий, душащий своими объятиями. Сон, который способен разрушить и не дать собраться вновь, если будет сниться слишком часто. Смакуя на языке тысячу оправданий, Цукаса уснул только под утро, и сразу, как закрыл глаза, ощутил горячие языки пламени, хлёстко бьющие по телу. Словно кнуты. Он не понимал, что это нереально. Он только дергал связанными руками и полными дикого ужаса глазами смотрел на подбирающийся огонь. Одежда на теле стала плавиться. За нею — кожа. Запах горелой плоти въелся в нос, заполнил всё вокруг и ничего не оставалось парню кроме того, как кричать. Истошно, отчаянно. От боли — в первую очередь. Во вторую — от приближающихся силуэтов. Целая топла тенями повисла над ним и огонь исчез, но происходящее дальше заставило юношу пожалеть о том, что он не умер в том адском пожаре. — Цукаса! — громче произнёс Руи, тряся Тенму за плечи. Тот широко открыл глаза и сразу приподнялся на постели, вбирая ртом воздух так, словно задыхался всё это время. — Тише, тише. Успокойся. Бегло окинув взглядом комнату, Цукаса встретился с жуткими тенями по её углам и оказался приделан к кровати внезапным оцепенением и ужасом, от которого не мог пошевелиться. Всё вокруг казалось враждебным, страшным, хотя он уже начал повторять про себя, что находится в доме Эму, и что всё хорошо. Дрожащими руками блондин схватился за ткань на предплечьях Камиширо, словно только эта хватка могла удержать его от неминуемого падения в пропасть, и он поднял свои янтарные глаза, наполненные слезами, на мужчину, всё ещё жадно дыша, всё ещё чувствуя гарь, отдающую горечью на языке. Подушка была мокрой от слёз и холодного пота, который стекал по обнажённой шее и спине. Во мраке комнаты были ярко видны лишь глаза Руи. Они хищно и быстро, беспокойно бегали по лицу, по оголенному торсу парня, и тогда Цукаса понял — на нём сейчас нет повязок. В миг убрав от Камиширо ладони, он взялся за концы одеяла и натянул на себя, в глупой попытке спрятаться от чужого взора. Сон всё ещё не сходил, мелькая обрывками перед глазами, а слёзы упрямо не хотели останаваливаться. Нервы парня были на пределе. — Н-не смотри! — сказал он надрывным голосом, сжимая концы одеяла так, что костяшки пальцев побелели. Руи не двинулся с места. Воздух обжигал лёгкие Цукасы и фантомное тепло огня гладило изуродованную кожу. Всхлипы вырывались из горла. — Цукаса, — обратился к нему Камиширо тише и вкрадчивее. — У-уходи! — прокричали в ответ. Цукаса перестал запирать дверь, потому что больше не боялся Руи. А на его редкие кошмары, имеющие свойство обостряться с приходом холодов, Эму и Нене прибегать перестали — это он сам их попросил. И если бы он знал, что сегодня своим криком разбудит Руи — закрылся бы на десять тысяч замков. Так сильно не хотелось ему показывать Камиширо свою внешность. — Успокойся, Цукаса. Всё хорошо, — ровным голосом повторял Руи, однако эти слова не имели должного эффекта. Цукасу трясло, скрывающегося под одеялом, плачущего и напуганного. Просто не было расклада, при котором самурай оставил бы своего юного господина в таком состоянии. Это было немыслимо. Этот вариант даже не посетил голову Камиширо. Он не включил свет, он не сорвал одеяло, не стал требовать объяснений. — Я не буду смотреть на твоё лицо, если ты этого не хочешь. — Ты уже… Ты… Почему ты… — Ты кричал и я пришёл убедиться, что всё нормально. — Уходи. Это был просто дурной сон. Комшар. Но я в порядке. Пожалуйста, просто… — Цукаса, — прервал Руи, — чего ты боишься? Парень не нашёлся с ответом. Ему вдруг стало так плохо, что ни одно слово не смогло вырваться. Только всхлипы, только судорожное дыхание, жалостливое и мерзкое. Он строит из себя защитника, тренируется с оружием, помогает Эму с преступлениями, а потом вот так бесстыдно ревёт в своей спальне. Ещё и под носом у авторитетного для него человека. — Позволь мне остаться. Если так тебе будет спокойнее, — сказал Руи, вместо того, чтобы его отчитывать, смеяться над ним, вместо того, чтобы уйти и потом в самый больной момент вспомнить об этой сцене, — Я могу сторожить твой сон. Если ты сможешь уснуть, зная, что никто посторонний сюда не зайдёт. Ничто кроме тревоги не било по вискам Цукасы в тот момент, и он некоторое время лежал, пытаясь понять услышанное, очень медленно приходя в себя. Минута, две. Камиширо никуда не уходил. — У меня много страхов. И некоторые из них не имеют лица, — сглотнув ком в горле, сказал блондин шёпотом, почти не слышно. Почти вникуда. — Не имеют физического воплощения. Того, что ты сможешь уничтожить катаной. — Тогда я просто разбужу тебя прежде, чем кошмар захлестнёт с головой. Я не могу избавить тебя от дурного прошлого и последствий, но могу попытаться помочь справиться с этим. Цукаса так устал. Ни на секунду не вылазя из своего импровизированного кокона, ни на секунду не закрывая глаза, он подвинулся к стене, освобождая больше места с края, и лежал он спиной к Руи. Если уже опозорился, если уже позволил увидеть свои пугающие шрамы — пусть всё идёт по накатанной. Плевать. Плевать, если Руи перестанет видеть в нём хоть что-то, заслуживаемое уважение. В конце концов ничтожеством Цукаса и является. Всегда являлся. Камиширо несколько помедлил и опустился рядом. Тенма сглотнул ком в горле, зажмурился, весь сжался. Нет, он еще не готов снова уснуть. Может, он вообще не уснет. Может, его не отпустит до рассвета, до следующего дня. Но Руи лежал позади, и его вес четко ощущался на матрасе. Он был рядом. Он пообещал разбудить. Защитить. Цукаса доверился, пусть всё еще сжимал своё одеяло, пусть плечи тряслись и сердце грохотало в груди. Тишина сгущалась, влазя в трещины на досках пола, в приоткрытый шкаф, в складки одежды, забираясь под обои. Страх начинал разливаться тянучей жидкостью по венам, поэтому прежде, чем полностью оказаться в его власти, Цукаса попросил, принимая свою ещё большую ущербность от надобности что-то просить даже в такой ситуации: — Пожалуйста, Руи-сан… Говори что-нибудь. Руи лежал рядом. Наверняка ему не бывает страшно, — думал Цукаса. Но Руи было. И так часто, что бояться стало его привычным делом. Ведь любить и означает бояться. За жизнь, за здоровье, за счастье любимых людей, все из которых покинули этот мир, и только Цукаса остался. Накрытый плотным белым одеялом, запуганный. Он был здесь и даже не представлял, что Руи мог сейчас всех, кто снится ему в кошмарах, убить, лишь бы Цукаса обрёл спокойствие. Он бы его раны и плохие воспоминания на себя перетянул. Только бы у Цукасы не болело. Руи так осточертвел сердцем за последние годы. Для него уже всё должно было быть кончено. Но нет. Появился Цукаса. Нашёлся, потерянный много лет назад, и лишь оставленный короткими записями в толстых книгах об истории клана. Книги эти стоят в заброшенном поместье Тенма, пылятся на разваливающихся полках библиотеки. А ведь господин с тех страниц жив. И как бы его мать была счастлива, узнай она об этом. Камиширо лежал на спине, слышал рваное дыхание Цукасы и тихо произнёс, всё ещё не касаясь принца, слова той песни, которую очень хорошо знал и помнил. Той, которая всегда успокаивала господина в дестве: — Твой о-ёрой гэмпэй ещё напомнит, Да о-содэ на доблестных плечах, Свой долг заветный истинно исполнит, В объятьях хоро стрел сразив очаг. Его голос был неторопливым, с хрипотцой от недавнего сна. — И в хризантемы золотых узорах Лишь отразится яркий блеск меча, Не избежать врагам беды, позора… — …Падут они… как тень во дня лучах… — тихо-тихо, не торопясь, договорил за него Цукаса. — Руи-сан, — язык заплетался, веки тяжелели, — откуда я знаю эту песню?.. Руи повернулся к нему лицом, всё ещё лежа на подушке, увидел накрытую одеялом голову и в очередной раз понадеялся — когда-нибудь Цукаса всё вспомнит. Но сейчас молодой господин засыпал, успокоенный, обессиленный от слез. Руи спустил с того одеяло пониже, чтобы Цукасе было чем дышать, и остался рядом. Бывали дни, когда встать с постели не получалось, и Цукаса оставался на месте, наблюдая сначала рассвет, потом солнце в его высшем положении, и закат. Он любил солнце. На той его части тела, что осталась нетронутой огнём, нежная кожа была покрыта веснушками. Эму сказала маленькому Цукасе, что это поцелуи солнца. Тогда ему стало интересно, как выглядят поцелуи луны, а ещё, почему солнце не могло поцеловать всё его тело? Почему правая часть торса, лица и рука, обязательно должны были быть покусаны безжалостным пламенем? Для чего солнце устроило этот беспорядок? Но всё же находились люди, ради которых ему нужно было просыпаться и жить новый день по привычному распорядку. Не хотелось заставлять их переживать. А именно это они и делали, стоило Цукасе появиться грустным за завтраком, или улыбаться чуть меньше, чем обычно он улыбается. Тем утром, несмотря на плохую ночь, он открыл глаза с удивительным облегчением. Голова была пуста, лучи утреннего солнца играли на стене, проникая через окно. Пение птиц и только зарождающийся шум города навевали легкое спокойствие. Но не такое действенное, как чужая рука, перекинутая через его талию и держащая крепко-крепко. Цукаса чувствовал дыхание Руи позади, чувствовал мягкую постель под собой и абсолютную защищённость от чего бы то ни было. Может, сегодня Руи-сан решил пропустить тренировку. И тогда он тоже пропустит. Цукаса вновь уснул, окутанный заботой, подмечая разгорающееся в груди незнакомое тёплое чувство.