Самурай

Цукаса ступал за Эму, ощущая себя очень некомфортно — всё-таки за ними следовал незнакомец. На вопрос об имени, он ответил: «Называйте меня Камиширо.» И Камиширо было совсем не тем, что могло бы понравиться Цукасе. Как-то не ложилось на слух и отдавало тревожным чувством. Бесшумные шаги резали по сознанию, точно понимающему, что сзади кто-то идёт и то, что этого кого-то не слышно — проблема. Цукаса обернулся ровно три раза — ровно три раза яркие глаза в темноте были направлены прямо на него. Он чувствовал себя мишенью, но продолжал идти. Эму спрятала пистолет — привезенную из далеких стран игрушку, редкую здесь, — в пояс своего кимоно. Она беззаботно шагала, напевая песню: — О, самурай великий, хатамото, Давно свободный от от вражды даймё-ё-ё. Тебе судьбу дарит великий кто-то, Пиши же жизнь свою-ю и честь её-ё-ё. Цукаса вслушивался в слова, смутно ловя обрывки коротких, нечётких воспоминаний. Они исчезали, как исчезает в воде отражение, стоит её взболтать, они не проступали ясными картинами — только скребли внутри, показывая, что из прошлого у Цукасы уже нет ничего — лишь отвратительные шрамы. Всё остальное ему подарила Эму, и он никогда не сможет ей за это отплатить. — Что вы поёте, Эму-сан? — М? — она обернулась, весело вскидывая брови. — Песенка. Знаешь такую? — Не уверен. — И не нужны тебе почёт и слава-а, Владея совершенствами кэндо-о-о, Ты презираешь власти Токугава, Хотя и чтишь весь кодекс Бусидо, — забавно пропела она Цукасе, поравняв шаг с ним. Дом, где жила Эму, был лучшим местом в жизни Цукасы. До него он видел только тёмные стены подвала, до этого — вспышки яркого огня. Особняк Эму был местом, где он понял, что такое дом. Эму постучала два раза, выдержала паузу, ещё два раза — девушка изнутри открыла дверь. Это была Нене. Её светлые волосы, цвета туманной листвы, спадали до самой поясницы, а глаза нежного цвета пронзительно смотрели из-под ресниц. — Мы дома! — радостно заявила Эму, проходя мимо неё. — Кто это? — тихо спросила Нене, косясь на незнакомца, заходящего внутрь. — Это Камиширо. Чёрт, мы в таком интересном месте были! В хорошей таверне! А я даже не поела-а! — шутливо протянула Эму, идя по одному из широких коридоров с многочисленными дверями по бокам. — Ужин давно готов. Уже остыл, — тихо отчитала Кусанаги, закрывая за ними дверь. В этом квартале все домики налезали друг на друга, теснились среди заведений, пропитались пошлыми мыслями и запахом алкоголя, но дом Эму был местом чистым, почти священным. Здесь она никогда не убивала, не вела разговоров об убийствах, никогда ничего такого не упоминала. И все были за это благодарны. Цукаса восторга по случаю нового сожителя не испытывал — ещё бы, этот сожитель его чуть не прирезал меньше получаса назад. Однако Эму светилась, и её интуиции Цукаса был готов доверять. Руи выделили покои светлые и большие, как все остальные здесь, но в другом крыле дома. Дом делился на две части, в одной обитал Цукаса, в другой все остальные «хищники». Разница была неприметной для свежего глаза и очень важной для самого Тенмы — в его части дома не было зеркал. Каждый раз, когда он смотрел на себя в зеркало, тревога, слёзы, ненависть и обида перекрывали кислород, заставляли кричать, ненавидеть, вцепляться в собственные запястья, оставляя кровавые следы. Каждый раз отчаяние попадало как вода в дыхательные пути и он в нём захлёбывался, чувствовал как обжигает лёгкие. Он не мог вынести этого, и после очередного приступа маленького Цукасы, Эму с Нене убрали из его половины дома все зеркала. Часто парень смотрел на них двоих, двигающихся в ритмичном тандеме по жизни, кружащихся вокруг друг друга подобно светлячкам, знающих, что им обоим нужно в данный момент, а что нет. Они безошибочно улавливали тончайшие перемены в настроении и говорили нужные слова. Ссоры их, редкие и короткие решались долгими разговорами, объятиями, важной тишиной. И Цукаса не мог не завидовать, глядя на них — он не мог смириться с мыслью, что сам никогда не будет так любим. Никогда не поймёт, какого это. А всё из-за его пугающего шрама. Из-за использованного тела, из-за следов кнута на спине, из-за пустоты, которой он был наполнен с ног до головы, из-за провала в его памяти. Сам он по себе ничего-ничего не представлял. А кому нужен такой человек? Пустой, как сосуд, из которого невозможно ничего испить. По ночам он еле касаясь развязывал ткань на руках и лице, откладывал в сторону, пытаясь не кидать ненужный взгляд на жуткую кожу, и засыпал, обнимая сам себя. Чем-то этот жест объятия, это чувство контакта были ему близки и привычны, хоть он и никогда не вспомнил бы причину. Цукасе не снилось ничего — так он говорил Эму, прибегающей периодически на его крики. Ему было стыдно за то, что он её будит, но не кричать не получалось. Как и не получалось рассказать своих снов, из-за которых с первыми лучами солнца, попадающими на лицо, он вставал, одевался и шёл в комнату, отведенную для тренировок по кэндо — фехтовальному искусству. Эму давно объяснила, что ничего нет в мире, способного тебя защитить, кроме навыков самообороны. И Цукаса встречал рассвет с деревянным мечом в руках, практикуя удары и выпады, практикуя повороты, и каждый день напоминал себе, что это его спасёт, чтобы ни случилось. Что так он в безопасности. Так в безопасности Эму и Нене. В ночь, когда Камиширо впервые ночевал в этом доме, Цукаса несколько раз проверил закрыта ли дверь на замок и долго не мог уснуть, вслушиваясь в звуки из коридора — слишком тихо. Цукаса уже знал, что Камиширо может передвигаться беззвучно, может заставать врасплох, и лишь жуткая усталость вынудила блондина провалиться в сон. А утром он был в зале для фехтования. И сегодня Нене не изъявила желания присоединиться к его тренировкам, что делала периодически. Выполняя очередной поворот с мечом в руках, Цукаса заметил взглядом фигуру в чёрных одеждах. Руи стоял со сложенными на груди руками и смотрел бесстрастно. Тенма замер, переводя дыхание, и нахмурился, спрашивая: — Что ты здесь делаешь? — А ты? — Я тренируюсь. Камиширо вскинул брови, осуждающе сказал: — Ты так никогда ничему не научишься. Тебе стоит драться с кем-то, если планируешь защищать себя от кого-то, а не от самого себя. Недовольно хмыкнув, Цукаса взял в конце комнаты ещё один деревянный меч и кинул его Руи. — Я покажу тебе, что и сам хорошо натренировался. Камиширо принял вызов без особого энтузиазма. Они встали друг на против друга и Цукаса поднял свой меч. Секунда — поединок начался. Стук дерева об дерево заполнил помещение. Янтарные глаза внимательно следили за противником — плавающим в пространстве, аккуратным и точным. Побеждает тот, кто коснётся концом меча шеи соперника. Цукаса стал сомневаться в своей победе, когда меч Руи больно ударил его по плечу. Нервно выдохнув, Тенма сделал шаг назад, не опуская оружие — Руи снова сократил расстояние шагом вперёд. Они двигались к стене, куда Камиширо упирал неопытного бойца ударами по голеням, плечам, пальцам. Цукаса только болезненно шипел и собирался ударить, как вновь чувствовал боль. Глухой стук прервал их поединок — меч Руи соприкоснулся с мечом Цукасы, который тот выставил в качестве обороны и наконец-то смог дать отпор. Но не долгий. В следующую секунду Тенма был прижат к стене, как в их первую встречу, а Руи, держа руку вытянутой, мечом упирался в стену прямо рядом с шеей блондина. — Ты проиграл. Цукаса старался отдышаться и убрать пелену слёз в глазах, непроизвольно появившуюся от боли, чтобы достойно ответить не дрожащим голосом. Руи убрал меч. — Но не потому, что слаб. А потому, что неопытен. — Конечно. Ты намного старше меня! Сколько тебе лет? Ты ровесник Эму-сан и Нене-сан. У тебя опыта больше. Руи смерил его взглядом, от которого Цукасе хотелось съязвить что-то в ответ очень сильно, но не сильнее, чем убежать и спрятаться. — Я могу учить тебя. — Что? — растерялся Тенма. Он был уверен, что это ненастоящее сражение просто для того, чтобы унизить его, поиздеваться, подшутить, но Камиширо говорил серьёзно и вряд ли вообще был способен на юмор. — Ты хочешь уметь постоять за себя? Не надеяться на людей вокруг, а полностью доверять себе? Я могу тебя научить. — Надеяться на людей вокруг не обязательно плохо. — Да. Но надежда подразумевает два исхода. Плохой и хороший. А доверие — это расчёт только на хорошее. — Не глупо ли рассчитывать только на хорошее? — Нет, — сказал мужчина. — Обычно плохое не случается с людьми, в совершенстве владеющими кэндо. — Так что же случилось с вами? — прозвучал голос Нене. Она уже какое-то время стояла, опершись на дверной косяк, и слышала их разговор, видела их поединок. Руи изначально был в курсе её присутствия. Он повернулся к ней, встречаясь с смотрящими насквозь глазами. Его оценивали на предмет опасности. — Что искусный боец вроде вас забыл на далёком Западе? Резкость слов резала воздух. Нене умела смущаться и прятать покрасневшее лицо в ладонях, а умела говорить прямо, не жалея и не лазая в карман за словом. — Я самурай, — сказал Камиширо. Эти слова вызвали легкий трепет уважения у Цукасы. Нене лишь подняла подбородок повыше. — И где же ваш господин? Раз вы здесь, а не с ним, то он мёртв. Что ж, раз вы не смогли справиться со своим долгом, так не стоит ли вам совершить харакири? — Нене-сан! — прервал Цукаса. — В этом доме не… — Прости, — «в этом доме не говорят об убийствах», — хотел сказать Цукаса. Нене поняла, выпрямилась, напоследок окинула их двоих взглядом. Волосы струились по её плечам вниз, шелковистые и слегка вьющиеся на концах. — Тут кто-нибудь вообще есть? — кричала с верхних этажей Эму. — Завтрак через пять минут, — бросила Кусанаги на последок и направилась к проснувшейся девушке. Цукаса сделал шаг к Камиширо, несмело коснулся его плеча — тот поглядел в пол оборота сурово. — Мне жаль, что твой господин погиб. Я не знаю, что с ним случилось, но он бы точно был в восторге, встретив тебя сейчас. Камиширо-сан, можно я буду так тебя называть? Ты очень сильный боец, а Эму-сан вообще обожает всех сильных. Здесь тебе будет хорошо. А если захочешь уйти — она тебя отпустит. Какая цель твоего пребывания здесь? — У меня нет цели. — А как же сделать меня мастером кэндо? — Цукаса наклонил голову, слегка улыбаясь. Улыбки этой не было видно под тканями, но взгляд янтарных глаз, напоминавших мёд, чуть смягчился. Они покинули комнату для тренировок, направляясь в столовую. Нене умела шить, готовить, убирать, декорировать. Именно она предложила Эму сделать комнаты светлыми, именно она отвечала за питание, она же предсказывала какая будет погода, просто взглянув в небо. Она заставляла Цукасу есть, когда он только здесь оказался и еда никак не лезла, когда выкручивало наизнанку и голодовки продолжались сутками. Нене почти никуда не выходила. Следить за комнатными растениями, варить, запекать новые блюда и шить красивые кимоно для неё было интересней. Всё это умела и Эму. Но не делала принципиально. А Нене это нужно было для её спокойствия. И ещё ей нужна была музыка. В той части дома, куда Цукаса годами не заходил, где-то в лабиринтах из комнат стоял музыкальный инструмент — струны там были натянуты идеально, и всё блестело, не храня ни единой пылинки. Нене играла на нём. Мелодии раздавались спонтанно и ненавязчиво. Когда у Нене хорошее настроение, когда плохое. Цукасе нравилась её игра, потому что по крайней мере иногда позволяла заглушить рой мыслей в голове. Часто Нене записывала ноты — причудливые закорючки на строчках, долго играла их — одно и тоже, одно и тоже, а потом Цукаса видел стопки бумаг, исписанных нотами, горящими в печи. В каком-то плане Нене была к себе строга. Намного более строга, чем к окружающим. Был всего один человек, всегда подходивший под её требования и никогда не получавший даже намёка на критику — Эму. Эму прощалось всё, всегда и в любых обстоятельствах. Даже когда Эму пришла домой поздней ночью и с её белого кимоно, старательного сшитого Нене, капала чья-та чужая кровь, Нене ничего не сказала. Она помогла отмыться от следов преступления, уложила Отори в кровать, и пока та не уснёт, сидела рядом, держа за руку. — Ты злишься, — шептала Эму, зажмурившись, спрятанная под тёплым одеялом, и крепче сжимая ладонь девушки в своей. — Не злюсь, — тихо отвечала Нене. Потом она даже не попыталась отмыть белые ткани: попросила Цукасу сходить за новыми, и сшила для Эму новый наряд. Она всегда вышивала цветы. И больше всего любила изображать ликорис. Этот цветок напоминал ей об Эму — он был символом стойкости, чести, храброй борьбы, и он был пугающе красив. Будто вот-вот затянет тебя в смертельные объятия. Он требовал особой точности и внимательности в исполнении — стежок за стежком, аккуратные, изящные. — Тебе вовсе необязательно это делать, — сказала ей однажды Эму. — Красивые девушки в красивой одежде доставляют мне удовольствие, — ответила Нене. И Эму с гордостью носила её наряды, пёстрые и сидящие прямо по фигуре, нежные и спокойные, узорчатые, однотонные, сделанные специально для неё.