Принципы связи

Был уже совсем поздний вечер, почти наступила ночь. Тёмное небо оказалось усеяно маленькими для зрителя и многочисленными звёздочками, а белый свет стоявших вдоль тротуаров и дорог фонарей словно являлся их ближайшей реинкарнацией. Где-то вдалеке, кажется, звучала музыка из находившегося рядом магазина, но она была тихой, приятной, даже придающей особой атмосферы. Джон и Шерлок шли пешком, просто потому что Холмс рассудил, что ему нужно восстановить свои двигательные способности. На улице людей было мало, но даже если бы мужчинам навстречу двигалась толпа, они бы ни за что не перестали держаться друг за друга: пусть это и выглядело старомодно — идти под руку, но им было безразлично чужое мнение, потому что важным стало только то, что они живы, здоровы и вместе. Казалось каким-то невероятным почти чудесное излечение Шерлока, ведь рисков действительно было много, а в любой момент всё могло пойти неожиданно отвратительным образом. Но вероятности в этот раз сыграли в пользу Шерлока, делая его победителем в лотерее жизни. Проходить неизвестные подворотни в тёмное время суток было довольно опасно, но почему-то в этот день всё казалось располагающим к тому, чтобы не случалось ничего плохого, поэтому Джон, как-то позабыв о всякой безопасности, потянул Шерлока туда. Холмс остановился на середине дороги, не совсем понимая чужие намерения. Но затем, когда Джон приставил его к стене, Шерлок немного удивлённо посмотрел на него, а затем его удивление сменилось лёгкой ухмылкой, когда он всё «прочитал» по поведению Уотсона. И Джон потянулся к лицу Шерлока, чтобы поцеловать в губы. Они упивались близостью друг друга как юнцы, впервые попробовавшие вино. Словно это был их последний день вместе, а впереди ждала очередная неизвестность, и хотелось сделать и сказать как можно больше, как будто дальше не будет ни времени, ни чего-либо иного. Но теперь это, конечно же, было неправдой, ведь их наоборот словно ожидает целая вечность вместе. После поцелуя Джон поспешил как бы оправдаться: — Я ничего не могу поделать, когда ты так ухмыляешься, — тихо проговорил он. — Не могу противостоять чувствам. — Это и есть пресловутое выражение «теряю голову»? — усмехнулся Шерлок. — Ну, я ещё не совсем потерял, — в тон Холмсу подшутил Джон. — Но я, например, способен регулировать своё возбуждение, в отличие от тебя, — снова заметил Шерлок, которому было немного смешно от того, что более низкий ростом Уотсон отчаянно пытался «пригвоздить» его к стене. — Что хорошего в том, чтобы отдавать себе отчёт вообще во всех ситуациях, даже в романтических? — Если ты вдруг по-настоящему «потеряешь голову», я смогу отследить это и привести тебя в чувства. То, с какой серьёзностью Шерлок говорил и почти не реагировал на флирт Джона, не выводило из себя, а заставляло ощущать некоторую неловкость. Уотсон засмеялся, но немного нервно. Ему начало казаться, что Шерлок против подобных взаимодействий. — Ладно, пойдём, — сказал Джон, выходя из тени подворотни. Проанализировав произошедшее своим снова здоровым разумом, Холмс вдруг понял, что его поведение было неправильно растолковано, но решил попробовать всё объяснить уже дома. Просто Джон, видимо, от истинного счастья слабо отдавал себе отчёт в действиях, а на улице, между тем, было не особо прилично показывать свои столь глубокие привязанности и близкие отношения. По мнению Шерлока, конечно же.

***

Вернувшись в свой квартирный комплекс, Шерлок ощутил что-то странное и явно свойственное только людям, вроде лёгкой светлой радости от того, что он наконец там, где ему комфортно и приятно находиться. Что он дома, чёрт возьми, и в полной воле делать то, что ему хочется, а не то, что скажут немногословные врачи. Джону, правда, пришлось почти заставлять Холмса ужинать, потому что вопреки словам об отсутствии голода, Уотсон выяснил, что его уже как неделю, кажется, не кормили. Съел Шерлок совсем немного, но большего от него и не требовалось. Чувствовал он себя замечательно, а в сон больше не клонило несмотря на приближение ночи. Так и должно было быть с его наполовину механической сущностью. Недавняя ситуация с подворотней не обсуждалась ровно до того момента, пока сам Шерлок не изъявил желания объясниться с Джоном. И в ходе разговора стало понятно, почему Холмс так повёл себя: он совершенно не принимал выражение чувств в публичных местах, считая, что все эти проявления любви должны быть только внутри пары. Так что после объяснения Уотсон больше не имел никаких претензий к произошедшему, и конфликт был явно исчерпан. Но то, как вёл себя Шерлок на улице и каков оказался в безопасном пространстве, сильно контрастировало: он стал более раскованным, охотно флиртуя и никак не препятствуя инициативе Джона. Никто из них не был уверен, что следующий раз — такой же спокойный, неторопливый и чувственный, вообще случится, поэтому, пока время и возможности позволяли, стоило воспользоваться шансом и побыть наконец не коллегами, а настоящими партнёрами. Но, когда они пришли в спальню Шерлока и таким образом чётко обозначился переход к нечто более существенному, чем просто разговоры, Холмс немного растерял свою уверенность. Джон, конечно, был в чужой комнате не впервые, но теперь присутствие здесь ощущалось каким-то особенным. Чтобы немного утешить и расслабить Холмса, Уотсон стал говорить: — Шерлок, давай хотя бы одну ночь побудем обычными людьми: без заклятых врагов, убийств и расследований. Просто людьми, которые просто любят друг друга. Разве не этого ты тоже хотел бы? Доверься мне. Тебе понравится. Какое-то время Шерлок молчал, но затем прошептал: — Хорошо. Главное, чтобы ты был не против. — Нет, это главное, чтобы ты был не против, — вдруг улыбнувшись, ответил Джон и некрепко взял Шерлока за руку, чтобы потянуть к кровати за собой. Плотные шторы в спальне Холмса уже были закрыты, а про возможность внезапного появления миссис Хадсон думать как-то и вовсе не хотелось. Мужчины сели друг напротив друга на аккуратно заправленную постель, и Шерлок слегка улыбнулся, поняв: после его госпитализации Джон убирался в комнате, но очень старался сохранить порядок, установленный хозяином помещения. И в этом тоже чувствовалась его любовь, забота. Джон осторожно приложил ладонь Шерлоку на грудь и почувствовал биение его сердца, и так почему-то странно и радостно это было ощущать. Где-то там, в глубине тела Шерлока, не только таился непокорный гениальный ум, но и стучало, как у всех людей, сердце. И так легко Джону стало от осознания того, что было что-то человеческое в Шерлоке, словно всё время до этого он являлся бездушным творением инженеров, а виделось теперь в нём и дитя природы. — Не веришь, что я наполовину человек? — усмехнулся Холмс. — Как я уже и говорил когда-то: ты для меня всегда будешь человеком. Уотсон, всё так же соблюдая осторожность, чуть приблизился к Шерлоку, рассматривая его, причём явно не мог оторвать взгляд. Он залюбовался Шерлоком: его сине-зелёными глазами, его острыми скулами, его тёмными кудрявыми волосами. И даже его бледность казалась аристократичной, а худоба, природная тонкость телосложения — величайшим произведением скульптурного искусства. Джон поистине восхищался Шерлоком, в каких бы обстоятельствах они ни находились. — Я могу доказать, что был рождён людьми, а не создан в лаборатории. Шерлок протянул Джону свои руки и прошептал: «Смотри». И Уотсон догадался, что он имел в виду: отпечатки пальцев, которых у роботов не было. — Я не сомневался, правда. Но даже будь ты роботом, это не изменило бы моего отношения к тебе. Шерлок промолчал. Он никак не мог проверить правдивость чужих слов, но, впрочем, подвергать сомнению речь Уотсона — бессмысленно, это стало понятно сразу. Джон сел на бедра Шерлока так, что оказался лицом напротив него. Они совсем недолго смотрели друг на друга, а затем Джон в очередной раз сам потянулся за поцелуем, чувствуя острую необходимость в ласке. О, это лёгкое, всё ещё неуверенное касание губ, от которого мысли в голове Джона путались, как от наркотика, а в голове Шерлока удивительным образом, наоборот, структурировались, как в компьютере. Поцелуй казался чем-то жизненно необходимым, но смутно осознаваемым. Теперь, когда всё встало на свои места и стабильность в отношениях оказалась восстановлена, не оставалось никаких преград для получения желаемого удовольствия. Вскоре за первым поцелуем, который был неким трепетным началом, последовал другой — более страстный и глубокий, как в прямом, так и переносном смыслах. Внезапная, но чувственная близость из-за моральных, а, вернее, религиозных ограничений казалась неким запретным плодом. То же католичество на протяжении далеко не всей истории одобряло такой вид отношений. Но без этого сладкого ощущения никакой рай им не был бы. Джон не решался спуститься ладонями куда-то ниже: он одной рукой держался за плечо Шерлока, а другую опустил на место где-то между лопаток. А вот руки Шерлока на талии Джона подталкивали, манили к продолжению. И после того, как мужчины прервали поцелуй, Шерлок медленно, как будто проверяя и играясь, переместил одну ладонь на ягодицу. Джон вдруг схватил Шерлока за правое предплечье и прошептал, почти срываясь на стон: — Шер… — горячо выдохнул он, чувствуя, как чужие пальцы стали уверенно надавливать на место между ягодицами, и это явно говорило многое о намерениях Шерлока. — Я же всё вижу, — загадочно отозвался Холмс. — Ты уже угадал, чего я хочу? — О, мой милый, я не угадал, я вычислил по всем внешним и психологическим признакам, которые ты продемонстрировал. Джон молча выгнулся в спине, когда ладони Шерлока прошлись по ней, поглаживая и спускаясь снова к ягодицам. — Ты хочешь ощутить меня внутри, — констатировал Шерлок, шепча Джону на ухо. Он, кажется, даже покраснел от беспринципности и откровенности сказанного Холмсом. — А ты? Чего ты-то хочешь? — Хочу дать тебе желаемое. И Джон удивился сам себе: он чувствовал вполне обычное человеческое притяжение, но оно ощущалось безошибочно верным, правильным, здоровым. Шерлок положил большой палец руки на запястье Уотсона, измеряя пульс, пока тот прижимался к нему в изнеможении, немного тёрся телом об него, заставляя ткани чуть слышно шуршать. — Шерлок, — прошептал он на самые губы другому мужчине, как бы подгоняя. Но Шерлок и не думал ускоряться: он хотел полностью насладиться моментом, отмечая каждую секунду в своей памяти. Но всякому терпению приходит конец, поэтому вскоре и Холмс стал понимать — совсем откладывать какие-либо действия нет смысла, так что он снял с себя футболку, оставаясь пока, впрочем, в домашних брюках. У Шерлока отчётливо были видны ключица и яремная ямка, что придавало ему большей красоты, а его худая шея с выступавшим кадыком казалась одновременно и обычной частью тела, и его неоспоримым достоинством. — Оставайся в халате, — почти приказал Шерлок, когда Джон уже хотел было снять его. Джон непонимающе посмотрел на Шерлока. — Зачем? — Потом почувствуешь, — прошептал Шерлок, снова приблизив свои губы к его уху. Халат Джона был из лёгкой тёмно-зелёной ткани, завязывался на пояс, но сейчас Уотсон ослабил узел, однако самое притягательное обстоятельство состояло в другом: длина халата вполне позволяла рассматривать чужие ноги аж до середины бедра. Ладони Шерлока аккуратно поглаживали бёдра Джона, приподнимая подолы халата и оголяя тем самым всё больше участков тела. Джон вдруг дёрнулся, как будто вымученно двигаясь, и сделал это по воле не разума, а страстного тела. Так как он сидел на Шерлоке, он не мог не почувствовать то, как тот возбуждён. — Зачем ты так медлишь, если очень хочешь? — спросил вдруг Джон, сам как будто изнемогая от желания. Шерлок вопросительно посмотрел на Уотсона, словно тот спросил что-то очень глупое. Но, впрочем, ответ появился в мыслях Джона сам собой: «Ах, ну да, он же всё регулирует». — Не торопись. У нас вся ночь впереди. Уотсон хотел было усмехнуться, мол, «а когда же мы будем спать», но затем всякие колкости покинули его голову, сменившись только какой-то смесью эмоций. Шерлок целовал его предплечья на стороне, где виднелись вены под тонкой кожей, поглаживал те места, где недавно касался губами, и затем удерживал, обхватывая запястья своими тонкими, немного холодными пальцами. Джон чувствовал его силу, но она не была грубой. Просто доминантной в данном случае, и ему это нравилось, потому что ощущалось приятно. Можно было отпустить разум плавать в омуте удовольствия, не волнуясь ни о чём, отдать «бразды правления» другому человеку и просто наслаждаться процессом. Шерлок всё ещё держал запястья Джона, поняв, что тому нравилось ощущать некоторую власть над собой. И они целовались почти безудержно, с каким-то безумным рвением, словно боялись, что если отпустят друг друга, то снова потеряют. Вскоре Уотсон невольно подставил себя ласкам, как бы требуя скорейшей близости. Поэтому, когда тонкие пальцы Шерлока снова прошлись по линии меж ягодиц, Джон сдавленно застонал. И естественная реакция тела на возбуждение в виде затвердевших сосков, слегка расширенных зрачков и учащённого сердцебиения показалась Джону вдруг такой странной, что он от недовольства сдвинул брови к переносице. Быстрые ладони Холмса забрались под подол халата, чтобы снять нижнее бельё. Но затем, когда Шерлок вспомнил и про смазку, и про презерватив, ему пришлось прекратить свои действия, чтобы встать с кровати и подойти к одному из шкафов. В это время Джон сам решил как бы поспособствовать процессу и отложил нижнее бельё в сторону. Уотсон теперь действительно понял, почему Шерлок не разрешил ему раздеться полностью: он ощущал себя одновременно и прикрытым, и голым, и эта двойственность ему странно понравилась, словно он был стеснительным мальчиком в древнем пансионате, который по вечерам, освободившись от занятий, с безудержной страстью читал романы о мужской любви. Пальцы Шерлока с растёртой на них смазкой коснулись заднего прохода Джона, и Уотсон как-то невольно выгнулся в спине, чтобы углубить проникновение. Шерлок дышал Джону в шею, иногда целуя её, пока медленно, фалангу за фалангой вводил пальцы. Уотсон крепко держался за чужие плечи. Когда внутри оказались оба пальца на всю длину, Джон ничем не мог помочь себе и застонал. Мягкие гладкие стенки оказались такими приятными на ощупь для Шерлока, что он просто приостановил всякие движения, чтобы полностью прочувствовать нечто новое для себя. Пальцами шевелить было трудно, нутро обволакивало со всех сторон, но это ощущение завораживало. Джон тихо, сдавленно вздохнул. Ему хотелось не всего лишь просить о чём-то, а буквально умолять, но он сдерживался, поэтому всё, что позволил себе — пару скатившихся слезинок и прикусить губу. Ощущения в голове вспыхнули сверхновой, загорелись костром, сделали зависимым сильнее семипроцентного раствора кокаина, и Джону, чёрт возьми, совершенно точно не хотелось, чтобы этот адски горячий, греховный рай когда-нибудь заканчивался. Шерлок специально держал голову так близко к шее Джона, чтобы чаще целовать её, слушать его неровное дыхание, рваные стоны и сбивчивые, прыгающие интонации при попытке заговорить, попросить о чём-то. — Я и не думал, что ты… Зачем Джон вообще что-либо говорил, когда Шерлок теперь уже точно читал его, как книгу? — Но я превосхожу все ожидания, как и всегда, впрочем, — слегка высокомерно отозвался Шерлок. Придерживая Джона за бедро свободной рукой, Шерлок вдруг ускорил ритм и ухмыльнулся, когда заметил, как Джон слегка покраснел и чуть не подавился своими тяжёлыми вздохами. А затем, решив сделать приятно с обеих сторон, приник к его губам. Но Холмс не собирался останавливаться на середине своего пути изучения секса теперь уже с реальным человеком, а не всего лишь с игрой воображения в Чертогах Разума, как он это делал раньше. Когда Шерлок посчитал, что пора сменить позицию и как-то разнообразить действия, он вывел пальцы. А затем чувственно и горячо прошептал на ухо, возбуждая лишь сильнее: — Самое сладкое ещё впереди. Шерлок положил ладони на слегка оголённую развязанным халатом грудь Джона, несильно толкая его, чтобы тот лёг на спину. Прекрасно поняв намёк, Уотсон устроился на мягких подушках, прислоняясь к ним спиной. Джон нешироко расставил ноги, сгибая их в коленях. Его короткий халат едва доходил до середины бедра, а теперь и вовсе задрался, полностью обнажая нижнюю часть тела. — Что такое? — обеспокоенно спросил Шерлок, видя, что Джон словно трепетал от накатившего желания. — Ничего, я просто… — Ты просто представил что-то? — догадался Шерлок. Уотсон быстро закачал головой. — Нет, я… Но Шерлоку не хотелось, чтобы Джон что-то говорил: тот, впрочем, оказался и не в состоянии — он был слишком возбуждённым, слишком жаждущим, чтобы формулировать свои желания правильным образом. Но, благо, Холмс умело считывал нужную информацию даже в такой ситуации. Шерлок приблизился лицом к паху Джона, кладя руки на его бёдра. Губы Шерлока легко коснулись внутренней стороны бедра, и Джон тихо ахнул. Он осторожно целовал его, пока Уотсон в каком-то безумном отчаянии закрывал себе рот руками, чтобы не начать откровенно стонать. Почему-то ему казалось непростительным то, что ему хотелось реагировать на близость так остро. Холмс недолго был занят одними лишь поцелуями, поэтому очень скоро Джону пришлось снова пытаться как-то унять накатившие от умелых действий эмоции: Шерлок стал делать минет, заставляя Уотсона в некотором роде стыдиться своей чувственности. Но откуда же у Холмса было так много знаний и как будто даже опыта? Рвотный рефлекс у Шерлока, несомненно, присутствовал, но он был притуплён, как и другие физические свойства, а в целом механическое устройство тела делало его хорошим любовником — его ритм был точен, отработан, идеально выверен математически и приведён в действие: каждый раз, когда Шерлок опускался ртом на члене Джона до самого основания, его же пальцы погружались в Уотсона на всю длину. Джон бессильно стонал, крепко держа в одной ладони простынь, почти не понимая, что происходит, и уже ощущая, казалось, эйфорию. И лёгкая дрожь в паху, походившая на неразлагающийся химический элемент, нервные движения рук как будто в попытках остановить сладостную пытку или, напротив, ускорить: Джон мучился от желания, которое накатило на него волной довольно неожиданной, ведь раньше он и подумать не мог, что с ним будут делать такое. И Шерлок считал эти действия с чужой стороны, решив обернуть ситуацию в выгодную для него сторону. Он в какой-то момент быстро прекратил что-либо делать, вынудив Джона, мягко говоря, удивиться. — Я же почти… — выдохнул Джон. — Зато я почти нет, — возразил Шерлок немного властно, спуская свои домашние брюки вместе с нижним бельём. И сейчас, когда Джон лежал под Шерлоком — таким уверенным, знающим и явно настроенным решительно, он вдруг ощутил, как сильно изменение ситуации могло раскрывать одну и ту же личность: в одних обстоятельствах ты бывал таким, но в другом случае — тебя уже не узнать. И несмотря на такую, казалось бы, противоречивость образов и поведений, всё это спокойно сосуществовало в одной личности и присутствовало у многих людей. Шерлок заметил, что Джон вообще не смотрел на него ниже пояса, и поначалу никак не стремился изменить это обстоятельство. Но ему почему-то стало любопытно: он всё ещё стеснялся или просто слишком уважал, чтобы относиться, как ему казалось, «потребительски»? — Нет ничего плохого в том, чтобы полюбоваться чем-то красивым, — самоуверенно и даже самовлюблённо заметил Шерлок, растирая смазку на члене. Джон сглотнул, всё же посмотрев на чужие действия, а затем перехватил взгляд другого мужчины, который ухмыльнулся. — Ты видел меня в самых разных психологических состояниях, как и я тебя. Настала очередь увидеть друг друга и физически с разных сторон, — ответил Холмс сам себе, потому что Джон продолжал молча наблюдать, не находя нужных слов. Он был слишком увлечён предыдущей лаской, чтобы прийти в себя, потому что ему откровенно «снесло башню». Шерлок попробовал войти в Джона, пока тот лежал лицом к нему, закрывая глаза с проступившими слезами рукой, согнутой в локтевом сгибе. Уотсон шумно дышал через рот, и в это время Шерлок с особым любопытством рассматривал его проступивший румянец на щеках, который был виден даже несмотря на явные попытки скрыть эмоции. Под закрытыми от удовольствия веками искрила буря чувств, которые Шерлок ехидно называл до этого «простыми химическими реакциями». Столкнувшись с ними сам, он, пожалуй, понял, что если это и были именно химические реакции, то для него чувства по отношению к Джону — необратимая реакция соединения, которая, оказывается, начала протекать с давних пор. Но здесь и сейчас выражение чувств осложнялось тем, что Холмс понял: ему нынешнее положение не очень нравилось. Просьба повернуться не привела Уотсона в восторг, потому что он вполне удобно лежал, чувствуя лёгкую расслабленность и одновременно напряжение, но всё это было естественно и логично. И Джону так не хотелось поворачиваться спиной к Шерлоку, потому что попробовать наблюдать за тем, какие эмоции испытывает он во время всего происходящего, было бы для него особенно интересно. Ведь только в моменты, когда они оставались наедине не только в романтическом плане, Шерлок становился каким-то особенно чувственным, способным быть просто человеком, а не бездушной машиной для расследований. Но Холмс явно дал понять, что Джону лучше повернуться. Уотсон почти под прямым углом встал на четвереньки, немного выгибаясь в спине, чтобы подставить ягодицы чужим действиям. Джон зашипел, стиснув зубы, когда Шерлок начал медленно входить в него, но делал это, скорее, не от боли, а от нервозности, неожиданности и необъяснимости ощущений. Такая довольно открытая поза позволяла Шерлоку постепенно входить в него с большим удобством. Однако он остановился где-то на середине только по ему понятным причинам, но очень скоро продолжил двигаться, заставляя Джона привыкать к ощущениям уже в процессе. Тихие, короткие, прерывистые стоны Джона иногда сочетались с ритмом, который Шерлок задал. А он был поистине механическим, идеально отработанным, и казался Джону особенным, потому что он никогда не чувствовал такой отточенности в движениях. И тонкий халат с развязавшимся поясом напоминал теперь короткое платье, полы которого содрогались при ритмичных толчках. Он стоял на кровати, согнув руки в локтях, и чувствовал, как у него немного начинали болеть конечности и как Шерлок периодически сминал его ягодицы, как будто раздвигая. Джон не видел, но даже в такой момент лицо Шерлока отражало напряжение: его брови были сведены к переносице, а взгляд, хотя и оказался затуманен желанием, был серьёзен. Он пытался отладить процесс до такого состояния, чтобы обоим было приятно, но всё равно был далёк от совершенства, как ему казалось. Шерлок запустил ладонь в короткие и шелковистые волосы Джона, водя рукой по ним, пропуская их сквозь пальцы, своими постепенно углубляющимися движениями внутри вынуждая стонать сначала сдержанно, а затем более развязно. Холмсу захотелось потянуть голову Джона за волосы, но подобная грубость привиделась лишь из-за секундной слабости. В конце концов он же, в отличие от Уотсона, мог контролировать своё возбуждение. Однако затем придумалось сделать что-то совершенно иное и более, если так можно выразиться, радикальное. Шерлок резко толкнулся в Джона до самого основания, заставив того выгнуться в спине, а затем схватил Уотсона за запястья, несильно сдавливая, заведя руки назад и параллельно кровати, чтобы было удобно держать, пока Джон безуспешно пытался привыкнуть к ощущению того, что внутри него вся длина члена Шерлока. Уверенная доминантность, которая стала прослеживаться в действиях Холмса, подействовала на Джона положительно, заставляя чувствовать, как от перевозбуждения стал приближаться оргазм. Ему хватило пары подобных глубоких толчков, чтобы кончить. Но Шерлок не собирался останавливаться, пока тоже не получит долю «своего удовольствия». Шерлок вдруг схватил Джона за руку так, чтобы подвести к ягодицам, заставляя дотронуться пальцами до корня члена, ощутить, как собственные мышцы туго обвились вокруг полового органа. — Чувствуешь? — спросил он шёпотом, пытаясь, скорее, себе обострить ощущения, чем Джону. Уотсон ничего не ответил, ведь слова были по-настоящему излишни: Джон ощущал одновременно и всё, и ничего, настолько необычным ему казался нынешний опыт. Изобретательный и деятельный Шерлок снова захотел сменить положение: теперь Уотсону потребовалось всё-таки снять халат и встать опять же на колени, но прижаться телом к телу самого Шерлока. Холмс крепко удерживал трепещущее тело Джона, прижимая к своей груди его спину. Он протянул руку к шее Уотсона, гладя его адамово яблоко и ключицу, после чего Джон открыл глаза, нервно сглатывая. Что он мог сказать, когда ему казалось потрясающим всё? Так, пожалуй, и следовало ответить, чтобы подбодрить Шерлока, который уже начал немного сомневаться в правильности своих действий. — Прости, я… просто и правда не знаю, что тебе сказать, — прошептал бессильно Уотсон. — Ты делаешь всё идеально. Ты идеален. На этот раз промолчал уже Шерлок, внутренне довольный долгожданной похвалой. Чтобы сделать окончание более эстетичным и изящным, Холмс при каждом толчке, будь он медленным или быстрым, старался поцеловать Джона куда-нибудь: в заднюю сторону шеи, плечо со шрамом от выстрела, край щеки, макушку, ухо — куда угодно, до куда дотягивался. И, пока целовал, задерживался внутри, останавливаясь, концентрируя внимание обоих именно на внешней ласке, а не внутренней. Шерлоку казалось, что он всё ещё волен разумом повелевать телу чувствовать или, наоборот, не ощущать возбуждение, но, судя по всему, он совсем забыл, что всё же был человеком. Когда Джон в изнеможении застонал, чувствуя очередные глубокие фрикции, Шерлок с тихим выдохом облегчения кончил, окончательно потеряв всякий контроль над собственным телом. И это ощущалось так странно и одновременно завораживающе — не отдавать себе отчёт в каких-либо действиях, приносящих удовольствие, и при этом полностью осознавать, что твоё тело — только твоё, и так происходит не по вине вируса, а по простой человеческой природе. — Ты единственный, с кем я понял, что такое «потерять голову» в здоровом смысле, — прошептал Шерлок, полностью освобождая Джона от каких-либо своих прикосновений и других действий. Уотсон в лёгком изнеможении упал боком на кровать, не желая снова подниматься и что-то делать. Шерлок же, в силу своей более устойчивой физической организации, такой усталости не чувствовал, но, в любопытстве желая услышать, что ответит Джон, сел где-то рядом. Джон немного весело и томно улыбнулся. — Мы многому учимся друг у друга, это верно. Они молчали недолго, пока у Уотсона не «вставали мозги на место», потому что ему казалось, что он совершенно выпал из реальности на те мгновения, которые переживал вместе с Шерлоком совсем недавно. — Теперь мне нужен душ, — проговорил Джон не то недовольно, не то просто как констатацию факта. — Как и мне, — таким же непонятным тоном ответил Шерлок. После этого Уотсон всё-таки сделал над собой усилие и встал, но, так как Шерлок сидел рядом, они, естественно, столкнулись взглядами. И вот именно при виде его глаз, Джон заметил так много одновременно и страсти, и интереса, и любви, что просто не мог поверить всему, что происходило. Они соединили свои жизни друг с другом и через столькие беды вместе прошли, что было бы совершенным кощунством не ценить такую крепкую и сильную связь. — Откуда ты знал всё, что нужно делать? — вдруг спросил Джон. Шерлок усмехнулся. — Ну неужели ты думаешь, что я никогда не читал и не смотрел чего-то, связанного с сексом? После того, как я увидел список грехов в подростковом возрасте, я сделал из них чек-лист, решив попробовать на себе всё из перечисленного. Уотсон промолчал, но лишь потому, что был глубоко поражён услышанным. — Я думал, ты равнодушен к порнографии. — Это правда. Она глупая, безвкусная и нереалистичная. Поэтому очень скоро виртуальная реальность подстроилась под мои желания, и в Чертогах Разума появилась особая комната, в которой я представлял, что и как хотел бы делать в интимной близости. Там я организовал всё так, как не покажут ни в одном видео и не расскажут ни в одном бульварном романчике. — И ты… касался себя? — Кто силён мыслями, в действиях подобного рода не нуждается. Однако и в таком опыте, который был, не скрою, есть нечто полезное. — Тебе не казалось это пустой тратой времени? — Я выделил себе на подобные эксперименты определённые годы и проверял каждый грех, пока в конце концов не понял, что мне нравится больше, а что не нравится вовсе. Я вычислил свои слабости и обнаружил свои достоинства. И, как я выяснил сегодня, делал это совершенно не зря. Джон, услышав последнее предложение, позволил себе ухмыльнуться, а затем внезапная мысль поразила его сознание неожиданным вопросом: — А была ли у тебя фантазия обо мне? — О, Джон, и не одна.