Интерлюдия: мажорный аккорд

      — Nein! Töte sie nicht!* — женский крик разрезал ночную тишину, заставил воздух дрожать в звуке.       Мужчина резко проснулся и повернулся к девушке, которая металась по постели и что-то отчаянно шептала и кричала на немецком. Она плакала во сне, сжимала простынь. Коснувшись ее ладони, мужчина ощутил холодный пот на коже. Или это слезы настолько обволакивали ее тело?       — Töte mich, nicht sie! Fass sie nicht an! Ich bitte Sie! Mutter!* — женские волосы спутались, намокли от слез и пота, прилипли к лицу. Она была напугана, билась в истерике.       — Эсма! Проснись! — кареглазый стал трясти шатенку, пытаясь разбудить. Он старался делать все более аккуратно, но, увидев, что немка не просыпается, стал применять небольшую силу.       — Was willst du von ihr? Tötet mich! Lass sie in Ruhe! Fass meine Mutter nicht an!..*       Ощущение чужих пальцев на теле, так сильно впивающихся в кожу, пробудило, заставило очнуться. Цингер резко открыла глаза и вдохнула, пытаясь отойти от кошмара.       — Милая, все, тише, ты проснулась... — хватка Дамиано тут же ослабла. Он больше не мог сжимать ее талию, оставлять синяки. — Кошмар был настолько ужасен?...       — Sie haben versucht, sie zu töten, Damiano.. Sie wollten sie schlagen, niederstechen.. Ich konnte nichts tun.. Ich wollte ihr so ​​sehr helfen..* — рыдания вырвались из глотки. Шатенка прижималась к итальянцу, в бреду говоря на родном языке. У нее не было сил, не было терпения...       — Извини, но из всего, что ты сказала, я понял только свое имя... — кареглазый обнимал бывшую пианистку, прижимал к себе, гладил по спине и голове в попытках успокоить.       — Ich... Ich bin... Я должна улететь.. Я не смогу.. Если даже что-то случилось, она не расскажет по телефону.. Я улечу.. Всего несколько дней и... — голубоглазая не успела договорить и упала без сознания.

***

      — Ты точно ничего не забыла? — Торкио осматривал карманы шатенки, пока та пыталась развязать шнурки ботинок.       — Нет. То, что намеренно оставила, не считается?       — Нет, платье не считаем. Еще раз: когда ты вернешься? — длинноволосый выпрямился.       — Через дня три-четыре. Вернусь сразу в Милан, так что ехать за мной не нужно, — голубоглазая обернулась на голос, оповещающий о посадке на самолет. — Все, нужно идти.       — Так, я положил тебе в блокнот листок со всеми адресами кафе, нашим адресом, номерами такси — частных и дешевых, — ре...       — Итан, ты — мамочка. Все, я полетела, — перебила итальянца шатенка и чмокнула его в щеку.       Обойдя барабанщика, Цингер направилась к вокалисту. Он выглядел отрешенным, будто испарился из этого мира и здесь осталось лишь его тело.       — Это недолго, всего лишь пару дней, помнишь? — немка погладила кареглазого по щеке, отчего тот стал тереться об ладонь, словно котенок.       — Это долго, — Дамиано обнял бывшую пианистку и закрыл глаза, положив голову ей на плечо.       — Со мной ничего не случится, я вернусь..       — Я так боюсь, что ты пропадешь.. — тихий шепот и легкий поцелуй в шею.       — Я не пропаду... Мне нужно идти, — дева покосилась на громкоговоритель.       — Пообещай, что вернешься, — кареглазый отстранился, все еще держа шатенку в своей хватке, посмотрел в глаза.       — Обещаю, — Эсма грустно улыбнулась.       Как только она отстранилась, Давид схватил ее за руку и заставил повернуться к себе.       — Дамиано, я опоз...       — Поклянись, что вернешься, — кареглазый напрягся.       Девушка замерла, кинула взгляд на такие любимые и родные губы, вновь посмотрела итальянцу в глаза.       — Клянусь.

***

      Лихтенштейн встречал дождем, холодом и ветром. Не удивительно — наступила осень.       Шатенка покинула территорию уже родного аэропорта. Когда-то они улетали с музыкальной школой и институтом почти каждый год, даже несколько раз в год. Было время...       Эсма поймала такси, вскоре поставила в багажник чемодан с вещами, которые собирала в спешке. Как она закрыла крышку — известно только Богу.       Видеть знакомые и излюбленные места было одновременно и радостно, и печально, ведь она не хотела возвращаться на родину как минимум полгода-год. Светились вывески магазинов, вдали солнечные лучи падали на горы, освещали горизонт.       Совсем скоро показались знакомые дворы, где-то гулял сосед Вернер со своей собакой. Цингер была рада видеть этого мужчину: в детстве он часто приносил ей вкусности, а в юношестве помогал незаметно пробираться домой, если дева загулялась допоздна.       Помахав и улыбнувшись мужчине, голубоглазая посмотрела на родной дом. Снаружи все так же качались качели из-за ветра. Им, кажется, больше лет, чем самой немке.       Трава на газоне медленно начала вять. Осень не щадила никого. Хотя, в принципе, было не так уж и холодно.       Машина сестры стояла рядом с гаражом, лобовое стекло покрылось пеленой дождевой воды. Окно с водительской стороны было открыто, капли падали прямо в салон.       «Хильдегарда будет вновь ворчать, словно бабка.. Хильда.. Как там ее учеба?..»       Младшая сестра всегда была целеустремленной, шла по головам и не давала обидеть себя. Всему этому ее когда-то научила Эсма, за что Хильда была крайне благодарна.       Цингер нарочно не стала покупать себе машину: сестра всегда может отвезти девушку туда, куда ей нужно, да и Эсма давным-давно хотела улететь из Лихтенштейна — переправлять машину в другое место жительства было бы слишком дорогим удовольствием.       В этом белом Mini Cooper'е происходило многое — от слез Хильдегарды по бывшему до разговоров о сексе и его прелестях. Младшая сестра лишилась девственности намного раньше Эсмы — где-то в шестнадцать, — но сильно гордиться не стала. Что случилось, то случилось.       С именем младшей сестры сильно заморочились: «Если у первой дочери короткое имя, значит у второй должно быть длинное». Самая молодая женщина семьи Цингер предпочитала, чтобы ее называли Хильдой, но Эсма всегда искала повод, чтобы побесить младшую сестренку и назвать ее Хельгой.       Родная дверь, перед которой был и страх, и слезы, и смех, и вся та чертовщина, которая могла происходить с подростком...       Костяшки коснулись деревянной поверхности, тихо постучали. Где-то залаяла маленькая чихуахуа — собака с удивительно чувствительным слухом и маленькими лапками. Мать очень любила этот беленький комок и, кажется, не переживет ее смерти.       В коридоре послышались шаги, звук шарканья тапочек о паркет. Шаги сестры Эсма узнала бы, кажется, даже в тысячах шумов.       Дверь открылась, девушка со спутанными русыми волосами, собранными в небрежный пучок, нахмурилась, рассматривая гостя, но тут же засветилась в радости.       — Пап, Эс вернулась! — Хильда набросилась на сестру с объятиями. — Я знала, что ты вернешься, эдакая ты сучка!       — Не матерись, мать услышит и отлупит нас полотенцем, — голубоглазая тихо засмеялась и посмотрела на силуэт, возникший в проеме. Отец тоже был сонным, значит сегодня на работе ему дали выходной.       — Понаехали тут и спать не дают.. — Арнольд улыбнулся и потер глаза. — Кто-то говорил, что вернется через год или лет двадцать.       — Непредвиденные обстоятельства, — Эсма подошла к отцу и обняла его, прижалась к помятой футболке на широкой груди. — Как там мама?.. Где она?..       — Вчера на заднем дворе простудилась, лежит в спальне с насморком и температурой. Не бережет себя, в точности как и ты.       Под ногами крутилась Эмили, радостно виляя хвостиком и прыгая, чтобы ее взяли на ручки.       Мать, лежащая на постели и борющаяся с болезнью, выглядела на удивление энергично. Она крутила кубик Рубика, о чем-то задумавшись — дурная привычка, возникшая еще в молодости.       — Я же говорила, что забудешь какую-нибудь книгу и вернешься, — Элен улыбнулась и обняла накинувшуюся на нее дочь.

***

      В комнате вновь холодно, безжизненно. Мужчина вздыхал, осматривая вновь серые стены, вновь идеально заправленную и вновь холодную постель. Вновь пусто.       Графин стоял на столе, пропускал последние солнечные лучи этого дня сквозь воду. Кареглазому казалось, что пыль уже успела упасть на края стаканов и деревянную поверхность.       Где-то на подушках все еще оставался запах ее волос, можно было закрыть глаза, вдохнуть и представить, что она рядом, но холод простыни будет возвращать в реальность.       Он все еще вспоминал прикосновения, касания ладоней, медленные движения губ, закрытые глаза, дрожащие ресницы... Он выхватывал из сознания те моменты и ощущения, пытался воспроизвести, ощутить все телом, душой...       Но она вновь пропала, оставила одного. «Всего лишь пару дней..». Это было долго. Очень долго.       Он чувствовал, что она не вернется, что что-то заставит ее остаться дома, с родителями. А может она успеет найти ухажера? Ведь они не имеют того глупого статуса «в отношениях».       Солнце заходило за горизонт, оставляя мужчину с воспоминаниями, тоской и черной тканью платья, которую он совсем недавно сминал в нежных объятиях.