Дожди с далёкого берега

— Я хочу ограбить зоопарк. — Ты имеешь в виду банк? — Нет. Альфред растерянно икает. Артур стоит перед ним решительно, покачиваясь лишь слегка, упирает руки в бока с комичной деловитостью. — Что… — Альфред нервно сглатывает. — Что требуется от меня? — Тебе хорошо знакома местность, — Артур сбавляет голос и щурит глаза для напускной загадочности. — Ты поможешь мне проникнуть внутрь и заодно последишь за шухером. Альфреду позадавать бы вопросы. Поинтересоваться, всё ли у Артура хорошо, не поискать ли таблетки по карманам, не вызвать ли ему врача. Но в данной ситуации лишними расспросами Альфред рискует выставить себя дурачком, а потому он лишь сурово кивает, закрепляя тем самым их злодейский заговор. — Я знал, что на тебя можно положиться, — Артур одобрительно хлопает Альфреда по плечу. — Всегда рад помочь. — С тобой приятно иметь дело. — Взаимно. — Теперь подскажи, как выйти из этих ебеней. — Без проблем. Вообще-то они должны были сходить в театр. Планы переменились, потому что накануне Альфред заляпал соусом единственные имеющиеся при нём приличные брюки, которые сушатся теперь в одиночестве в его нью-йоркской квартире, пока сам он в своих распиздяйских штанах карго попёрся выгуливать Артура по манхэттенским барам — вечер, к слову, вышел потрясным, без сарказма. Из ебеней они успешно выбираются. То, что Артур назвал ебенями одну из тропинок Центрального парка, Альфред тактично пропустил мимо ушей. Артур на ходу пинает камушек, задирает попеременно ноги и оглядывает свои шипастые полусапожки, сдёргивает с одного шипчика прицепившийся листок и гордо продолжает свой не совсем устойчивый путь, то размахивает руками для равновесия, то прячет их хулиганисто в карманы расстёгнутой косухи, открывая вид на белую футболку с принтом. “Даже плохой день в Лондоне лучше хорошего дня в любом другом городе” — Артур не теряет времени и невзначай продвигает туризм в родные края, хотя сам тайком мечтает увидеть Лондон апокалиптически пустым. Хотя бы на день, хотя бы на одну прогулку, хотя бы немного иллюзии вымершей столицы для меланхоличной души. Они приходят к задним воротам зоопарка. Оглядывают запертую металлическую калитку и кирпичные стены, пристроившуюся в арке скульптуру то ли морского котика, то ли приплясывающего медведя, вслушиваются в тишину и безлюдье, располагающее к хулиганству. Артур примечает над входом камеру видеонаблюдения, осторожно пятится назад и отходит к заросшей стене, поднимает и приставляет на пробу ногу, цепляется руками и взбирается по плющу наверх. Альфред сосредоточенно наблюдает, как с карабкающегося Артура сползают штаны, осмысляет ситуацию и себя самого в эпицентре происходящего. Ощущения сюрреалистичные, напоминают их совместный позорный шпионаж в Италии, которому предшествовал позорный сольник Артура, но позориться вместе ведь гораздо веселее. Но вот сейчас Альфред промаргивается, созерцает картину уползающего по стене Артура и понимает, что абсурд пора прекращать. — Так, ну всё, поебланили и хватит, — Альфред без особых усилий снимает Артура со стены и забирает себе на руки. — Что за подстава, пиздюшня, кинуть меня решил?! — Артур выжидаемо вырывается и дрыгает ногами — одичалость и необузданность во плоти, как будто он не пытался пролезть в зоопарк, а наоборот оттуда выбрался и намеревается сбежать обратно в родные дикие местности. Альфред уносит его подальше от ворот, чтобы на шум не сбежались охранники или обитающие здесь любопытные мартышки, озирается по сторонам, как будто удирает с похищенной из секретной лаборатории чупакаброй, которая быть похищенной нисколько не желает и грозится начать возмущённо кусаться. Артур соскакивает на землю с гневным топотом. — Ты охуел, ты же согласился мне помочь! — Я забыл, что нельзя воровать! — Альфред разводит руками в отчаянии. — Не пытайся играть в героя, Джонс, ты погряз со мной в этом деле и тебе так просто не соскочить! — Да ты изначально повёл меня прогуляться по парку под руку, и где мы в итоге оказались? Взгляни на себя, тебе не стыдно? — Стыдно? Мне? Я грабил корабли, щенок! — Что ты собрался грабить в зоопарке, объясни мне, корм из мисок? Бананы у макак? Отчитывать Артура непривычно и весело — обычно это Альфреду крутят пальцем у виска, но сейчас, по-видимому, за мозговую деятельность в их дуэте отвечает именно он. Ещё и Артур провоцирует поменяться ролями, выпячивая губу и смешно дуясь. Ей-богу, как будто бы из них двоих это он — младший и придурошный. — Попугая. — Корм у попугая? — Самого попугая. У Альфреда в голове что-то зависает с протяжным писком. Он силится собрать весь свой интеллект в кучку в попытках задать наименее глупый вопрос. — Чё? — Попугая на плечо. Чтобы сидел на нём и разговаривал. — О, у тебя такой был, да? В твои золотые пиратские времена. — Нихера у меня не было как раз-таки! Это всё стереотипы, порождённые фильмами твоей страны. — Ну извини, ни режиссёры, ни даже я не застали тех времён, нам остаётся только фантазировать, — Альфред не удерживается от упрёка. — Ты ж мне и не рассказываешь тем более ничего, мне у других приходится спрашивать. — Ой да, они тебе понарассказывают, ублюдки. — И тебе бы больше подошла обезьянка, чем попугай. Артур грозно молчит. Если он полезет драться, то Альфред готов принять бой. Как готов принять вызов в догонялках, в прятках, в прыжках через развороченные пни. — Хорошо, что я не перелез внутрь, — на Артура наконец-то снисходит прозрение. — А то пришлось бы перебегать от штуки к штуке, знаешь, столбы вот эти с говорилкой, чтобы врубать звуки природы, суматошно. Альфред не сразу улавливает, что Артур, прости господи, делает отсылку к древней компьютерной игре, а когда улавливает, то моментально дуреет от накатившего обожания. — Чтобы охранники бежали выключать, а ты не попадался под их фонарики? — Да-да-да-а-а, — Артур буквально расцветает, услышанный и понятый. — Во всех зоопарках же такая система, верно? — Конечно. И дворник-дед, у которого хранится огромный ключ от ворот. — Да-а-а, из деда выпадет ключ от ворот, если деда уронить, вот ты меня понимаешь. Альфред пользуется моментом и уводит Артура прочь от опасной зоны, обратно к развилкам троп и маякам фонарей, мимо парочек и шумных сборищ, не покидающих парк даже в поздний вечер, по аллее под аркой моста и под сводом перемигивающихся созвездий, тянущихся друг к другу невидимыми пунктирами. Альфред садится на скамейку — мир перед глазами раскачивают качели, но держится он всё равно получше своего спутника по приключениям. Да и так уж заведено у них на двоих, что Артур напивается и благополучно отключает мозг, а Альфред остаётся за ответственного — пытается, во всяком случае. Потому что кому-то ведь надо снимать Артура с барных стоек, в караоке слушать по кругу его надрывное и чувственное исполнение “No Regrets” у Робби Уильямса, заправлять Артуру футболку в штаны, не позволять ему влезать в драки, застёгивать Артуру штаны, забирать у него от греха подальше дротики, не разрешать Артуру снимать штаны, препятствовать незаконному проникновению на территорию зоопарка и просить оставить в покое несчастную парковую урну на колёсиках. Артур остаётся торчать напротив — дёрганый и шебутной, переминается с ноги на ногу и машет руками, будто ловит ветер в ладони и отщёлкивает их пальцами прочь. Как будто прорывает наконец-то вся та его неуёмная энергия, которую он обычно сковывает под строгостью манер и деловыми костюмами, под изношенностью веков и гранитными плитами всего увиденного и пережитого. Как будто в нём до сих пор осталась эта неизбежность — приезжать в Америку и отпускать себя полностью. Когда-то давно — или же совсем недавно, тут как посмотреть — Альфред убеждал себя, что он по Артуру совершенно не скучает. Что он им утомлён, его эгоцентризмом и нездоровым собственничеством, тональностью его голоса и его способностью пробраться в мысли и даже под кожу, что без него дышится легче, что без него, в общем-то, спокойно получится жить. Но стоило после расставания вновь его увидеть — хмурящегося и жестикулирующего, едко усмехающегося и раздражённо цокающего на чью-то сомнительную реплику, под чьи-то споры задумчиво опустившего взгляд и подгибающего краешек важного государственного документа — и внутри обваливалось камнепадом, жгло и ревело, кричало истошно по утраченной части когда-то цельного, вырванному с мясом и кровью куску, что болит теперь отдельно и неизлечимо. И он смотрит на Артура сейчас, осознаёт невольно откровенное счастье быть в этой самой точке координат, когда больше не нужно врать, что не скучал — ни ему, ни самому себе. — Я так рад, что ты приехал, — Альфред прищуривается, как будто перед ним сверхновая расцветает в своём первом и последнем взрыве. — И что бы ты ни говорил, как бы ни ворчал, но тебе нравится этот город, я знаю. И ты ему нравишься тоже. Он ждёт что-то из привычного — скептичную ужимку или надменное фырканье. Но Артур усмехается совсем беззлобно, улыбается сотне своих загадочных мыслей и плавно оглаживает рукой воздух — движение то ли танцевальное, то ли колдовское. — Я всегда приезжаю в Нью-Йорк для того, чтобы творить глупости, — отвечает он мечтательно. — О да, есть такой момент, — Альфред понимающе кивает и прикусывает дурную улыбку. Они наверняка вспоминают одновременно — двадцатые едва добрались до своей середины, модернизация набирала разбег под ритмы джаза, и казалось почему-то, что в этот раз точно — оттаяло. Лёд тронулся, и Альфред следом за ним, и Артур, приехавший в Нью-Йорк спонтанным наваждением, кривился с хаотичных оркестров и улыбался с шуток Альфреда, не начинал споры и сам подолгу задерживал взгляды, а потом — гостиничный номер и поцелуи прямо на пороге, когда-нибудь кинематограф затаскает этот приём и превратит в классику любовных сцен, а пока что они — первопроходцы и на ощупь продвигающиеся в темноте дураки, неспособные друг от друга оторваться. На утро Альфред стоял у окна и смотрел, как рассвет выбеленной пеленой ложился на раскол двух улиц, ещё не забитый прохожими и проездом шумных машин. — Я был в здравом уме и при светлой памяти, в моей стране всё-таки действует сухой закон. Артур отвечать Альфреду не спешил — молча разглядывал его обнажённую спину, восседал на измятых простынях и неспешно курил. — Светлой? — переспросил он. — Ты только что сказал “светлой памяти”? — Ясной, о мой бог! — Альфред с хохотком спрятал лицо в ладонях, задевая и раскидывая локтями шторы. — При ясной памяти! — “Помянем” ещё бы сказал, — Артур покачал головой с наигранным разочарованием и встряхнул над гостиничной пепельницей сигарету. — Серьёзно, вот такое у тебя настроение после случившегося? У них как-то всё всегда выходило по-дурацки — и притом оглушительно красиво. С падениями и переломами, от смеха в залитых солнцем полях к раскинувшей по противоположным углам войне, от оттепели к великой депрессии, от неотправленных бумажных писем к протяжным гудкам без ответа — чтобы добраться в итоге до парковой скамейки, на которой осознание целостности и неразрывности нахлынет пьянящей волной, накрывшей и без того хмельную голову. Альфред выпадает из реальности и потому слегка вздрагивает, когда Артур подходит к нему вплотную и обнимает, зарываясь пальцами в волосы и отстранённо наблюдая за мельтешащими фоном такими же бессонными прохожими. — Постоянно забываю, можно ли у вас вот так стоять. — Я бы посмотрел на тех, кто нам бы запретил, — Альфред застёгивает на косухе Артура раскрывшийся нагрудный карман и сцепляет руки в замок на его спине. — Ты не замёрз? Артур с неразборчивым мычанием мотает головой. Альфред бодает его лбом и косит взгляд в сторону, где изумрудный в свете фонаря газон и разросшееся наростами раскидистое дерево. — Надо было прикидывать наперёд и брать с собой покрывало, чтобы кинуть на траву и валяться. — Жопы бы простудили, тебе оно надо? — Артур с фырканьем приглаживает торчащий на макушке Альфреда завиток. — Тем более мы уже устраивали такие пикники, ты бы сказал, что повторяться скучно. — Блин, ты реально грузишься подобным? — Альфред тычется носом в холод кожаной куртки и прихватывает зубами болтающуюся собачку замка. — И мне с тобой не бывает скучно, запомни. Артур хмыкает на признание. Треплет Альфреда по голове, выбирается из кольца рук и вдруг запрыгивает на скамейку, зрелищно, как на раскачанную трибуну под софитами, как на парапет крыши под снайперскими прицелами. — Ты куда? — Курить, — Артур ловко подкидывает в руке зажигалку и суёт в рот сигарету, слегка пошатнувшись. — И опасно раскачиваться, чтобы ты переживал. — Бля, ты такой рисковый, — Альфред поднимается на ноги и встаёт перед скамейкой, страхуя на всякий случай. Артур беззаботно закуривает, поглядывает на Альфреда сверху и мурлычет под нос прицепившийся в одном из баров мотив. Необузданность стихийная, какая-то смесь недосягаемости и манящей возможности податься навстречу и притянуть к себе одной рукой. — Падение на доверие, Альфред. — А? — Хочу прямо сейчас. — Да ты неугомонный, — Альфред закатывает глаза. — У тебя до сих пор сомнения, можно ли мне доверять? — Нет, не в этом дело. Артур резко разворачивается, затягивается и, раскинув в стороны руки, падает со скамейки назад. Наверное, думается Альфреду, он мог вот так же поддаваться безрассудству и отцепляться от реи, лететь вниз с мачты и пальцами задевать пойманный в паруса ветер, пока не ухватится за ближайший канат, чтобы пронестись хищной тенью над палубой, как предвестник битв и смертей. Наверное, Альфред опять надумывает и приукрашивает, но те времена он действительно не застал лично, но зато он есть здесь и сейчас — и здесь и сейчас он ловит Артура, благополучно уберегая от падения. Артур, оказавшись в его надёжной хватке, улыбается расшитому полотну ночного неба и договаривает мысль: — Просто доверять — это охуенно. Стоит под наклоном, навеселе задирает ногу, крепко удерживаемый на весу со спины. Когда-то Альфред держал его почти так же, рухнувшего ему в руки от прострела в грудь, захлёбывающегося кровью и насмехающегося над стрелком, наивно удумавшим какой-то жалкой пулей убить страну. Оно проносится совсем вскользь, мелькнув случайной помехой по реальной картинке, потому что именно так оно иногда и случается. Потому что воспоминания — военная хроника, плёнка по краям обуглена и заляпана багровым, шрамы спрячут только новые шрамы поверх, это не забудется и никогда не отпустит до конца. Они бы простояли так вечность, если бы у Артура не зазвонил телефон — вопрос несомненно государственной важности, но оба смотрят на мигающий экран с солидарным безразличием. — Срань. — Не поднимай. — Ага, если только в параллельной вселенной, — Артур с тяжёлым вздохом отлипает от Альфреда и отходит в сторону ответить на звонок. Альфред садится обратно на скамейку, пританцовывает под возникший в голове бит и тоже закуривает. Он вроде как постоянно бросает, даже вписывается в рамки здорового образа жизни и подолгу там болтается, но стоит приехать Артуру — воплощению всех его вредных привычек — и Альфред снова прирастает к сигаретам, таская причём у Артура, пока тот не взбесится и не заставит его купить себе свои собственные. Он наблюдает за Артуром сквозь плетущийся неспешно дым — и заинтересованно вскидывает брови, стоит тому внезапно и безудержно захохотать. — Это кто тебя там так насмешил? — вклинивается он нагло в чужой разговор. — Это я сам себя! — отзывается Артур не без гордости. — А, ясно. Тогда это только тебе смешно. Артур показывает Альфреду средний палец и продолжает телефонный разговор. Хохочет опять — в ужаснейшей своей манере, лютая смесь икающих ослят, пощекоченных поросят и собравшихся на шабаш ведьм, цирк без шатра и взлохмаченная катастрофа, сбивчиво наворачивающая хороводы вокруг дерева и цепляющаяся за ствол, чтобы задранной ногой как циркулем описать окружность. Альфред наблюдает развернувшийся перед ним зоопарк в немом восхищении, когда к нему подбегает незнакомая девушка с цветастым рюкзаком на плече. — Извините, не поделитесь огоньком? Альфред любезно протягивает ей зажигалку, не отрывая взгляд от хохочущего Артура. Девушка тоже невольно засматривается на громогласный ржущий бардак, и Альфред кивает в его сторону, гордо представляя: — Любовь всей моей жизни, кстати. — Сочувствую и поздравляю, — смеётся она, возвращая зажигалку, благодарит ещё раз и уносится прочь. Альфред сам не верит своим глазам — кто вообще про них с Артуром скажет, что они две бессмертные аномалии, политики и военные, свидетели и творцы истории, а не два влюблённых балбеса без денег и перспектив, бросивших колледж и пляшущих вокруг костра, разведённого на обломках хвалённой американской мечты. Артур договаривает наконец про свои неотложные государственные дела и возвращается к докурившему Альфреду — усаживается по-хозяйски ему на колени, закидывает за плечи руки и затевает игру в гляделки. — Пошли к Антонио за гитарой. — Куда, в Мадрид? — Альфред обвивает Артура рукой, придерживая и выводя пальцами контур кожаных нашивок. — Ты определись, ты у нас пират или рок-звезда. — Я всё вместе, дурачок, — Артур ухмыляется Альфреду в лицо и чмокает его в нос, отстраняется и похлопывает нетерпеливо себя по колену, задумавшись. — На чём-то мне надо сыграть, срочно. — Только давай не на резинке от трусов. — Вот так? — Артур без стеснения вытягивает край синих трусов из-под штанов. — Ну что вот началось опять, — Альфред устало поправляет на Артуре штаны и кивает проходящей мимо компании. — Извините. — Кто здесь?! — Артур резко оборачивается, провожает хихикающую кучку озлобленным взглядом и валится обратно на Альфреда. — Фу, эти американцы такие беспардонные, никакого приличия. — Ага, не то что скромные и воспитанные англичане. Артур даже не отзывается. Вообще притихает резко, будто окончательно умаялся и вполне уютно устроился для сна под открытым небом. Даже как-то удивительно для него, обычно он отключается уже чуть ли не на крыльце бара, а тут вон как долго буйствовал и шумел, скакал и хохотал, ловил вертолёты и попугаев. Альфред думает, что Артур уже отрубился, когда он вдруг выдаёт хрипло и сонно куда-то в изгиб шеи: — Я думал, ты никогда уже не будешь любить меня сильнее, чем в семидесятые. Альфред удивлённо застывает, взглядом следя за мигающей точкой пролетающего на высоте самолёта. Нетленные семидесятые ознаменовались одной простой истиной — Артур и Альфред заебались. Вымотанные ссорами и политикой, они на едином порыве сбежали от всех и даже от начальства в зацикленные ночи без сна, высвеченные всполохами цветных телеэкранов, влетели непристёгнутые в эпоху Нового Голливуда и безудержных поцелуев в толпе под неистовый рёв электрогитар. И Альфред не чувствовал тогда между ними ни прошлых расколов, ни разницы прожитых лет, и Артур тогда шился под веки алым пламенем выкрашенных волос и вскинутым жестом выставленных указательного и мизинца, обвивал шею руками и дерзко высовывал проколотый язык с покоившейся на нём яркой жёлтой таблеткой — не многовековой воин и мореход, а шальной мальчишка, сплетённый из туманов и вспоротый нулевым меридианом, губительно очаровательный и опрокидывающий на лопатки быстрее, чем выдохнуть лихорадочное и восторженное ты охуенный. Самолёт подмигивает напоследок и скрывается в чернильном сгустке облаков — Альфред прижимает притихшего Артура к себе и в сумбуре нахлынувших чувств оставляет поцелуй на виске. — Каждое десятилетие я люблю тебя сильнее, чем в предыдущее. Артур таинственно молчит — наверное, растроганный внезапными сантиментами. Тишина длится от силы пару секунд — и обрывается возмутительным хрюкающим смешком. — Да иди ты, — Альфред неуклюже пытается отвернуться, позорно алея кончиками ушей. — Серьёзно, чтобы я ещё раз пытался побыть романтичным? Хуй тебе. — Ура, хуй мне, ура-а-а, ху-у-уй! — Ты ужасный, ты в курсе? — Да, только не рассказывай никому. — Все и так знают. — Допустим, но ты это знаешь больше всех. Альфред рад, если это действительно так. Потому что куда ему тягаться с тем же Франциском или братьями Артура, когда он появился так поздно и столько всего пропустил, да и Артур сам десятилетиями от него отдалялся и закрывался, выпадал из его жизни на целые куски эпох и грозился вовсе так и остаться бывшим во всех смыслах, тающим силуэтом удаляющегося прочь незнакомца. Возможно, им никогда уже не наверстать всё утерянное — но им определённо удалось отстроить нечто новое, а это несомненный повод гордиться и оглянуться на самих себя с восхищением. — Ох уж эта твоя завораживающая фаза — затишье после буйства. — Не теряй бдительность, — предостерегает Артур и щипает Альфреда за бок. — Ай, ну прекрати! — Альфред щипает Артура в ответку и гладит по спине, утихомиривая. — Ты такой сейчас мирный. Спокойный. Мягонько-ласковый. — Расписюненный. — Не знаю таких слов. Это что-то на древнеанглийском? Артур кряхтит Альфреду в плечо. Им бы так-то уже идти на квартиру, а не болтаться по парку среди ночи беспризорными потеряшками, но Артур кряхтит настойчивее, скрипуче и протяжно, и в этих жалобных звуках едва ли читается желание подниматься и куда-то самостоятельно идти. — Мне так лень встава-а-а-а-ать. — Я думал, ты отдохнул? — Да наоборот как раз. — Разморило? — Расписюнило. — Боже. — Понесёшь меня. — Что-то я не слышу вопросительной интонации. — Потому что это не вопрос. Ну кто бы сомневался. Не в правилах Артура своими ножками шагать после танцев на барной стойке, песен и карабканий по стенам со злым умыслом. Альфред уже привычно взваливает Артура себе на спину — ноша нетяжёлая, но слегка буянит и пинается. Парк они покидают под брошенные вслед любопытные взгляды, наверняка уже успев стать местной достопримечательностью из-за своих выходок. На спуске с главной лестницы Артур умудряется убаюкаться и утихомириться, но чуть позже на светофоре неожиданно взбрыкивается и едва не сваливается на землю. — Ба! — Да ты угомонишься или нет?! Артур смеётся — почти беззвучно, тихим таким свистом крысиным. Поднимает руку, пальцем указывая на вырастающее над крышами многоэтажное стеклянное здание. — Вон там я живу. — Ты помнишь, что мы в Нью-Йорке? Артур над ухом невозмутимо шмыгает носом. — Вон там, — настаивает он. — Это торговый центр. Артур что-то невнятно бурчит. Затихает понемногу, почти перестаёт дрыгаться и пинаться коленками. Снова что-то мелодично мычит, распуская мимолётные мурашки по шее и с затылка вниз, что-то спрашивает и сам же отвечает, тихо посмеивается своему же бормотанию — повеселил сам себя и доволен. — Почему ты не вызываешь такси? — Потому что тебя укачает, — со знанием дела отвечает Альфред, не сбавляя шаг. — И потому что ты начнёшь подпевать радио. — Неправда, я буду вести себя прилично. — Ты и “прилично” — несовместимые понятия в Нью-Йорке. — Лишь бы наговорить гадости про меня, — Артур наконец-то успокаивается и обмякает, зевает Альфреду в капюшон и болтает безвольно повисшей рукой. — Я лучший, и ты это знаешь. Альфред задирает голову — там наверху уже нет ни звёзд, ни маяков, гигантский мегаполис гордо отгородился от космоса и орбитального мусора, но осколки звёзд всё равно просочились и застряли где-то в межреберье, подслащая глубокий вдох. — О да, господи, — Альфред смеётся — нервно, устало, бесконечно влюблённо. — Лучший, несомненно. Рассвет подкараулит их двоих на подходе к дому, в пустом приквартирном холле или проберётся лучами в окна укутанной полумраком спальни — застанет их неразлучными, в любом случае.