Следуй за мелодией сердца

      Они покинули стены поселения на исходе весны. Дни ясные, что было большой удачей для страждущих, но, даже несмотря на благосклонность погоды, путь оказался куда труднее, чем они предполагали. Если даже для Хонджуна, привыкшего к долгим странствиям, дорога через дремучие леса и обрывистые горы оказалась нелегкой, то для Сонхва она и вовсе стала суровым испытанием. Юноша настоятельно просил не беспокоиться о его усталости, лишь бы быстрее добраться до столицы, но Хонджун всё равно старался выбирать маршрут такой, чтобы можно было почаще оставаться на ночлег в какой-нибудь небольшой деревушке, а не под открытым небом. А если приходилось задерживаться подольше, чтобы выстирать одежду или пополнить запасы еды и воды, то музыкант с удовольствием радовал местных жителей мелодиями, способными немного скрасить их полные хлопот дни.       Сонхва тоже иногда просил Хонджуна сыграть ту самую «мелодию сердца». Говорил, что есть в ней что-то такое, что освобождает его от оков усталости, да и на душе становилось спокойнее от приятной музыки. И Хонджун играл, пряча смущённую улыбку.       Пока путь лежал через земли северной провинции, они старались избегать городов в крупных поселений. Велик был шанс, что наместник кинется искать сбежавшего племянника — не возвращать же деньги и лошадей янбану, которому он был обещан в услужение. По той же причине, путникам приходилось прокладывать путь по полям и лесным тропам, вместо того, чтобы идти вдоль тракта. Несмотря на все трудности, Хонджун был рад именно такому раскладу событий. Он с каждым днём всё сильнее привязывался к тому сладостному ощущению сердечного трепета, возникавшего в моменты, когда привыкший к заточению Сонхва открывал для себя бескрайние и невиданные ранее просторы. То, с каким восторженным изумлением он смотрел на красоты природных пейзажей, хотелось запомнить навек. Хонджун так и делал. Украдкой собирал все вариации улыбок и взглядов, чтобы затем запереть в своём сердце, ведь рано или поздно Сонхва получит обратно наследство и вернётся домой, а Хонджун продолжит нести свою музыку по всей стране, не задерживаясь где-то надолго.       Мысли об этом настигали его тёмными ночами и терзали душу выбором между благой целью, ради которой они всё это и затеяли, и желанием выбрать самые длинные дороги до столицы, лишь бы подольше побыть рядом с Сонхва. Однако, Хонджун был не из тех, кто ставит свои желания выше всего остального. Поэтому путники достигли главных ворот столицы ещё до середины лета.

***

      Несмотря на все ожидания Хонджуна, Сонхва пошёл к Вану не как наследник дома Пак, а как простолюдин, пожелавший обратиться с прошением через кёкчжэн .       — Почему простолюдином? — недоумевал Хонджун. — Дворянина куда охотнее пустят во дворец.       — Прошу, потерпи. Я объясню тебе всё после встречи с Ваном, — в ласковом голосе Сонхва проскальзывали беспокойные нотки.       Хонджун был прав, сколько бы Сонхва не ходил к дворцовым воротам, добиться аудиенции у правителя ему не удавалось. В дворце в те дни принимали заморскую делегацию и не было никому дела до юноши, отчаянно требовавшего встречи с Ваном. Сердце Хонджуна бурно реагировало на близость предстоящей разлуки, поэтому старался всегда быть рядом с Сонхва, хоть тот и сокрушался о потерянном времени, в которое музыкант мог вдоволь отоспаться. Хонджун лишь отшучивался, ведь не знал как объяснить, что за всё время их странствий привык засыпать под невесомую мелодию чужого дыхания, доносящегося с соседнего футона.       С каждым днём их надежды на справедливость блекли всё сильнее. Как бы Сонхва ни бодрился, печаль в его взгляде становилась всё глубже и отозвалась ноющей болью в душе Хонджуна. Он бы мог зачаровать стражников и слуг, но юноша не просил — оба знали, что их благородная цель не потерпит хитрости.       «Может, это была проверка?» — подумал Хонджун, когда в один из дней дворцовые ворота наконец распахнулись перед ними.

***

      Хонджун не пошёл с Сонхва к Вану — не было в этом нужды, поэтому терпеливо ждал его возвращения в комнате, которую они снимали на постоялом дворе. Время тянулось мучительно медленно, а шаги, которыми он без остановки мерил комнату, становились всё беспокойнее. Хонджун так хотел, чтобы юноша скорее вернулся, но при этом страшился этого всем сердцем, ведь вслед за ним в эту комнату ворвётся разлука. От мыслей о ней сердце сжималось больно. Думал ли он о том, чтобы открыться Сонхва? Конечно думал, но каждый раз убеждал себя в том, что не стоит доставлять тому хлопот. Тем более, что бродячий музыкант сможет предложить богатому наследнику, кроме мелодии своего сердца? Да и не думал он, что Сонхва был из тех, кто решился бы провести остаток жизни в странствиях, без которых сам Хонджун свою жизнь представить уже не мог. А что до сердца, до краёв наполненного обожанием?       Ответить на этот вопрос Хонджун не успел — все мысли разогнал скрип входной двери.       — Как всё прошло? — сорвалось с губ взволнованное.       Он не услышал ответ, но почувствовал тепло крепких объятий. Хонджуну хотелось ущипнуть себя, чтобы развеять насмешливое сновидение, но оцепеневшее тело не слушалось.       — Он выслушал меня, представляешь, — чужой шёпот обжег ухо. — Всё выслушал. И про дядю, и про крыс, и про избавление от них.       — Ты же не сказал ему о… — Хонджун испуганно дёрнулся.       — Нет, — цепкие руки обняли ещё крепче. — Просто рассказал про искусного крысолова, которому никто не заплатил за работу.       Видно, почувствовав чужую скованность, Сонхва аккуратно отстранился. В его глазах горели яркие звёзды, а на губах растянулась счастливая улыбка. И не было зрелища более желанного для Хонджуна, чем представшее перед ним сейчас.       — А ты? Тебе вернут наследство и имение? Свободу?       В ответ Сонхва отрицательно покачал головой.       — Как это?       Улыбка Сонхва изменилась — стала более ласковой, но какой-то неуверенной.       — Прошу, давай сядем, — юноша указал на свой футон.       Им хватило пары мгновений, чтобы усесться, но за это время воздух в комнате успел напитаться волнением. Сонхва говорить не спешил, а Хонджун не хотел торопить, хоть всё внутри тревожно сотрясалось. Он невольно задержал дыхание, когда бархатный голос нарушил тяжёлую тишину.       — Незадолго до смерти мой отец попросил меня спрятать в своих покоях некую грамоту. Просьбу я выполнил, но даже не додумался посмотреть, что это за документ, а потом был слишком убит горем. Я вспомнил о нём в тот вечер, когда мы договорились о побеге, и отыскал. Оказывается, всё это время у меня была грамота с его последней волей. Может быть, было у него какое-то предчувствие, не знаю, но в той грамоте упоминалось, что его брату не достанется ни муна из наследства, даже в случае смерти его и моих наследников.       — А кому же тогда перешло бы наследство?       — Крестьянам и беднякам из нашего поселения. Он считал их более достойными наследниками, чем моего дядю.       — А имение?       — Имение завещано наместнику, который будет назначен Ваном. Я передал ему эту грамоту, чтобы воля отца была исполнена согласно ей, и он пообещал, что лично проследит за этим. Ещё он в скором времени отправит в те земли нового наместника, а вместе с ним и следователя, который обличит все дядины злодеяния, чтобы потом судить его по закону. Хонджун, мы справились, представляешь?       — Говоря про волю отца, ты что имеешь ввиду? — Хонджун нахмурился в недоумении.       — Что все деньги из сокровищницы раздадут людям, а имение…       — Так наследник же жив! Это же ты, Сонхва!       — Помнишь, я попросил оставить тебя формальности за стенами поселения? — с улыбкой спросил юноша.       — Помню.       — Вот и призрак наследника остался там же, Хонджун.       — Почему? Как? Я не понимаю, — он замотал головой, будто бы это могло помочь понять смысл сказанного.       Почувствовав прохладу чужих ладоней на своих щеках, Хонджун остановился и поднял взгляд на собеседника. Глаза Сонхва продолжали светиться радостью, природа которой теперь была для него загадкой. Он совсем ничего не понимает.       — Пак Сонхва умер от горя ещё в конце зимы, Хонджун.       — А кто тогда ты? Хвасон?       — Нет, я просто Сонхва, который больше не принадлежит к благородному дому, да и к какому-то другому дому тоже не принадлежит, — юноша робко отвёл взгляд.       — И что ты теперь собираешься делать? — шёпот Хонджуна был полон нечаянной, но такой искренней надежды.       — Если ты про будущее, то я не знаю, а если про сейчас, то, — он взволнованно закусил губу. — Сейчас бы я хотел попросить тебя сыграть ту чудесную мелодию.       Хонджун удивлённо хлопал глазами, совершенно не понимая, как реагировать на эту просьбу. Увидев его замешательство, Сонхва добавил:       — Есть ещё кое-что, что нельзя сказать словами.       Рассеянно кивнув, Хонджун поднялся с места и направился к столу, на котором лежала флейта. Достав её из чехла, он не стал возвращаться на футон — лишь повернулся лицом к Сонхва. Дрожащие губы коснулись флейты как-то грубо. Всему виной было сметение, сжавшее сердце Хонджуна неприятными тисками. Обычно он наблюдал за тем, с каким умиротворением на лице Сонхва слушает песнь флейты, но теперь Хонджун играл, погрузившись во тьму сомкнутых век. Но не смотря на всё это, мотив был всё таким же прекрасным.       Один такт, второй, третий, и вот уже сердце начало немного восстанавливать привычный ритм, как вдруг до ушей долетели звуки низкого бархатного голоса. Сонхва пел в унисон с резной флейтой. Он пел о жизни, которая у него была до той страшной потери, пел о печали, что обратила его некогда живое сердце в пепел. Хонджун не видел его лица — просто боялся распахнуть глаза и развеять столь прекрасное видение, но зато слышал каждую эмоцию в переливах прекрасного голоса. Спев об отчаянии, постигшем его в заточении, Сонхва умолк, но лишь на несколько тактов, будто хотел показать пустоту, образовавшуюся тогда на месте его некогда живой души.       Его голос зазвучал вновь, чтобы рассказать о дне, когда вновь почувствовал лёгкий трепет в том месте, где когда-то было сердце. Он пел о собственном страхе перед чем-то столь живым и позабытым, и как это что-то становилось всё ощутимее и желаннее. Хонджун так внимательно вслушивался в слова песни, что не заметил как голос стал звучать громче, будто приближался. Бархатный баритон пел робко о том, как радостно забилось сердце, стоило Сонхва обнаружить причину столь сильной перемены.       — Он попросил меня следовать за флейтой, и я последовал. И если бы он предложил мне когда-нибудь следовать за его сердцем, я бы согласился, не раздумывая.       Эти слова прозвучали так нежно и близко, что Хонджун испуганно распахнул глаза. В тот же миг умолкла и флейта, оставляя двух людей наедине.       — Я не знаю, что будет со мной в будущем, потому что оно зависит от тебя, — в тёмных глазах Сонхва переливалась надежда. — Позволишь ли ты следовать за мелодией твоего большого сердца?       — Позволишь ли ты играть для тебя до конца моих дней, Сонхва?       Заветное «да» затерялось в трепетном касании теплых губ, что отозвалось дрожью по всему телу. Волшебство, которое Хонджуну никогда не доводилось испытывать на себе, теперь разливалось по венам обжигающим счастьем. Желание быть рядом как можно дольше — всё, что у него было, а этот поцелуй ощущался как награда за проявленную скромность. Неопытность совсем не мешала признаваться в любви и отвечать на неё, ведь у них впереди была ещё целая вечность для того, чтобы овладеть этим языком в совершенстве.       Мелодия, что когда-то зазвучала в мыслях бродячего музыканта, превратилась в самую волшебну песнь из всех, которую когда либо знал свет — песнь о любви.