мы больше не исчезнем

      

***

      ЗЕМЛЯ, 20** ГОД. ЛОНДОН.

             Кончалась зима. Был февраль, а то уже и март — тепло. Звуки этого города, его запахи — всё те же. Однако, ноги нервно подрагивают, ступая по его земле, словно ждут, что любой следующий шаг будет последним, что дорога вдруг с ревущим грохотом провалится вниз.       Как бы то ни было, они снова здесь. А Лондон словно лишь этого и ждал. Обычно торопливые и невнимательные прохожие сегодня необыкновенно милы — блаженные улыбки на их лицах можно хорошо разглядеть благодаря тому, что шаг их так же благостно медлителен. Мелкие собачки, выгуливающие своих счастливых в этот солнечный день хозяек, радостно тяфкают под ногами. Приветливые вывески магазинов в Сохо пуще обычного завлекают. Облака в небе слегка золотятся по краям, словно подогретая в духовке выпечка.              Лондон — это тёплый дом. Но почему тогда в нём так неуютно?              Уже как три дня всё вернулось на круги своя. Странное, даже наводящее скромный ужас чувство дежавю — такое уже случалось. Но сегодня — солнце. Сияет жёлтый свет над тем городом, мысль о котором ещё так недавно отзывалась жгучим холодом в груди. Вот он — стоит прямо перед глазами и лезет под ворот приятным ветерком. Утки в Сейнт-Джеймс парке. Сонные посетители в кофейне. Принять веру в то, что стены города вокруг в самом деле существуют, что к ним можно притронуться и почувствовать умудрённый временем каменный рельеф, что всё это взаправду — пока сложно, и будет сложно ещё какое-то время.              Но всё идёт. Азирафель вновь в книжном магазине. Кроули — везде где угодно, но главное — неподалёку. В сам же магазин он зайти то ли не хотел, то ли не осмеливался, а может и вовсе искренне боялся. Душа демона ощущала выросшую на пороге неотёсанную каменную стену, за которой совсем ничего не видно. Было невыносимо страшно вспоминать.       Разговоры их, что и до этого не отличались особенной осмысленностью, стали ещё страннее обычного — пустые и нелепые попытки делать вид, будто совсем ничего не произошло. Может, из вежливости, может, друг друга берегли. Что точно не имело здесь места — забвение. Они помнили, помнили оба и всё до последней секунды. А беседовали, тем не менее, лишь формально, словно соседи — про погоду. «Да, сегодня больно тепло для февраля…» — а душа разрывается. Глаза не моргают, губы поджимаются сами, пальцы суетливо перебирают воздух, словно бы пытаясь нащупать эту злополучную нить разговора, которая, кажется, занялась дизертирством и зашила им обоим рот.              Всё ангельское нутро Азирафеля ныло от боли — оно было сковано колючим стеблем вины. Кроули помог ему. Помог, несмотря на всё, что произошло. На всё, что было сказано. Примчался по первому оборванному зову.       Совершая тогда судьбоносный звонок, ангел плакал. От самого первого слова, прозвучавшего на том конце провода, и до последних коротких гудков. Потому что не верил. Ему никак не удавалось свыкнуться с тем, что демон без каких-либо объяснений, обсуждений и извинений согласился вступиться. После всего, что ангел наговорил, что бросил в порыве чувств, в узде мутного, обманутого сознания. Ощущение себя самым отвратительным, лживым, бесформенным существом на планете безжалостно его поглощало. И не описать то счастье и воодушевление, а вместе с тем — стыд и тоску, когда Кроули вдруг заговаривал с ним о самых будничных, бессмысленных и неважных вещах, не достойных более чем двух-трёх наотмашь кинутых фраз. В этих фразах был весь смысл для него. Демон здесь. Он всё ещё рядом.              Кроули не снимал очки. Он был под замком. Душа в его груди томилась, словно голодный и замёрзший пёс на цепи, что никак не может её сорвать — силы уже почти совсем покинули дрожащее, дряхлое тело. Пёс хотел заботы и ласки, он изголодался по ощущению мягкой руки на мохнатой макушке, по нежным и бескорыстно добрым словам. Зверь от тоски когтями царапал промёрзшую землю, а ночью истошно выл, завидев в пыльно-сером небе краешек луны. Печальный, обиженный, и в глазах его не просыхают собачьи слёзы. Он по-щенячьи злился и не понимал, за что его оставили один на один с этим галимым огрызком луны в небе, где не видно даже звёзд. Однако, слыша в чаще леса отдалённый, но такой знакомый запах, он из последних сил надрывается, кричит, бьёт костлявым хвостом оземь: «Я здесь! Я здесь!..».       Демон чувствовал много. Демон много думал. Он так и не начал спать, бессонница отказывалась покинуть его, вцепилась, словно гарпия. Изо всей мочи он скрывал себя от ангела — за очками, за глупыми беспредметными разговорами, за дежурным безразличием. Однако, нутром он чувствовал — плотина уже слишком долго стоит.                     Этим вечером всё так, как должно быть. Ангел в книжном. Уже третий день не отрываясь протирает пыль, разбирает книги, вытряхивает коврики — почему-то захотелось делать это без помощи чудес, а просто так, своими собственными руками. Может, сквозь физическое раздражение материальной оболочки меньше мыслей проникает в голову, а может, просто появились принципы.       Бентли, только-только высвободившись из тугого, практически удушающего вечернего движения в центре Лондона, недолго думая сворачивает в Сохо. И это не фигурально — думал не водитель. Думала Бентли. Ей было совершенно не важно, по какой причине и куда в самом деле хотел попасть демон, яростно пытающийся выкрутить руль в противоположную сторону. У железного зверя сегодня определённо были какие-то планы в торговом квартале, а капризы адского посланца в отставке не особенно её волновали.       Не более получаса — и машина с обезволенным пассажиром уже припарковалась в неположенном месте — прямо на тротуаре. Блюстители закона, повернувшись спиной, пока что мирно пьют кофе в заведении напротив. Но руль не крутится, педаль газа не нажимается, а одноразовые стаканы с кофе постепенно пустеют.              — Это уже никуда не годится, слышишь, ты?! — нервно шипел Кроули, царапая ногтями руль. — Я с тобой по-хорошему, всю жизнь на твоё благополучие положил…              Бентли с сомнением моргнула фарами.              — Ты ещё обижаешься за тот раз с горящей трассой?.. Старушка, мы это обсудили, я думал, что претензии сняты! — демон звонко голосил на высоких нотах, в последнюю очередь думая о том, что окно машины открыто и его гневную тираду прекрасно слышно всем интересующимся.              Руль два раза короткими импульсами указал направо. Там, в нескольких метрах, виднелись начисто протёртые окна знакомой букинистической лавки.              — А, ну конечно!.. — саркастически выделываясь, он сложил руки на груди. — Ты хочешь купить книжку? Давай возьмём в другом месте, только сдвинься с этого чёртового тротуара, если не хочешь вместо романа читать штрафы! — на одном дыхании, гулко и энергично выпалил Кроули, всё силясь вывернуть руль, который дубом застыл под его руками.              На табло, где обычно чуть подсвеченными символами указано время или же название одной из песен в хвалёном жанре «би-боп», буква за буквой стало медленно выплывать одно единственное слово.       Слово: «П О Г О В О Р И».              — Да что ты?.. — прозвучал риторический вопрос на печальном выдохе. Пальцы недовольно постукивали по рулю, а вмиг растерявший весь азарт ссоры с машиной взгляд бегал то на окна магазина, то на допивающих кофе полицейских. — Ты подумай, офицеры просто спят…              Надпись на табло стала раздражающе мигать, фары — тоже, а клаксон сам собой противно загудел.              — Эй! А ну-ка тихо! Замолчи! Что тебе нужно? Чтобы я вышел?!              Один из офицеров закономерно обернулся на капризный плач Бентли. Счёт начал идти на миллисекунды.       Демон, до скрипа сжав зубы, раздражённо зарычал.              — Да шиш с тобой! Я выхожу, выхожу! Чтоб припарковалась нормально! И тихо, ни звука, поняла?!              Бентли мгновенно стихла.       Щелчок пальцами — и на плечо обеспокоенному полицейскому вдруг приземлилось серовато-белое нечто, ничем не пахнущее, но жутко неприятное, да и чертовски неожиданное, учитывая нахождение офицера под тканевым навесом возле кофейни. В один миг задача «оштрафовать нарушителя» переквалифицировалась в новую — «найти идиотскую птицу, которая осрамила государственного служащего, и воздать ей по заслугам, пока её дерьмо впитывается в свежевыстиранную форму, и чтоб вам всем пусто было с вашими дырявыми навесами».              Тяжело открылась дверь чёрной машины.              За оконным стеклом хозяин магазина нервно прикусил дужку старомодных очков для чтения.              Подошва лакированных туфель пугливо коснулась крыльца. Взгляд с сомнением прошёлся по табличке, гласившей: «Мы открыты».              Подрагивающие пальцы поправили клетчатый галстук-бабочку.              Глубокий вдох, за ним рваный выдох. Твёрдым движением жилистая рука нажала на ручку двери — сейчас.              Воображаемая стена рухнула. Неотёсанные камни сваливались на голову, оставляя тупо болящие ушибы.                     — Кхм. — демон, как бы он не пытался держать достоинство, слегка съёжился, когда зазвенели воздушные колокольчики на двери магазина.              — О! Здравствуй! Ты… Решил зайти… Я ещё не закончил уборку, но ты можешь остаться! Проходи, только аккуратно… — в следующий же миг затараторил Азирафель, обеспокоенно-семенящей походкой сокращая расстояние до входной двери. По пути он неуклюже свернул по крайней мере две стопки книг и одну пустую чашку.              — Извини, что помешал, ты не ждал гостей… — он опасливо осмотрелся и сделал один проверяющий шаг внутрь. Взгляд прилип к полу, словно ища в нём помощи.              — О, никак нет, не ожидал, что ты зайдёшь… — ангел совершенно не умел врать, но искренне старался нахмурить брови так, словно бы он действительно не отмерял секунды ещё с тех пор, как большая чёрная машина только-только встала у окон магазина. — Ты по какому-то делу? Может, чай, какао? Что я говорю, ты не пьёшь такое… Будешь вино?              — Нет, не стоит, я… — поперёк горла словно встало что-то острое и холодное. — Хотя, не отказался бы. Если не трудно.              — Что ты, когда это было трудностью? Единственное, что трудно — это найти, где же я его… Оставлял. — Азирафель по-деловому поджал губы, упёр руки в боки и стал вертеться по комнате, словно пчёлка, пытаясь вспомнить, куда он положил бутылку вина, что покупал вчера вечером (естественно, абсолютно не надеясь, что кто-то зайдёт её распить). — Ты заходи, заходи, не стой на пороге.              Кроули словно делал первые в своей жизни шаги. Каждый из них отзывался в теле будоражащим, пронзающим импульсом, сбивающим дыхание. Как если бы он проходил по святой земле, но не было жгучей боли. Только отзывающееся в затылке, неприятно щекочущее пощёлкивание, да и мелкая дрожь в ногах, которая, говоря по правде, наряду с тревогой и смятением доставляла и некоторое мутное удовольствие.       Глаза решились оторваться от ковра под ногами. Они болели, словно демон резко вышел из темноты на свет, хотя очки всё ещё были на нём. Бесконечные тянущиеся к потолку стеллажи, потрёпанные книжные корешки, кофейный столик, тепло светящаяся лампа с повидавшим жизнь абажуром. И кресло. Его до боли любимое, с деревянным резным украшением на спинке. Всё это — то, что он так боялся увидеть вновь. Что до дрожи опасался опять пропустить через себя — узреть, почувствовать, вдохнуть.       Согревающий жёлтый свет. Сухой и припудренный запах старой бумаги, перекликающийся с тем самым, нажимающим на самые сокровенные, скрытые под тяжёлой деревянной крышкой клавиши мозга ароматом. Родным ароматом, которого не хватало. В нем хотелось полностью раствориться, распасться на тысячи мельчайших частиц, чтобы каждая из них могла — вновь — его ощущать. Из темноты загнанной, потерянной, заматеревшей души вдруг робко и несмело показала краешек своего кисейного рукава она — слабость. Желание поддаться ей, упасть на гладкую обивку кресла, закрыть усталые и иссохшие глаза.       Тёплый дом — не совсем весь Лондон.                     — Так что тебя привело? — суетливо ангел метался от места к месту, держа в руках то два бокала, то бутылку, то штопор — уследить за сменой предметов было действительно сложно.              Столь улыбчивый, учтивый, внимательный ангел — как же сильно он хотел постараться для Кроули. Сделать так, чтобы остался как можно дольше. Так, как раньше. Внутри душа его сгорала в чёрном огне вины и стыда. Азирафель не мог позволить себе даже случайно оступиться, сказать кривое слово — когда-то он уже сказал их слишком много.              — Да так, это… — демон провёл кончиками пальцев по мягкому подлокотнику бордово-красного кресла. На душу едва заметно, почти совсем неощутимо, но легла лёгкая поволока спокойствия. — Всё это, знаешь… Давай сначала выпьем.              Кроули неуверенно обхаживал кресло по кругу, пристально в него вглядываясь — этот предмет интерьера медленно, но верно пробуждал в нём давным-давно забытое чувство. Это было чувство принадлежности, задвинутое в самый дальний, поглощённый тьмой угол сознания.              — Прошу, присаживайся! Я только сегодня очистил его от пыли, но постарался, чтобы выглядело так, словно не чистил… — Азирафель, тем временем, пристроил столик неподалёку от кресла, а на него — бокалы. — Я думаю, оно лучше себя чувствует не в первой кондиции свежести, а где-то между второй и третьей.              — О-о… Вот как! — внезапно и без возможности рационального контроля, так по-старому, так привычно расплылась на лице улыбка этой неумышленной ангельской глуповатости. — Ты знаешь толк в уборке, ан…              В голову на огромной скорости клином врезалось осознание: как же давно на устах демона не бывало этого слова. До боли, до судороги давно.              — …гел. Ан-гел… — по слогам произнёс Кроули, пытаясь вновь распробовать на вкус каждый звук.              Всего пять букв. Два слога. Первый — лёгкий и парящий, воздушный, от того так приятно произносить его на выдохе. Второй — завершается твёрдой и уверенной точкой, когда язык, создавая звук «л», упирается в зубы. Такое короткое, но насыщенное, многогранное, не до конца ещё изведанное слово. Болезненное счастье спазмом сжимает душу — как же радостно вновь его произносить.              — Да, я… — в смятении протянул Азирафель, застыв в дурацкой позе с полуоткрытой бутылкой вина в руках. Он забыл, что хотел сказать.              Никогда раньше обыкновенное, да и, казалось бы, будничное обращение Кроули так не будоражило его. Белым бутоном внутри нежно распустилось что-то совсем забытое.              — Так, это, да… Давно тут… Убираешься? — словно назойливую мошкару, демон постарался разогнать уже вот-вот чуть не вылетевшие из клетки эмоции. Поправил очки. Резко, с намерением приземлился в кресло. Правда, необыкновенно скромно для себя — на самый краешек сиденья.              — Что?.. О, да как мы вернулись — так и прибираюсь… Три дня, так ведь? — бутылка в руках чуть дрогнула на словах «три дня», но продолжила дежурно наполнять бокалы.              — Да, мы вернулись… Три дня назад. — Кроули смущённо кашлянул в кулак. Не хотел он кашлять, никогда у него и в помине не могло быть такой потребности, но зачем-то кашлянул.              — Как тебе погода сегодня? — резво, словно вдруг очнувшись, спросил ангел. — Я видел облака… Такие необыкновенные. Ты видел облака? — налив в оба бокала красное вино, он взял один в руки и, стоя, сделал довольно большой для себя глоток, чуть было не подавившись.              «Мы вернулись», «три дня»… Три дня. Как же быстро они пролетели. Дни вновь стали рвать когти, как бешеные собаки, несущиеся за стайкой крыс. Не так давно те же самые три дня тянулись бы невыносимо долго, нанося посекундно глубокие раны.       Три дня. А разговоры всё о погоде. Об облаках. Облака. Да пусть бы этих облаков никогда не было в небе — они не нужны. Вместо них — белоснежные, мягкие, невесомые и словно подсвеченные жемчужным сиянием кудри ангельских волос, такие наивные и легкомысленные, такие дорогие сердцу.       Сказать. Нужно сказать хотя бы слово. Не ради себя — ради него.              — Это немыслимо, ангел.              Слова на какое-то время сиротливо повисли во вмиг ставшим душным воздухе библиотеки. Никогда так искренне не хотелось тут же навсегда исчезнуть.              — Согласен… Но о чём ты? — после необоснованно долгой паузы, белёсые тонкие брови вопросительно взметнулись вверх.              Кроули раздражённо махнул рукой.              — Всё это… Ну, ты знаешь, как… И в тот раз… Тогда… Я… И когда мы… С-с-с! — вместо осмысленных фраз изо рта у Кроули начали вылетать неопределённого происхождения звуки, стыдливое шипение и пожёванные обрывки отдельных слов.              Комнату неожиданно и, казалось, даже неуместно, наполнил воистину ангельский смех. Эти стены давно его не слышали.              — Твои изъяснения, Кроули, я… Я скучал по ним. — Азирафель долгое время не пил, и, кажется, вовсе забыл, как быстро способно ударить в его кудрявую голову крепкое вино. Лишь по истечении нескольких секунд он понял, что одной фразой бесцеремонно и стремительно разбил вставший в середине помещения айсберг невозмутимым ледоколом.              Под очками не было видно, но большие жёлтые глаза шокированно округлились.              — А…              — Прости, я перебил тебя? — ангел, со всей искренностью, виновато сжал губы и поставил свой (уже почти пустой) бокал на столик, показывая, что теперь уже внимательно слушает.              — Нет, я ничего не хотел… Забудем. — второй бокал стоял нетронутым.              — Ну уж нет! Начал — продолжай. — настоял Азирафель. Ангел подшофе оказался упрямее любого осла.              — Да чтоб тебя…              Кроули, что непростительно скромно для себя сидел в облюбованном много лет назад уютном кресле, наконец сделал боязливую попытку устроиться в нём, как подобает. Руки, словно хрупкие крылья исхудалого лебедя, неуверенно разместились на подлокотниках, голова и шея, стараясь расслабиться, с лёгкой дрожью откинулись назад. На лице его стояло тугое напряжение.              — Я говорил… Немыслимо то, насколько давно… Насколько долго… — в середине предложения губы вдруг словно свело судорогой, они отказывались произносить ещё хоть одно слово.              — Прошу тебя, не стоит волноваться. — голос ангела обрёл ту самую нежную и тёплую ноту, которая, что интересно, всегда приходила только тогда, когда нужно, а что ещё интереснее — в каком бы состоянии он ни был. Вероятно, это на уровне природы. — Посмотри вокруг. Всё по-прежнему. Земля у нас под ногами… Снова.              — Я об этом. — почти шёпотом произнёс Кроули. Кажется, губы соглашались шевелиться только шепча. — Как долго у нас этого не было. Как долго… — рука потянулась к очкам, чтобы импульсивно прижать их плотнее к переносице.              — Ох… — лицо Азирафеля неподдельно, с большим сочувствием напряглось. — Ты тоже заметил, как долго тянулось время?..              — Чертовски долго. — отрезал демон. Его голос стал чуть-чуть громче. Он всегда становился слегка громче, когда нужно было кинуть ругательство. — Каждый идиотский день… Они раньше пролетали так, словно кто-то ими просто разбрасывается. так много и быстро, не всегда понятно, для чего. Но эти дни… — он слегка опустил голову, заставив очки на пол-сантиметра сползти вниз, открыв щель, в которой видно было мокроватые жёлтые пятна глаз. — Я начал ощущать секунды. Каждую из них.              — Да… Я понимаю. Я знаю, о чём ты говоришь.              Ангел был сердечно удивлен тому, как внезапно и много начал говорить Кроули. Такие моменты, когда полотно его речи было не рассечено на мелкие оборванные кусочки, а становилось похоже на большую, красивую картину, в которую художник вложил каждое своё душевное терзание — они завораживали и пугали в одно и то же время.              — Люди всегда так себя чувствуют, как думаешь? — продолжил Азирафель. Светлые глаза задумчиво огляделись вокруг. — Их век так короток, они тоже ощущают дни так долго? — постепенно сознание его становилось всё чище и чище, словно алкогольная дымка начала в срочном порядке отступать, чтобы дать, наконец, волю трезвой искренности.              — Ни один смертный за всю историю не ощущал жизнь такой долгой, я ручаюсь за свои слова. — замогильно мрачно произнёс демон.              — Что-то мне подсказывает, что ты очень сильно прав. — ангел тоскливо вздохнул, поза его стала напряжённее и скованнее.              — Даю руку на отсечение, что даже самый жестокий демон никогда не обрёк бы грешника на подобное. — тон Кроули был пугающе серьёзен. Ни следа теперь не оставалось от сомневающегося шёпота. — Это как если бы тебя больше никогда не радовали твои старенькие книги… Или завтраки в ресторане. И эту нерадость растягивали бы, словно бараньи кишки, на каждую секунду твоего бесконечно занудного, тоскливого существования… Чёрт.              Кроули, так, словно обжёгся, быстрым импульсом вскочил со своего кресла. Он стоял перед ангелом, по своему обыкновению сложившим руки перед собой, обхватив правой кистью три пальца левой, оставив свободными лишь большой палец и мизинец.       Где-то глубоко в голове вдруг скрипнула дверца.              Этими мягкими, бархатными руками ангел так любит совершать дурацкий и ширпотребный фокус, вытаскивая у Кроли из-за уха то ржавую монетку в два цента, то неясного происхождения карамельку в замурзанном фантике. «О, нет, только не снова твои фокусы…» — произносят губы, силящиеся скрыть улыбку предвкушения. Предвкушение мимолётного и короткого, прозрачного и воздушного касания тёплых пальцев. Таким существам, как Кроули, исторически не положено испытывать мурашки — только если от хладного, животного страха. Но мгновенно рассыпается по телу приятное и щекочущее чувство, заставляющее невольно пропустить вдох, стоит ангелу невесомо дотронуться до него.       Взгляд размеренно поднялся немного выше. По нескромному мнению демона, галстуки-бабочки совершенно никому не идут, ни одному человеку, ни одному блюстителю моды. Потому что не существует «галстуков-бабочек» во множественном числе. На свете есть только один конкретный галстук-бабочка. И только на одном существе он смотрелся так восхитительно.       Несмело глаза перешли от старомодного аксессуара ещё выше. Туда, где со вселенским сожалением и горечью изогнулись брови, где почти не моргали блестящие не от счастья светлые омуты. Демон мысленно обводил пальцами каждую линию этого лица так долго, что по памяти наверняка мог с фотографической точностью его нарисовать, хотя никогда и не пробовал. Ещё выше — и он увидел облака. Пражские облака двадцать седьмого июня. Самая мягкая материя во всем божьем мире. Однажды он к ним прикоснулся, это было случайно, но так желаемо, до такой степени, что даже навернулись бы слёзы, если б демон мог позволить себе плакать из-за подобных мелочей тогда.       Ключевое слово — тогда. Сейчас всё иначе.       Рука его, совсем не осознавая, наверное, что дрожит, в который раз припечатала стёкла очков к лицу с такой силой, словно хотела протолкнуть их сквозь череп.                     — Ох… Кроули.              Обмякшие от горя сочувствия руки ангела — сначала одна, затем вторая, — легли на заключённые в холодный панцирь пиджака дрожащие плечи.       Каждое слово, произнесённое Кроули, каждый его жест отзывался глубоко под рёбрами тягучей и режущей болью. С каждой минутой всё стремительнее и стремительнее Азирафель словно уходил под тёмную студёную воду. Чувства демона, всё, о чём он говорил — так сильно ему знакомо. Он сам знает вдоль и поперёк это тянущееся, пустое и высасывающее силы чувство одинокой обреченности. Изнывающее сердце мается — «Он испытывал это. Испытывал то же, что и ты. Ему было так тяжело. И это твоя вина. Ты бросил его. Всё было бы по-другому, если бы не ты».              — Послушай меня, сейчас я… Скажу кое-что. — тихо произнёс ангел и, собираясь с силами, сделал глубокий вдох. — Мне никогда не расплатиться перед тобой за всё, что я натворил. Никогда. — солёными искрами блестели самые виноватые во вселенной глаза. — Я наивен. Податлив. Я глуп… Ты ни за что не должен был пережить того, на что я тебя обрёк… Я так… Так сильно тебя ранил. — челюсть мелко задрожала, а пальцы слегка сжали тёмную ткань пиджака.              Кроули смотрел в глаза ангела не отрываясь. Не моргая. Практически не дыша.              — Возможно, ты уже никогда не сможешь меня простить… — с каждым новым словом всё мельче дрожал голос. — Но знай, прошу, знай, что я перед тобой раскаиваюсь. Это так пусто, так бесполезно — раскаяние… Но это искренне. Сейчас здесь вся моя искренность, Кроули.              — Азирафель — голос Кроули был крепким и острым, словно серп.              — Да? — ангел обеспокоенно всхлипнул.              — Как ты всё ещё не понимаешь? — после этих слов удушающая своим напряжением пауза образовалась сама собой.              Азирафель во мгновение опешил. Растерянно глаза его забегали, а руки с немым вопросом, будто работая отдельно от своего хозяина, постепенно отпрянули от напряжённых плеч.              Обжигающе горячие ладони демона резким, стремительным движением перехватили отдалившиеся руки и умоляюще крепко стиснули их, прижав обратно.              — Ты умнее всех, кого я знаю, так почему ты до сих пор не понимаешь, насколько… — не договорив, Кроули резко отвёл взгляд в сторону, хватая губами воздух. Руки его всё сильнее сжимали руки ангела.              — Насколько… Что? — прошептал Азирафель. Несмотря на состояние шока, он старался отодвинуть переживание подальше, думая о демоне: не говорил громко, даже почти не совершал вдохов и выдохов, чтобы вдруг его не спугнуть.              — Насколько… Насколько многим… Как сильно я…              Голос его то и дело обрывался, как совсем непрочная леска, что силится выдержать непосильно тяжелый для себя груз; пальцы неумышленно больно впивались ногтями в ладони ангела, который, взаправду или терпя, вовсе не обращал на это внимания, а лишь глубже и чувственнее всматривался в покрытые чёрными стёклами глаза.       Демон сделал длинный, порывистый вдох и продолжил, прилагая нечеловеческие усилия:              — Азирафель, простить тебя — это… — он, уничижая, сморщил нос. — Это гораздо легче, чем тебе кажется… Весь этот год, он… Я бы лучше весь год только и делал, что прощал тебя. Но была задача гораздо труднее… — энергия, которую он вобрал со вдохом в начале, больно быстро иссякала. — Да как же ты не поймёшь… — взгляд в сторону, очередной рваный глоток воздуха. — Гораздо труднее мне было… Забывать.              Ангел горько изогнул брови и чуть прищурился, тихо и печально выдохнув. В глазах стояла вода, а глубоко внутри кровоточила и сжималась душа.              — Ты знаешь, как это должно быть — отпустить, забыть… Навсегда перечеркнуть. — каждое из этих мрачных слов внутри у Кроули отзывалось почти физической колющей болью. — Я не справился. У меня не получилось, я никак… Ты важен мне… Почему ты не понимаешь, насколько ты важен мне?              Азирафель не мог произнести ни слова.              — И ты… Ты почему-то думаешь, что вся вина лежит на тебе… В твоём стиле. Но мне тоже есть за что извиняться, ангел, долго-долго извиняться… — каждое произнесённое слово стоило демону непомерного старания. Но именно сейчас он наконец был готов. Готов постараться. Ещё раз. — Я идиот, ангел, упёртый козёл, из-за меня… Всё это… Я заварил… И ты исчез. Мы исчезли.              Слова, слова, слова… Демон вытягивал их из себя по малейшим крупинкам, так упорно сортируя, перебирая, перекладывая. В голове бурлило, в горле сохло, в глазах жгло. Желая только лучшего, крупная и тяжёлая слеза, много тяжелее остальных, обволокла собою тревожно мечущийся взгляд. Она немного успокоила жжение, и, с чувством выполненного долга, выпала, легко миновав барьер очков. Она катилась вниз по впалой щеке, оставляя позади мутно поблёскивающую тонкую полосу.              — Кроули… — одна из тех рук, что по сию секунду были скованы мёртвой хваткой демона, смогла высвободиться, чтобы совершить одно единственно верное сейчас действие. — Я больше никуда от тебя не уйду. Никогда. — нежная ладонь с заботой легла на холодную щёку, большим пальцем смахнув прочь тяжёлую слезу. — Я больше не… Мы больше не исчезнем.              В груди демона неожиданно, но так мягко и успокаивающе затеплился маленький комочек жёлтого солнечного света. Он чуть покалывал отвыкшую, простуженную душу, но и это покалывание было поистине приятным.              — Мне настолько жаль… — уже убрав со щеки слезу, ангел всё не переставал медленно проводить по ней пальцем, хоть и слегка неуверенно, побаиваясь.              — Не стоит. Жалость ещё никому не помогла. — ответил Кроули совсем тихо, едва размыкая губы, чтобы ни в коем случае не спугнуть Азирафеля. Не хотелось, чтобы он убирал руку.              — Прости.              — И не извиняйся. Ты слушал, когда я говорил про прощение?              — Извини… Да что ж! — ангел виновато улыбнулся, чем заставил вставшие в глазах горячие слёзы одним мигом грандиозно хлынуть наружу.              Он стыдливо засмеялся. Пришлось освободить обе руки — слёзы неустанно продолжали литься и литься из голубых глаз, так что Азирафель стал суетливо утирать их то с одной своей щеки, то с другой, неуклюже задевая нос и всё посмеиваясь.              — Я смеюсь, но это не… Прости, я не то имею в виду… Я сейчас успокоюсь. — коротко всхлипывая, ангел медленно отвернул сначала голову, а потом и весь корпус в сторону, чтобы, не обременяя собою плачущим, отойти и привести себя в порядок.              Азирафель не успел уйти далеко.       Подобно голодной дикой кошке, выпрыгивающей из долгой и изнуряющей засады, пружинисто и резко Кроули рванул за ангелом. Выбросив руку вперед, демон развернул уходящего за плечо и, контрастно нежно и оберегающе, прижал как можно ближе к себе, не оставив между ними места хотя бы одной молекуле кислорода. Его подбородок обессиленно упал на так по-родному пахнущее плечо. Раньше этот запах различать приходилось лишь издалека, силясь по одной уловить сладковатые ноты одеколона, чтобы запомнить — так пахнет мой ангел. Сейчас аромат окружал. Он был снаружи и пробивался внутрь, он заботливо накрывал и покрепче укутывал. В нём и в правду можно было раствориться. Насытиться им было ни за что не возможно. Вторая рука одним широким махом обхватила спину ангела, моляще прижимая ещё крепче, ещё ближе. В одном этом диком, голодном объятии было так много того, о чём не выйдет сказать вслух.              Тихий, трепещущий выдох.       Тот, за кого душа ангела столь долго и жгуче болела; тот, при одном взгляде на кого мягким шёлком опускалось на лицо благостное выражение, появлялись лучистые, счастливые морщинки в самых уголках окутанных нежностью глаз; тот, о ком хотелось думать, говорить, для которого хотелось быть самым лучшим и самым первым; тот, кого думал, что потерял навсегда — именно он сейчас так обречённо прижался, настолько безумно и крепко держа руками, словно если хотя бы на жалкую секундочку расслабится — потеряет его. Потеряет снова.       Лицо ангела обрело выражение, казалось, глубокой, пронизывающей печали — солёными искрами блестели по-океански голубые глаза, что обычно отливали больше небесной лазурью, чем тоскливой бездонностью бесконечного океана, как сейчас. Брови рисовали горестный изгиб, а нижняя губа подрагивала.       Страдающий взгляд, отбросив вмиг любые сомнения, решительно зажмурился, позволив последним слезам наконец освободиться. Азирафель с головой, не задерживая дыхание, нырнул в омут своих так долго бывших под замком чувств. Он позволил себе делать именно то, чего хотелось больше всего и дольше всего. А хотелось с оголтелой нежностью сгрести, объять, прижать, защитить и никогда не отдать. Руки бесконтрольно ласково сначала провели от плеч до лопаток, а затем, подплыв навстречу друг другу по гладкой ткани чёрного пиджака, крепко-накрепко обвили сгорбленную спину.              — Ты мой замечательный. — еле слышно, одними губами произнёс ангел.              Кроули его услышал. Всё, что было у него внутри, смущённо провалилось далеко вниз, ниже пяток, ниже пола, ниже самого Ада, а там, ярко заискрившись, будоражащим фейерверком выстрелило обратно наверх — в колени, в плечи, в щеки, в самые кончики пальцев.              — Ты так дорог мне. — продолжил он щекочущим затылок шёпотом. — Я никогда не говорил об этом… Мне стоило, не правда ли?              Демон промолчал в ответ. Он лишь сильнее прижался всем телом к своему ангелу, а головой, что лежала на плече, совершил три едва ощутимых, коротких поворота, позволивших ближе придвинуться к создающей родное тепло шее.              — Конечно, стоило… Как о чём-то настолько важном можно так долго молчать? — мягкие руки, заключённые в белоснежные манжеты, медленно и подробно проплывали вверх и вниз по спине демона, поглаживая. — Ты — моё самое дорогое… Я тебе кое-что пообещаю. Я никогда, ни за что не позволю себе или кому-то ещё заставить тебя испытывать… Испытывать то, что ты испытывал. Я обещаю, ты слышишь?              Кроули вновь не ответил словами. Он лишь с тяжестью поднял свою голову с плеча ангела и чуть отстранился, чтобы увидеть его лицо. Взгляд Азирафеля, всё ещё чуть поблёскивающий от слёз, сначала был непонимающим, даже вопросительным и немного испуганным. Затем тонкой нитью через него прошло осознание.              — Я тоже хочу посмотреть тебе в глаза, Кроули.              Демон заметно опешил. Он чуть сдвинул брови в недоумении — «а разве ты их не видишь?».       Он открыл свою душу, оголив её, сбросив хладные оковы, сняв приросшую к лицу маску пустеющего безразличия. Однако, совсем забыл про тёмные стёкла очков.              — Что ты имеешь в виду? — быстро и сжёвано пробормотал Кроули.              — Твои…              Он мгновенно понял, о чём идёт речь, стоило ангелу только подумать о том, чтобы сказать слово.       Неохотно, а от того очень медленно, но руки демона всё же освободили Азирафеля из объятий. Колеблясь, пальцы легли с двух сторон на тонкие дужки очков. Но решительно и упрямо замерли на месте. Ангел не мог этого не заметить, не мог не почувствовать зябкого сквозняка волнения. И он не мог не помочь.       Легко его мягкие ладони накрыли беспокойно белеющие костяшки. Размеренно и неспешно, они вместе стали двигаться вперёд, от лица. Подобно театральному занавесу, постепенно очки наконец открыли то, что так старательно скрывали собой. Вместо чернеющих стёкол Азирафель наконец видел его, Кроули. Его чуть рассеянный и сырой от слёз взгляд, его светлые, тёплые, отливающие в янтарь в приглушённом свете библиотеки глаза.              — Они всё такие же потрясающие. — с замершим от восхищения сердцем прошептал ангел. — Неужели и об этом я тебе никогда не говорил?                     Всё внутри демона словно замедлилось, а любые слова, которые он слышал, отдавались рассеивающимся эхом в его тяжелой голове. Змеиные зрачки, свободные от своей темницы, ожидаемо оказались намертво прикованы к зрачкам напротив.              — Я такой дурак. Я так много всего хотел говорить, делать, но никогда… — договорить у Азирафеля не хватало сил.              — Мы оба идиоты. — лаконично, но так правдиво отметил Кроули.              Самая настоящая ангельская улыбка — честная, лучистая, заботливая, — отражалась в больших жёлтых глазах.       Тишина.       На одну минуту в книжном магазине стало совсем тихо. Никто не говорил ни слова. Слышался лишь мягкий звук дождя, стучащего тёплыми каплями в большие окна. А ещё — щёлкающая мелодия настенных часов. Тик-так, тик-так, тик-так…              Наконец, смущённо кашлянув в кулак, Азирафель разбавил тишину. Он бегло посмотрел на часы, затем нелеповато потоптался на месте и шаркающими шагами двинулся к дивану, что стоял чуть поодаль от них. Диван хороший, уютный и родной. На нём Кроули любил сидеть по-своему — на спинке, упёршись ногами в подлокотник. Ангел был против такого обращения с мебелью, но каждый раз оказывался не в силах запретить.       Когда так внезапно разорвался долгий зрительный контакт, демон крайне забеспокоился. Преданным щенячьим взглядом он проводил уходящего к дивану, неосознанно чуть подавшись корпусом в его сторону.              — Присядешь?.. Можешь даже так… Как тебе нравится сидеть. — пригласил ангел, плавно опустившийся на самый краешек. Глаза его неспокойно бегали.              Стараясь держаться достойно, Кроули сначала двинулся медленно, а затем уже нетерпеливо резво сократил расстояние до дивана и сел. Сел по-обыкновенному, туда, куда и нужно всегда садиться. Куда и сел Азирафель, совсем рядом.       Голубые глаза всё никак не останавливали своё хаотичное движение — вверх на часы, вниз на ковёр, в сторону на неаккуратно брошенные книги. Руки, словно совершая ритуал, сжимались и разжимались, прятались друг за другом, досконально изучали светлую ткань брюк.              — Всё хорошо? — необычно высокие ноты звучали в голосе Кроули.              Он говорил так только с ангелом — приглушённо, но уводя звук вверх, чуть звонко. Сквозь его слова в такие моменты робко проглядывала забота. Она не хотела, чтобы её было видно, поэтому так старательно пряталась, чем лишь сильнее себя выдавала.              — Да, замечательно, не беспокойся. — безнадёжно позитивно ответил Азирафель.              — Если быть честным, то это не особо заметно, ну, знаешь… — демон, объясняя, чуть потряс в воздухе своими руками, намекнув, что волнение ангела вполне очевидно.              Азирафель в ответ лишь медленно выдохнул и закрыл глаза. Пару секунд, что тянулись необыкновенно долго, оба лишь молча слушали щёлканье самой тонкой стрелки на часах. Тик-так.       Затем глаза открылись. Уверенно они обратились к излюбленно-жёлтым, не моргающим.       Всё в ангеле тянулось к Кроули. Каждая частичка его души стремилась только к нему. Абсолютный, необъяснимый магнетизм, вечный, нескончаемый. И никогда, ни разу до этого вечера он не позволял ему вырваться наружу. Разве что смотря в эти глаза, в которые невозможно было смотреть так же, как в любые другие.              Тик-так. Это идёт их время.              Взгляд в глаза демона всегда отличался. Он был дольше. Он был прочнее. Он был нежнее.              Тик-так. Уходят секунды.              За этим взглядом стояло больше, чем эмоции. Это был вулкан чувств, фонтан обожания, поток светлых и тёплых мыслей. Звездопад искрящихся импульсов души. Настолько же, насколько невыносимо страшно их воплощать — настолько же невозможно больше их сдерживать.              Тик-так.              У ангелов есть сердце. А следовательно, и у демонов оно тоже есть. Но человеческие сердца сделаны по подобию ангельских, а не демонических, потому что вторые гораздо менее практичны. Они могут барахлить, пропускать целые сутки работы, сжиматься, причиняя физическую боль. Будь у людей такое сердце, как у демонов, они бы ни за что не проживали на Земле дольше трёх минут.       Сердце Кроули отличалось. Билось оно исправно, но лишь при одном условии. Условие — Азирафель. Если он рядом, работало оно, как швейцарские часы.       Так и сейчас. Удар за ударом, ровно и спокойно оно стучало в груди.       Но не долго.       Оно зашлось в бешеном и диком, быстром и согревающем ритме, как только обе руки ангела вдруг оказались на его щеках.       Мыслей не было. Был только ангел. И только демон.              Лёгкое и невесомое касание губ. Аккуратное, оберегающее, нежное. В нём не было отчаяния, боли, мольбы. Осталось лишь чистое, прозрачное чувство, от которого преступно несправедливо было отказываться.       Контрастно резко, привлекая к себе излишне большое внимание, руки Кроули в порыве эмоций метнулись в разные стороны. Одна — к затылку ангела, закопавшись пальцами в мягких волнах волос, а вторая — схватилась за воротник домашнего пиджака, так крепко, словно утопающий за спасательный круг.       Азирафель мягко отстранился, но совсем недалеко — наскоро он успокаивающе прислонился своим лбом к напряжённому лбу демона.              — Тише, тише… — тепло прошептал он, неотрывно глядя в родные глаза. — Я же сказал — я больше никуда от тебя не уйду.              Неохотно, словно всё ещё чего-то боясь, Кроули постарался расслабиться. С кудрявого затылка рука легко опустилась на шею, всё же притягивая ангела обратно — ближе.       Совсем близко. Они невыносимо редко бывали так близко. И если есть на свете несправедливость, то это — наивеличайший её оплот. Почему-то те, кто хочет быть вместе каждую секунду, бывают порознь гораздо чаще и дольше, чем те, кому друг на друга искренне всё равно.       Но сейчас они — здесь. Они вместе. И, что важнее, они наконец могут показать друг другу то, чем они наполнены изнутри.       Вся ангельская нежность, о которой слагаются притчи, была здесь. Она была для Кроули. Совсем отпустив себя, Азирафель не спеша прикасался губами то к щеке демона, то ко лбу, то к кончику носа. Покрывая чувственными поцелуями, он тихо говорил: «Я здесь. Я с тобой. Я навсегда с тобой».       Кроули медленно растаял. Каждое касание ангела всё сильнее и сильнее его расслабляло, успокаивало. От холодного и стойкого демона ничего не осталось — такой мягкой и беспамятно счастливой улыбки на его лице не бывало так давно. Слабость в мышцах, приятная дымка, обволакивающая разум. Хочется закрыть глаза.       Постепенно голова Кроули опускалась всё ниже, а поцелуи ангела были всё выше — на лбу, на красно-рыжей макушке.       В один момент весь демон оказался в широких и обволакивающих чувством безопасности объятиях. Голова его пристроилась на мирно вздымающейся вверх и опускающейся обратно вниз груди Азирафеля, который уже чуть реже, но не менее ласково продолжал оставлять поцелуи на макушке.              Тик-так. Звук часов больше не напрягал, не подгонял. Он успокаивал. Убаюкивал. Секунды больше не утекали и не тянулись. Это были простые, обыкновенные секунды. Но драгоценные. Потому что это были их секунды вместе.              Заботливые руки тепло поглаживали спину демона, который дышал всё глубже и медленнее. Он позволил своим тяжёлым векам опуститься. Сначала он ничего не видел, как и должно быть, когда закрываешь глаза. Но стоило ангелу в который раз прикоснуться губами к его затылку, как в спокойной темноте вдруг засверкала стайка круглых звёздочек. Совсем маленьких, видно, лишь недавно родившихся. Они были далеко-далеко в тёмном небе, но сквозь километры холодного космоса умудрялись источать трогающий душу детский восторг, безграничное и согревающее счастье. Затем, когда Кроули вновь ощутил на своей спине широкую и мягкую ладонь, заискрились ещё звёзды — они были больше и ярче, переливались розовато-жёлтым и кружились в нелепом танце.              Так, касание за касанием, возрождалась Вселенная. Та, что когда-то погасла, оставив после себя лишь поглощающую холодом пустоту. Сейчас она вновь загоралась микроскопическими, далёкими огоньками, каждый из которых на самом деле был большой и горячей звездой. Каждая звезда была уникальна и удивительно красива, а от того — искренне радостна.       Вселенная практически всегда была молчалива. Ей не нужны были слова. Лишь иногда тишину потрясало далёкое эхо, рассеивающееся среди мириад горящих звёзд.              «Я хочу быть "нами"…» — сказало эхо.              Эта ночь в Лондоне была особенно звёздной. Поздние зеваки удивлённо задирали головы к небу, рассматривая живописно разбросанные желтые огоньки. Случайно затерявшиеся среди завсегдатаев кабаков астрономы были поражены — рядом с привычными созвездиями Северной короны и Змеи сегодня появились новые, ещё не внесенные в академические учебники, скопления звёзд. Они рисовались удивительно красивыми узорами, и, казалось, медленно перемещались в белом танце. Небо пестрило, сверкало и улыбалось, и каждый, кто видел его в эту ночь, с уверенностью мог сказать — Вселенная сегодня счастлива.