Могло бы

      Как много ошибок в жизни ее — что ангельской, что человеческой. Как много боли она причиняла тем, с кем оказывалась рядом — Анна не помнит, но она чувствует, что тому, чей голос уговаривал ее остаться на Небесах и быть послушной Отцу, тому, кого она не знает, но считает братом, она тоже сделала больно, когда ушла, отбросив благодать, выбрав отныне и навеки для себя жизнь человека — смертного, уязвимого, подверженного простудам и депрессиям, рискующего заболеть и умереть в раннем возрасте, потому что экология на Земле оставляет желать лучшего… ради чего она это сделала? Ради чего променяла бессмертную, вечную жизнь на то, что имеет сейчас? Что у нее есть, кроме сменной одежды и той самой старой потрепанной отцовской Библии, да блистера с золофтом в кармане куртки?       И ошибки повторяются, нарастают, как снежный ком, потому что таблетки — это тоже ошибка, все эти антидепрессанты и нейролептики, все то, что она глотала, занимаясь самолечением, не будучи больной.       Но все ее ошибки можно оправдать тем, что она не знала. Не знала, что, покинув Небеса, разобьет чье-то сердце. Не знала, что ей не нужны лекарства, потому что она не сумасшедшая, а ангел. Не знала, что Сэм… Ох, она правда не допускала даже мысли. Она и о Дине не думала в подобном ключе. Братья Винчестеры — оба — были для Анны теми, кто пришел на помощь, кто вытащил ее из пропахшей насквозь лекарствами больничной палаты, кто объяснил ей, в чем дело, и подарил смысл жизни, потому что теперь в ее жизни правда появился смысл, цель — найти благодать, снова стать ангелом, а потом… скрываться всю оставшуюся вечность, потому что Бог не прощает тех, кто пошел против Его воли. Но она могла помочь Сэму и Дину, когда вернула бы себе силы. Ангелы — сильные, а она командовала войсками… Но Анна этого не помнит. Смутно, на уровне снов, видений, что приснились давно, но запомнились на всю жизнь. У каждого человека есть такие яркие сны, остающиеся в памяти.       Сэму больно. Его боль льется наружу, почти заметная невооруженным глазом. У Анны сжимается горло — что она наделала? Почему она ломает все, к чему прикасается? Это такое проклятие в наказание за то, что не пожелала больше подчиняться Отцу? Но это несправедливо — Анне хочется поднять голову к ночному небу, усыпанному звездами, и кричать в него: это несправедливо, нечестно, так нельзя, я обидела Тебя, я пошла против воли Твоей, я виновата перед Тобой — страдать должна я! Жестоко заставлять других мучиться за то, что совершили не они!       Но Бог — жесток, как бы верующие в него люди ни говорили о Его святости, милосердии и всепрощении. Может, Он добр к людям — хотя в Библии описаны разрушения Содома и Гоморры, где погибли все, включая детей, которые априори безгрешны, уничтожение Иерихона, Всемирный Потоп… Возможно, теперь Бог прощает людей — но только не ангелов.       Анна глотает комок в горле, продолжая бежать за Сэмом. Ему нельзя за руль! Он разобьется! Он не в состоянии вести машину! Тем более, такую покореженную! И эта разбитая импала, предмет гордости Дина — она как будто отражает душу Сэма, и Анна на грани того, чтобы расплакаться, повторяя «я не знала», словно это может что-то изменить, перемотать время назад и не ответить на поцелуй старшего Винчестера, сразу поставив между ними границу. Но Анна не позволяет себе плакать. Не сейчас. Сейчас она твердо решила спасти Сэма, не дать ему сесть в автомобиль, как угодно — но не дать. Самой сесть за руль, отвезти его в мотель, или поймать такси, хотя в кармане всего пара долларов.       — Сэм, пожалуйста!       Он останавливается, и Анна тянет к нему руку, но «не трогай меня» заставляет ее бессильно уронить ладонь. И все же она не уходит, не бежит к импале, чтобы первой занять водительское сиденье, но Сэм тоже не двигается с места — теперь он тянется к Анне, проводит пальцами по щеке, и это так нежно, так не похоже на то, что было с Дином… А что было с Дином? Ничего. Он не значил для Анны ничего, был ей разве что другом, и она тоже никем ему не была. Анна знала таких парней, такие всегда и везде есть — красивые и самоуверенные, и у них редко бывает что-то настоящее.       Анна была уверена, что ничего настоящего у нее уже не будет. Может, вообще ни у кого не будет, если Лилит освободит Люцифера. А тут — теплая ладонь на ее щеке, и снова чужое пряное дыхание на лице, и…       Поцелуй — это неожиданно, но Анна отвечает на него, но не потому, почему ответила на поцелуй Дина. Тогда это было просто желание, не имеющее ничего общего ни с любовью, ни с даже нежностью. А Сэм целует ее так, как будто сейчас звезды вокруг взорвутся, опадая на землю золотыми осколками, и Анне вдруг кажется, что за ее спиной снова распахиваются белоснежные крылья, и стоят они не на парковке у захолустного бара, а на облаке.       Отец Небесный, да что же это?       — Извини, — говорит Анна. — Извини! — взрывается она, и в глазах ее теперь тоже боль, а не только непонимание. — Я хотела… Просто хотела почувствовать, что я жива! Что я не исчезла. Ты не представляешь, как это — и слава Богу, что не представляешь! Потому что я сходила с ума, я хотела умереть, я так сильно боялась, а потом выяснилось, что я — ангел, и… О Боже, — Анна закрывает лицо руками. — Это не любовь! — повторяет она то, что уже говорила. — Это глупость.       «Человек слаб», — ей вспоминается печальный мужской голос из далекого прошлого.       Что ж, теперь Анна Мильтон — человек, хочет она этого или нет.