исполнять не спеша

Кроули никогда не видел Азирафаэля около своей камеры. Он всегда ждал рядом с залом или уже внутри. Иногда ангел задумывался о том, проверяет ли демон исполнение своих поручений насчёт его сна. Смотрел ли он в это узкое исполосованное окошко? Видел ли его зарубки на стене? Перья? Важно ли ему, что Кроули получит эту награду? Или он просто тешит своё самолюбие, дозволяя и разрешая? Кроули молча шёл за Азирафаэлем, считал тени, повороты, двери, сбивался и начинал заново — если ему удастся бежать из камеры, чем больше информации об устройстве Ада, тем лучше. В их отсеке было пусто — когда демон остановился, вокруг было тихо, как не бывает под землёй. Кроули смотрел, как Азирафаэль чудом снимает защиту, и тёр друг о друга связанные затёкшие руки. Ангел давно устал бояться, догадываться, предполагать — он не знал, куда его вёл демон, зачем подталкивал в спину в открывшуюся дверь, для чего отделял их от Ада и почему молчал. Если Азирафаэль узнал про перья — у Кроули не будет способов оправдать себя. Если Азирафаэль хочет спрятать расправу над ним — ангел перед смертью будет смотреть в его глаза и знать, что Бог его всё равно никогда не простит. Он не станет умолять себя казнить — но не сможет придумать, как этого избежать. И когда Азирафаэль оказался за его спиной, Кроули так хотел повторять имена тех, кого он не смог спасти, но всё никак не мог представить, в чей образ складывалась его вечность. Вдох. И на выдох, похожий на последний, на непозволенный, на неиспользованный, Азирафаэль сдёрнул верёвку с его рук. От этого не стало легче дышать — только так приятно шевелить ладонями. Азирафаэль кивнул ему и пошёл в глубь, конечно же, своей квартиры в Аду, а Кроули едва-едва заметил, что она гораздо светлее, чем стены к зале и коридорах. И свет мягче. Не путается в ресницах. — Протокол обязывает меня связать тебе руки и не выпускать из поля зрения, — эта комната не была большой. Книги, книги, неширокий стол — едва ли удобно толкать на него грудью и брать рабов. — Это ведь всё делается на наш страх и риск. Если рабу удастся развоплотить хозяина, проблемы будут у всех. У этого идиота, у всего собрания, у каждого в отдельности, — в комнате узковатая кровать, и стены ещё светлее. И демон скинул пиджак, который помнил руки Кроули, садясь на край кровати. — Но им надо поднимать боевой дух. Не знаю, насколько тебе было видно с колен, но Ад рассчитывал на более воодушевлённую реакцию на Апокалипсис. Чем крупнее демон, тем сложнее его заставить бросаться на Рай. Всем ведь удобно быть здесь, а не идти возглавлять легионы. И они подкупают нас: позволят держать рабов, даже закрывают глаза на то, что мы забираем вас к себе. По протоколу на одного ангела три демона. Зачем, если и так ваши силы ограничены? Нас накануне Апокалипсиса труднее заменить. Нельзя нам шкурки сейчас портить. Кроули тёр руки и думал, что его это глупое усталое сомнение едва ли здесь поместится. Как и каждое слово Азирафаэля. Они же станут вываливаться в коридор, ломать дверь, наполнять коридоры и вваливаться в кабинет Вельзевул. В зал, в квартиры всех тех демонов, которым сегодня было дозволено куда больше, чем можно было. Если с Небес можно пасть, можно ли быть отлучённым от Ада? — Я благодарен Вам за доверие. Когда его выведут на трибуну во время суда, Кроули не вспомнит этого имени. Такого сложного, такого такого дорогого родного особенного застрявшего около сердца едва ли демонического. — Да не в доверии тут дело, — Азирафаэль выдохнул тише, как будто так же устало. — И какое, к черту, доверие у демонов? Оставь свои ангельские замашки. Понимаешь, просто, — просто просто просто ни черта это не просто и никогда не было простым от этого больно от этого тошно от этого хочется выть выдирать перья складывать их рядом с чёрными и позволить себе слезы и Кроули всё равно не мог отказаться выбрать остаться Их разделяет всего метр, затёкшие руки ангела и пара слов. Которые никто из них никогда и ни за что не произнесёт. Стал бы тот, ещё живой, ещё свободный, ещё знающий Кроули, что его горло будет ныть от этих неудобных слов? — Ладно. Не важно, — Азирафаэль выдохнул и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Раз уж ты в это самое доверие веришь, то давай с тобой сыграем. Сегодня ты выбираешь, чем же меня соблазнить. Всё-таки Азирафаэль демон — и Кроули хотел бы забыть про это. Только не в Аду, только не под этим протоколом и Апокалипсисом через пару лет. Хотел бы забыть про собственничество, про возбуждение от его тела, про отрицание демонической природы, про желание инициативы от него, про любовь к стонам и и крыльям. Кроули выдохнул — тихо, так, чтобы не потревожило их метр, — и с громковатым хлопком раскрыл крылья. Белые-белые. Как когда-то были у Азирафаэля. Как каждый раз расправлял перед ним серафим и перед которым до одури теперь страшно. Ангел слабовато дёрнул крыльями, вспоминая их напряжение не в эфире, и почему-то стал надеяться, что серафим остался там, в отрезанном Аду. — Хороший выбор, — Азирафаэль улыбнулся, и Кроули захотелось кинуться следом и греться, греться, греться об эту неправильную мягкость. И всё, что он мог себе позволить, это мягко опуститься на чужие колени, позволяя демону касаться себя. Рвать, дёргать, пачкать руки в разбавленной крови — всё, что будет угодно. И Кроули заслужит сон, заслужит серафима, заслужит новое перо — заслужит выбраться и наконец ответить на каждый вопрос. Едва не задохнуться — но дать ответ. Только почему-то Азирафаэль сначала притянул его ближе, так, чтобы его подбородок оказался около плеча и, должно быть, было слышно сердце, провёл ладонью до по белой ткани до лопаток, не составляя ожогов. И от этого Кроули чувствовал себя слишком чужим себе. Осталось ли хоть что-то от него теперь? Если он спасётся, кем он выйдет к Раю? Азирафаэль зарывался пальцами, гладил, касался, перебирал, а Кроули всё ждал, когда демон расстегнёт ширинку и будет держаться за его крылья, чтобы вгонять член поглубже. Ведь всё ради этого. Всегда. Столько лет. Столько собраний. А Азирафаэль всё гладил его перья, расправляя и слишком-слишком-слишком мягко расчёсывая. И от этого, пожалуй, хотелось плакать куда сильнее, чем от давления члена на глотку, от взглядов десятка демонов, от каждой темы и единственной цели. Его тихое размеренное дыхание походило на давно не используемую молитву, и Кроули приподнял подбородок, смотря на низковатый потолок. Разве может ангел остаться в Аду? Разве не может демон отмолить грехи? — Я могу Вам задать вопрос? Кроули вдохнул чуть громче, и так казалось, что голос почти спокойный. — Можешь, Кроули. — Вы не хотите, чтобы Апокалипсис наступил? Азирафаэль сжал пальцы на его перьях чуть сильнее — как будто и жалкое осмелевшее сердце. — Я не хочу смертей. Ни демонов, ни ангелов, ни людей. Я не хочу, чтобы ты погиб. Я не вижу в этом того смысла, который в него столько тысяч лет вкладывали. Демон отпустил руки и чуть отстранился — и снова Кроули казалось, что ему будет так невозможно просто сделать выбор, когда потяжелевшие расчерченные глаза смотрели так прямо. — Всё-таки Вы мне доверяете. И, наверное, — Азирафаэль быстрее прижался губами к его губам, чем Кроули успел продолжить. Наверное, я тебе дорог. Наверное, я твоя причина. Наверное, я слишком, я настолько, я точно — и ты не готов слышать это. Хоть и знаешь — вырви мои крылья, но я буду верить в это. Мы оказались не там, не с теми, не вовремя. Ошиблись слишком сильно — и не справились с последствиями. И всё равно мы здесь. Я чувствую твоё сердце — ты бы со мной бы через сколько Кроули никогда не сможет оправдать этот грех, и он целовал, целовал, целовал демона, смаргивая слёзы и позволяя им течь по щекам. За все те смерти, которые они не смогут предотвратить, за их уродливую судьбу, за оставленную Землю и слишком взбалмошное время. Это никогда не было оправданием — всего лишь их глупой причиной. Одноразовой, едва умещающейся во всём Аду и действующей только сегодня. Только здесь. В их уничтоженном растерзанном метре. Азирафаэль с громковатым хлопком раскрыл крылья, и Кроули сам не знал, почему позволял себе касаться чужих перьев. И считать их, считать их, считать их. Серафим никогда не сможет его понять и выберет сторону Бога. И никогда не расскажет, откуда у него столько перьев. Раз, два, девять — и Кроули замер, отрываясь от чужих губ и упираясь сырыми щеками в грудь демона. Когда серафим вкладывал в его ладони новое чёрное перо, Кроули молчал. И вздрагивал от чужих касаний.