(12:51) the moment right before you fuck(up)

      Чуть позже, всего через несколько часов весь мир рухнул. Всё было уничтожено, выкорчевано и… даже не сожжено — пепла не осталось. Не осталось ничего. Гулкая пустошь, вакуум.       Дазай долго смотрел на пустую стену, а потом, как ему казалось, заснул от нервов. Но глаза его были открыты. Он не включил телевизор, не пытался что-нибудь почитать, не писал Чуе и вовсе ничего не брал в свои грязные руки. Ему не хотелось общаться, не хотелось делиться своим горем и как-то объясняться. Единственным желанием было исчезнуть. Просто испариться без следа. Можно было бы снова попробовать покончить с собой — от боли знакомая пачка лезвий лежала соблазнительно криво, когда Осаму зашел в ванную, — но тогда его тело останется здесь, и от этой мысли было противно.       Несколько минут он стоял перед зеркалом, рассматривая совершенно чужого человека в отражении. Этого человека Дазай не знал, не понимал, но ненавидел. Он всегда был где-то рядом, так близко, что его присутствие чаще всего не ощущалось вовсе. Но за все двадцать два года этот человек так и не стал ему знаком. Когда Осаму замечал его, его перетряхивало.       Дазай ненавидел его эгоистичность и высокомерие. Терпеть не мог того, как этот человек относился к окружающим; был в полном шоке, со стороны наблюдая за тем, как этот урод поступал с Чуей. Осаму был готов убить его за то, что он своими руками привел в мафию такого человека, как Ода, ему было тяжело сдерживать себя каждый раз, когда он называл его друга О-да-са-ку.       Меньше всего Осаму хотел быть похожим на него. Но даже если бы он сменил прическу и надел линзы, этот человек выглядел бы так же.       Как же не хотелось признавать, что при всём этом предал Вималу не этот человек, а сам Осаму. Привести Одасаку в мафию было именно его решением, и те ужасные поступки с Чуей совершил тоже он.       Сегодня ужасный день, и сегодня Осаму особо сложно прекратить представлять насколько лучше он мог бы стать, если бы в нём было чуть меньше его самого.       Дазай, на самом деле, всё ещё не привык жить под диктовку этого человека и всегда пытался убежать от этого урода.       Каждую ночь перед сном он не фантазировал об идеальной жизни. Не мечтал о деньгах, красивой девушке рядом, об известности. Он искренне мечтал не проснуться собой.       Хотелось открыть глаза утром и увидеть в зеркале другого человека, не пустого ровно наполовину, не противоречивого, не неверного, не беспринципного, не такого, каким он был всю жизнь. Осаму злился, сжимал зубы, с давящей на сердце пустотой просыпаясь снова собой. Ему не хотелось. Он мучился, было больно заставлять себя открывать глаза и каждый раз видеть надоевший потолок, скомканную простынь, которую он уже полгода обещал самому себе сменить и постирать. Хотелось уткнуться лицом в противную подушку и зарыдать, сжаться всем телом покрепче и взорваться, раствориться, разложиться на атомы, но не быть собой. Не слышать мерзкие звуки газонокосилки, радостные крики одних и тех же детей, которые каждое утро проходили мимо его окна, направляясь в школу, не хотелось надевать свою одежду, трогать свои волосы. Он безэмоционально смотрел на себя, долго пялился в собственные глаза, задавал вопросы, пытался найти хоть какой-то подход к этому человеку, узнать, что не так, почему он такой. Ответа никогда не было.             Сегодня Осаму пытался добиться ответа усерднее, чем обычно. Он угрожал ему; этот человек лучше остальных знал, что Дазай умеет добиваться ответов на свои вопросы. Но отражение, кажется, было настолько же устойчивым к любым пыткам, насколько талантливым мучителем был сам Осаму. Ему не было больно — больно было тому, кто наносил увечья собственному телу, тому, кто не ел и не спал сутками, тому, кто вырывал собственные волосы и в мясо сгрызал ногти. Человек в отражении был недоволен лишь тем, что в последнее время не может со стороны наблюдать, как жалкий слизняк пытается от него избавиться. Ему не нравилось то, что Дазаю стало лучше, не нравилось то, что этот идиот верит в то, что кто-то принял его.       И сейчас он ликовал.       Потому что вместе с ним Осаму никто так и не принял.       Вимала узнала обо всем в тот же вечер. Рампо будто специально подобрал момент, когда узнать всё это будет максимально мерзко, отвратительно и вообще не вовремя.       Дазай очень отчаянно мечтал ненавидеть его за это, так сильно хотел найти хоть какую-то причину, по которой сможет позволить себе сбросить хоть немного груза вины на плечи детектива, но её не было. Ни единой. Рампо был прав во всем; его можно было обвинить разве что в том, что он не разрушил отношения Вималы с Дазаем ещё раньше. В том, что зачем-то давал Осаму шанс признаться самому.       Она написала ему сообщение: «Я всё знаю, Рампо рассказал. Не приходи, я не открою».       Рампо объяснил всё детально. Постарался не пугать её слишком сильно; мафии всё ещё невыгодно наносить ей хоть какой-то вред, и детектив явно наступал себе на горло, в третий раз повторяя это настолько ненужное и неправильное: «Прямо сейчас Дазай для тебя не опасен». От этого стало легче, наверное, а может и нет. Дазай должен был использовать её, чтобы втереться в доверие и убедить продолжить сотрудничество школы с портовой мафией после того, как её отец умер. Она долго думала, голова болела от того, насколько объёмны были её мысли. Они метались.       Если бы ему нужно было только это, то он сразу отстал бы от неё, узнав, что руководство школой досталось не ей, а Васу, но он всё ещё был с ней...       Первые полчаса у Вималы в ушах стоял звон. Час спустя она смогла встать и попить воды, хотя глубоко в горле искрилась истерика, готовая вот-вот вспыхнуть и вырваться наружу. Она не хотела видеть его, но хотела обнять, уткнуться носом в теплую шею и рассказать ему о том, как это больно — быть преданной им.       Она не стала говорить ни с кем. Не пошла вместе с Рампо к Лениной, не ответила ни на одно из сообщений ставшей вдруг до тошноты навязчивой Сандры, умоляющей поговорить с ней как с психологом. Всё здесь — от характерной влажности воздуха до последнего миллилитра шампуня, купленного в магазине напротив дома, было связано с ним. С тем, кто поступил с ней… так.       Несколько дней она не поддерживала связь ни с кем. Это были выходные, так что она просто сидела дома, пялилась в телевизор или смотрела видео в телефоне. Глаза болели; они покраснели, а кожа под ними начала сильно шелушиться и сохнуть от слез, которые кончились ещё в первую ночь, но напоминали о себе болезненным жжением на щеках. Это был первый в жизни раз, когда стресс давил на неё так, что Вимала не могла есть. Она и пить толком не могла, не могла курить, не могла мыться, ни-че-го. Она просто существовала, находилась в пространстве, сама не понимая, зачем делает это.       Внутри было пусто. Очень пусто.       Она сидела за своим рабочим столом, пытаясь сосредоточиться на работе, но мысли были заняты только одним — вчерашним вечером. Как она могла быть такой глупой? Как могла не заметить, что её парень что-то скрывает? Вспоминала, как они встретились около храма; он был таким заносчивым, отторгающим и интересным одновременно, а потом, уже в «Юи-чан», стал другим. Только сейчас это всё начало казаться таким глупым и очевидно неправильным, обман чувствовался даже там, где на него не было и намека.       Ленина приходила. Смотрела сочувствующе и ничего по этому поводу не говорила, лишь пыталась накормить Вималу или хотя бы подсунуть ей успокоительные, потому что слышала, как та всю ночь смотрит телевизор или ходит по квартире кругами. Сама она контакты с Одой не оборвала и перенесла всё это гораздо легче; Вимале было стыдно за то, что она не предлагает подруге никакой поддержки, ведь ей тоже было трудно… но она не должна была стать самой целью задания Сакуноске, нет, это дерьмо случилось лишь с Вималой.       Приходил и Рампо. Пытался достучаться до неё, приводил факты, злился и не понимал, почему Деви так замкнулась, если сейчас самое время действовать. По его расчетам дальнейшее сотрудничество с мафией было единственным приемлемым вариантом; оно обеспечивало большой оборот денег в школе и корпорации и, что самое главное, было надежной гарантией безопасности для Вималы. Хмурился, сжимал кулаки и стискивал зубы, не видя в ответ почти никакой реакции кроме тихих всхныкиваний покрасневшим носом, уткнутым в стол.       Чуя не приходил, но отправлял небольшие букеты цветов с посланиями:       «Вимала, я не собираюсь его защищать. давай просто поговорим, ты же не можешь бросить всё просто так, вы взрослые люди. нужно отвечать за свои поступки, и дазай тоже прекрасно это знает, правда»       «пожалуйста, поговори хотя бы с сандрой. мы не будем настаивать на чем-то, просто один разговор…»       «я прошу от себя, не от дазая. дай всему этому шанс, ты будешь жалеть, если упустишь его. быть близким для дазая человеком — неоспоримый приоритет. ты же помнишь?»       Необязательно было знать Чую слишком хорошо, чтобы с уверенностью сказать, что он был в отчаянии. Всё же знающая Чую какое-то время Вимала была уверена, что он очень мечется. Он, очевидно, хотел помочь Дазаю, но знал, что помочь хоть чем-то в этом случае едва ли возможно.             Вимала долго думала.       Предложенный Чуей разговор выглядел соблазнительной спасательной тросточкой, за которую можно ухватиться и дать ещё один, хотя бы призрачный, неважный, но шанс этим отношениям. Вроде как через себя переступать не пришлось бы, а возможность всё наладить появилась бы.       Хотелось, наверное, спросить совета, но не у кого; Ленина и Рампо изначально были против её с Дазаем отношений, а значит, были бы предвзяты, а остальные, к кому вроде как можно было обратиться, наоборот, были его друзьями. Хотя, если подумать, то Ленина и Рампо не были просто изначально против него. Они были исключительно правы с самого начала… Может, смысл поговорить с ними действительно был. Но, в таком случае, было бы справедливо обсудить всё и с «другой стороной».       Через три дня она позвала к себе Ленину. Этот день был почти самым невыносимым из всех; с раннего утра ей пришлось видеть Дазая. Он мог бы не приходить в офис — точно знал ведь, что его гидовскими услугами Вимала пользоваться не станет. Но пришел. Осаму ждал у двери с её любимым кофе, попытался поздороваться, но ничего не вышло. Она прошла мимо, даже не взглянув в его сторону, и уселась не на привычное место, где обычно они сидели вдвоем, а по другую сторону стола, с Лениной. Дазай так позорно потянулся за ней, раскрыв рот только для того, чтобы растерянно подавиться воздухом.       Им обоим было тяжело, оба хотели обнять друг друга, прижаться, зарыдать и забыть всё это. Вимала думала, что ей было бы гораздо лучше не знать ничего вовсе и наслаждаться тем, что у них было. Осаму стал близок, протиснулся под кожу легче самой тонкой иглы и остался там. Не выходил из мыслей; даже намеренно уткнувшись в документы, забив голову буквами и цифрами, она думала о нём. Отвлекать себя вне его присутствия было гораздо легче. С трудом, но получалось убедить себя в том, что его просто не существовало. Никогда. Он ей приснился — и пусть расставаться с настолько приятными снами всегда больно, это всё ещё было легче, чем знать, что Осаму всё ещё реален, но теперь категорически вне её жизни.       — Ну нет, нет, нет, Боже… — схватившись за голову, Вимала рыдала. Она уткнулась в подушку, лежащую на её коленях, и прикусывала её в попытке хоть как-то успокоиться. — Ты не могла знать.       — Вимала, я могла… — Арина говорила тихо и мягко, едва ощутимо коснувшись её ладони в волосах, чтобы ослабить хватку. Вимала вот-вот выдернет себе очередной клочок волос. — Я говорила тебе, что с ним что-то не так. И Рампо говорил, — она помолчала, а потом добавила: — Ты ни в коем случае не виновата. Просто… это же чувства, их невозможно контролировать.       — Что у тебя с Сакуноске? — хрипло спросила Деви, шмыгнув носом. Её волосы прилипли к лицу из-за слез и лезли в глаза, поэтому она не поднимала голову.       Ленина замялась. Ей было неловко говорить о том, что у неё всё хорошо, когда подругу выворачивает наизнанку уже не первый день.       — Мы не расстались. Я знала, что что-то не так, и была к этому готова.       Вимала прикрыла глаза. В груди стало совсем пусто, хоть волком вой; любое слово, которое, она точно знала, было тщательно отобрано, всё равно казалось злой издевкой. Конечно, у них всё хорошо — Ленина с самого начала слушала Рампо, а Вимала занималась невесть чем.       — Все знали. Все, — она впечатала лицо в подушку, оставив на ней след от слез. — Одна я в дураках. Всё как всегда.       — Вимала, пресловутое «мы предупреждали» сейчас прозвучало бы совсем плохо, не заставляй меня это говорить, — Ленина вздохнула, сложив ладони на собственные колени. — Рампо говорит, что никто из них для тебя не опасен, даже наоборот. Сейчас-то ты его послушаешь?       Она послушала, как бы странно это ни было: «Вот, слушай, значит, твой новоиспеченный парень — один из самых главных людей в огромной преступной организации, но всё это абсолютно безопасно для тебя». Выбора и возможности судить о рациональности действий не было, потому что поговорить обо всем придется в любом случае. Ей нужно объяснить всё своему брату и решить, что делать дальше со школой.       Перед тем как пойти прямиком к Осаму, она решила заявиться к так активно зазывающему её Чуе.       Вимала долго стояла перед зеркалом в ванной, пытаясь привести себя в порядок. Хотелось выглядеть так, будто ей не было плохо, будто её это вовсе не задело, но сил — то ли моральных, то ли физических — не хватало даже на то, чтобы просто накрасить ресницы. Попытки были тщетны, и с каждой минутой, пока не прекратила, Вимала считала себя всё более жалкой и мерзкой. Ей было стыдно, она не хотела, чтобы кто-то видел, как сильно её всё это задело.       Чуя выглядел странно. По предположениям Вималы, он должен был либо начать подлизываться — что совершенно не в его духе, либо злиться на неё за то, что она не хочет принимать его лучшего друга таким, какой он есть. Но всё было не так. Чуя был нервным. Он наворачивал круги по кухне, ожидая, пока сварится кофе, который в итоге выкипел из турки. Вимале казалось, что он нервничает из-за того, что их задание могло оказаться под угрозой, и впору было бы позволить ему настрадаться, но ей не хотелось; Накахара, хоть и людей убивал, и судьбы ломал, и торговле органами способствовал — и дальше по списку в деле, врученном Рампо, — человеком казался все-таки хорошим. Свойским каким-то. Таких людей сходу никто обычно не любит, а потом обожает: у Чуи и график сна был нерушимый, и ел он всегда хорошо и вовремя, чем раздражал с первого взгляда. А потом оказывалось, что его тоже раздражает видеть фотографии со свадеб бывших одногруппников, а читая посты в социальных сетях беременных знакомых о том, как они осознали себя благодаря пузожителю, Чуя фыркал и говорил что-то вроде «в тебя просто кончили, мадам».       — Слушай, я поговорю с братом, ваше это… сотрудничество… никуда не денется. Правда, терки между мной и Дазаем, — не выдержав его нервной беготни, сказала Вимала. Она сидела на диванчике в его гостиной, пока Чуя уже третий раз пытался завязать волосы; то ли руки у него тряслись, то ли землетрясение очередное в Японии было, но резинка всё время соскальзывала с волос. — Я и знать не хочу, что и как у вас там происходило. Просто передам брату контакты, он приедет сюда или что ещё вам нужно…       — Всё не так плохо, как ты думаешь, Вимала, — Чуя присел рядом, вздохнув, и устало убрал волосы с лица. — Это простое отмывание денег. Сейчас этим занимается столько компаний и юридических лиц, что я сходу мог бы назвать больше десятка наименований, — Вимала с интересом выгнула бровь, — …если бы не конфиденциальность…       Вимала нахмурилась, отвернувшись от Чуи. Её расстраивало то, что даже он пытается втасовать ей это бредовое «всё нормально и безопасно», тем более после того, как она сама сказала, что не хочет знать ничего об этом. Разумеется, Чуя не специально делает это, но сейчас Вимала не в том состоянии, чтобы входить в ситуацию другого человека — ей бы из своей выйти. Подперев щеку ладонью, она уставилась на одну из картин, висящих на стене. Это явно была картина по номерам, на которой были изображены собаки в фуражках, играющие в покер. У одной из них, сидящей по центру, из пасти торчала трубка; даже это напомнило Вимале о мафии.       Она устало потерла лоб, не желая поворачиваться к собеседнику.       — Чуя, мне правда всё равно. Я не хочу ничего знать о вашей работе, мне достаточно…       — Речь не о работе. Вимала, просто послушай, — Чуя напрягся, понимая, что его не хотят слушать, а значит, не услышат. — У нас не было какого-то плана влюбить тебя в Дазая или наоборот. Нам нужно было просто мягко ввести тебя в курс дела, понимаешь? Всё не так, как ты себе представляешь, не как в глупых фильмах и книгах. Просто… Так случилось. Дазай был искренен, так же как и я, когда говорил, что никогда ещё не видел его таким.       Вимала сцепила зубы, но не подала виду; ей всё ещё было очень неспокойно слышать такое. Всем нутром хотелось цепляться за эти слова и глупо верить, что это — не его выбор, а жестокие обстоятельства. В конце концов, Ромео и Джульетта тоже были жертвами обстоятельств, а теперь их имена стали нарицательными. Да и быть женщиной мафиози — до жути круто, если верить медиа. Вот только явно небезопасно.       Она пришла сюда с мыслью о том, что будет говорить с Сандрой. Думала, что они обсудят отношения с членами мафии и прочее, но стоило ей ступить на порог, как девушка улетучилась: «Уже четыре, нужно срочно забрать свежий хлеб в пекарне, сейчас как раз пекут новую партию моих любимых мини-багетов!». Сначала Вимала не поняла, но сейчас осознала, почему Сандра оставила её с Чуей — это было честно и справедливо по отношению к ней самой. Сандра, как психолог, да и просто человек своего характера, могла бы наплести ей чего угодно, а в этой ситуации — в подробностях рассказать, как классно, когда твой любимый человек — преступник. Чуя так не мог. Накахара был человеком честным, нервным и открытым, поэтому разговор с ним кристален.       — Что ты делал бы на моем месте, м? — она промямлила в свою ладонь, не переводя взгляда с картины. — Только честно. Представь, что ты — обычная училка японского. Приехала в Йокогаму в свою первую командировку, а тут такая хуйня творится.       — Снес бы Дазаю рожу.       — Я даже этого не могу, — Вимала горько хмыкнула. — Напоминаю: простая училка. Не как ты…       — Я понимаю, — Чуя кивнул, с печалью глядя на Вималу. Она впервые казалась такой отстраненной, он всегда ненавидел это чувство и не знал, как строить диалог с человеком в таком настроении. — Ты даже представить себе не можешь, как прямо сейчас его выворачивает наизнанку. Уверен, он предпочел бы этому снесенное ебло.       Вимала почувствовала, как скулы свело от обиды и жалости одновременно. Чувства были настолько противоречивы, что озвучивать их хоть кому-то казалось идеей бредовой и даже позорной. Глаза заслезились, и она подняла голову, не позволяя слезам покатиться вниз. Она знала, по крайней мере догадывалась, что Дазаю сейчас плохо. Не нужно быть опытным психологом, чтобы, будучи на её месте, понять, насколько этот человек нестабилен, насколько легко на самом деле пробиться через жутковатую натянутую улыбку — достаточно второй фаланги пальца, скользнувшего под бинт на его запястье.       Хотелось наплевать на все, переступить через себя и рвануть к нему. Она чувствовала себя ужасно, понимая, как сильно он нуждается в поддержке, пока она не действует. Это глупо, раздражающе глупо; сколько раз она, читая книгу или смотря очередной сериал, удрученно вздыхала над персонажами, которые так нуждались друг в друге, но держались порознь… сейчас это казалось элементарным. Она выжала бы из себя всю душу, вырвала бы всё изнутри, чтобы помочь Осаму, если бы знала, что это не будет использовано против неё самой. Ровно так, как не были использованы её чувства.       — В этом явно нет моей вины, — Вимала пожала плечами, пытаясь выглядеть так, будто внутри неё не крутится эмоциональная мясорубка. — Чуя, зачем я здесь? Чего ты хочешь?       Ей не хотелось звучать грубо. Как минимум из-за того, что Чуя — убийца, как максимум из-за того, что ей хотелось сохранить нормальные отношения с ним. Разумеется, от былого восхищения и следа не осталось, а особая аура Накахару больше не окружала; сейчас он стал просто красивым, ухоженным мужчиной, который, если подумать, и в разговорах особо талантлив не был. А казался. Вимала в свои годы прекрасно понимала, что разочарование со временем неизбежно, но и представить не могла, что в Чуе разочаруется по таким причинам.       — Я хотел… — он растерялся, вздохнул и опустил взгляд на собственные пальцы, царапающие ткань брюк. — Это не твоя вина, да. Но я чувствую, будто в этом есть доля моей, поэтому хотел хотя бы извиниться, и, очевидно, в идеале хотел уговорить тебя с ним поговорить.       — Поговорить с ним, — Вимала кивнула. — Ну поговорю. Я с ним последнее время часто говорила, и что? Что должно помешать ему снова сделать из меня дуру? Чуя, это…       — Он не делал, — Чуя перебил её. — Дазай много из кого делает дураков, включая меня зачастую. Но к тебе… блять, если бы он действительного того не хотел, то ты никогда бы не узнала ни о чем. Вы бы поженились, завели детей и умерли в один день, но ты всё ещё думала бы, что он простой гид. Я никогда бы не стал выгораживать его, но, сука, это просто исключительный случай! Он хотел быть честным. Я видел это своими глазами, Вимала, он стал таким живым, заинтересованным…       Деви прикрыла глаза, а потом согнулась к коленям, закрыв лицо руками. Чуя с сожалением смотрел на то, как её плечи вздрагивают, и Вимала шмыгает носом. Грудь сдавило жалостью, ему хотелось бы помочь ей хоть чем-то, но всё, что он мог, уже предложил. Лезть дальше было бы глупо, поэтому он просто двинулся к ней и крепко обнял, уперевшись подбородком в её макушку. Чуя просто позволил ей плакать столько, сколько ей будет нужно, и держал её, показывая, что она не одна. Мысли накатывали жгучим кипятком, который Вимала стремительно проглатывала; она думала о том, сколько раз Дазай умело находил оправдание каждому своему проколу в роли гида, как он сидел напротив неё в «Юи-чан», как они проводили вечера вместе — и всё это время он держал её за дуру.       Это всегда было главной проблемой. Люди не умеют прощать, но умеют притворяться, обманывать самих себя и других. Она тоже могла бы годами любить его дальше — так же искренне, но помня, какой дурой он её считает. Могла бы быть с ним, такой же чувственной и внимательной, но не к нему самому, а к тому, чтобы он не смог снова её обмануть.       Она не хотела этого, а значит, не могла быть с ним, и ей до отвращения эгоистично хотелось бы верить в рассказы Чуи о том, что Дазай никогда не влюбляется — и после неё никогда больше не влюбится. Будет помнить до конца жизни, будет верен ей и несчастен без неё. Но вопреки этому хотелось, чтобы он был счастлив. Хотелось, чтобы он был с ней, и был счастлив.       А это уже невозможно.       Дазай уже пытался свыкнуться с тем, что в его жизни больше не будет её. Он проходил мимо её двери так, будто не знал, что за ней находится. Делал вид, что не слышит разговоров за стеной, которые очень часто были о нём, но кусал губы и зажмуривался, молясь, чтобы Ленина и Рампо, захаживающие к Вимале, были понастойчивее, говоря, что ей нужно дать ему шанс. Осаму до боли хотелось убедить её хотя бы в том, что он никогда не нёс никакой опасности для неё.       Он не мог даже пить. И курить было отвратительно. Дазай бесцельно шатался по дворам, пытаясь отвлечься от мыслей. Фотографировал птиц, сидящих на проводах, огромные экраны с рекламой, чужих собак. Несколько раз заходил в кафе и заказывал еду, не лезшую в горло. Снова фотографировал красивую подачу, портил вид, перемешивая, и уходил, даже не попробовав. Десятками минут он стоял напротив окна и сверлил болезненным взглядом каждое здание мафии, проклиная каждый этаж и каждого работника по отдельности, включая себя.       Осаму безумно скучал. Ему хотелось ногтями по стенам скрести побелку, до того тоскливо было лежать одному, зная, что сейчас через одну лишь тонкую стенку так же мучается Вимала. Дышать было тяжело, а когда губы начинали трястись, он прикусывал край наволочки, не позволяя себе заплакать. Засыпать у него стало получаться — Ода, ставя перед Дазаем тарелку вкусно пахнущей еды, сказал, что это из-за того, что организм в ужасном стрессе и тратит на это кучу энергии. Еда в тот вечер у него получилась так же хорошо, как раньше, но от этого почему-то стало ещё хуже.       Дазай чувствовал себя потерянным, и потерялся он на минном поле; со стороны он выглядел спокойно, почти как обычно, разве что улыбался чуть реже. А внутри тщательно выбирал, о чем может себе позволить задуматься, а какие мысли лучше откинуть, чтобы не разрыдаться. Он спокойно прикладывался на большой рабочий стол в центре офиса, пока все работали, и даже слабо улыбался, пока голова болела от заполнившего её до краев желания упасть к ногам Вималы, остановить время и разрыдаться от несправедливости. Он представил бы их совместное будущее, и у него было бы достаточно времени, чтобы помечтать, перед тем, как в мысли ворвется реальность, и он поймет, что в будущем её, скорее всего, даже не увидит. А если и увидит, то через много лет, когда её обида забудется, а он выберется из мафии и поедет отдыхать в Бангалор, оставшись никем, а она, наверное, станет для кого-то невестой. Скорее всего, это будет хороший парень, потому что у всех, кто оставляет Дазая позади, все всегда налаживается; и если они встретятся, то она посмотрит на Дазая, как китаец на учебник по латыни, потому что они совершенно из разных миров, что никогда не должны были пересечься.       — Я на колдунью похожа? — Ленина хлопнула рукой по столешнице, рывком поднявшись со стула. — Я приворот не сделаю обратно, время возвращать тоже не умею.       Она беспокойно заходила по студии, уперев руки в бока. Дазай молча сидел на диване, думая о том, как всё это осточертело. Каждое слово Лениной о том, что она не может сделать ничего, чтобы помочь ему вернуть Вималу, было ножом в его горло, не говоря о чувстве полнейшего унижения, которое он испытывал, сидя здесь, как провинившийся ребенок, родители которого в панике решают, что им теперь делать.       Ода сидел за столом. Он выглядел спокойно и одним взглядом пытался охладить пыл Лениной.       — Не заводись, — сказал он, стукнув ногтем по кружке с кофе. — Ты знаешь её лучше нас всех, поэтому мы пытаемся подобраться с этой стороны.       — Я понимаю, — она глубоко вдохнула, едва не захлебнувшись воздухом, и оперлась рукой на столешницу. — Но…       — Просто попробуй отнестись к этому проще, — Сакуноске накрыл ладонь девушки своей, убедительно заглянув в глаза. — Ты ведь не стала расставаться со мной из-за этого. Так представь, что это не настолько масштабная проблема, а простая ссора двух людей в отношениях. Что ты хотела бы услышать от своего парня, если бы была на месте Вималы?       Ленина, с сомнением глядя на Оду, всё же решила послушаться и села за стол напротив него. Она вздохнула и прикрыла лицо ладонями, вскоре раздвинув пальцы, чтобы взглянуть на Сакуноске. Ленина совершенно не знала, что делать и нужно ли делать что-то вообще; с одной стороны, она своими глазами видела, как счастлива Вимала, будучи с Дазаем, с другой был его обман и опасность, а то, что она сама осталась с Сакуноске, ничуть не умаляет оправданности желания Вималы не идти на это безрассудство.       — Тяжело относиться проще к тому, что напоминает сюжет ебаного сериала, а на самом деле является твоей собственной жизнью, — Ленина вздохнула. — Уверена, что Вимала, как и я, думала, что мафия в Японии перевелась ещё в прошлом веке, а тут такое.       Она повернулась к Осаму. Этого взгляда, как и его напряженности, она не скрывала; напрямую оценивала, водя взглядом по лицу в попытке уловить хоть что-то, похожее на ответ — хороший ли он, в конце концов, человек? Дазай казался безэмоциональным. Он ковырял свои пальцы, позволял взгляду скользить по выглаженной на брюках стрелке, но не сталкиваться с чужим. Ленина не могла сказать, было ли это попыткой запрятаться от ответственности и вины, или его попыткой пережить все это.       Осаму был спокоен, его совсем не тревожило то, как на него смотрят, но поднимать взгляд в ответ совсем не хотелось. Он понимал, что Ленина — вовсе не настолько простенькая девчонка, и сейчас она понимает его даже лучше, чем Сакунске, не бывавший в ситуациях, даже отдаленно похожих на эту. Было бы хорошо поговорить с ней искренне, и даже собственная самооценка тому не препятствовала, но было что-то другое. Что-то, не имеющее точного определения. Наверное, ему действительно хотелось получить эту оценку самого себя от кого-то вроде Лениной, но совсем не хотелось вмешиваться в это и влиять на полученный ответ. У него было стойкое ощущение того, что в этот раз ему нужна настоящая, точная и искренняя оценка себя. Ему самому было необходимо узнать, какой он на самом деле.       …но Ленина лишь покачала головой, поджав губы. Взглянула на него с каким-то размытым сожалением и отвернулась.       А Дазай заулыбался. Его так и не поняли.       В тот день он встретился с Вималой лицом к лицу.       Она вышла в коридор, чтобы налить в графин воды из кулера, стоящего в углу, когда Дазай закрывал за собой дверь квартиры Лениной, оставив там Сакуноске.       Встретившись взглядами, оба резко замолчали, даже задержали дыхание. Графин в руке Вималы наполнился до краёв, но та даже не заметила вытекшей на руку воды — все чувства будто собрались комом в груди и упали камнем вниз, к земле, под которую так хотелось провалиться двум стоящим друг напротив друга людям. Деви быстро зашарила взглядом по побледневшему лицу; колкое чувство вины вонзилось в голову, стоило ей подметить впавшие скулы и мешки под глазами. Осаму выглядел плохо. Действительно плохо. Это не было эстетичной бледностью и худобой, это было болезненным видом нездорового человека, вредящего самому себе — вид, от которого хотелось отвернуться.       В какой-то момент — казалось, минуту так на сороковую из их секундной переглядки, Вималу затошнило от самой себя. Она ведь знала, что хотя бы это точно было правдой — чувствовала собственными пальцами выпуклую роспись шрамов на запястьях, худых ногах и даже шее. Она знала о состоянии Дазая и о том, как он действительно доверял себя ей, но даже это не могло заставить её дать ему шанс объясниться.       Осаму хотел броситься к ней. Он никогда не был любителем даже мимолетных прикосновений, но сейчас прикоснуться к Вимале казалось чем-то необходимым. Хотя бы иметь эту возможность, просто иметь и даже не пользоваться ею — Дазаю было бы достаточно и этого, но он никогда не имел того, в чём нуждался. Внутри всё сжалось от скулящего одиночества. Казалось, что легкие совсем опустели и прилипли к ребрам так, что не отдерешь теперь. Это было странное чувство — как и всё остальное, что было с Вималой, — чувствовал Дазай его впервые: стоишь вроде в шаге от человека, которого считал самым близким, а тебе одиноко.       Никогда ещё он не был так растерян. Никогда его взгляд не блуждал по чужому лицу так бессмысленно, а губы не приоткрывались, чтобы выдать лишь сдавленный и такой же напрасный вздох. «Пожалуйста, скажи хоть что-то», — думал человек, для активного разговора с которым не нужно было даже молчать громко, — и это было страшно, но...       — Привет, Осаму. Поговорим?