кончится детство

реквием по потерянной человечности — ризли читает заголовок статьи и фыркает громко, будто бы весь мир сейчас услышит его негодование. как же пафосно это звучит, ей богу, не могли чего получше придумать? каждый третий человек в меропид в раза четыре человечнее любого, кто на поверхности сорит деньгами. это даже звучит смешно. не то чтобы реквиемы это то, что стоит посвящать таким местам, как крепость меропид он отбрасывает газету на край стола и отстукивает пальцами ритм вальса по холодному железу. секунды без мыслей и тишины, а потом доносится стук в дверь. с газеты на него глядит навия, когда ризли кричит «входите» входит, правда, клоринда ирония смеётся над ними двумя, вероятно, когда она, отцокав своими каблуками по ступенькам лестницы, глядит на первую полосу. у каждого есть свои незакрытые гештальты, — думает ризли, — просто у клоринды эти гештальты растут и становятся самостоятельными большими проблемами, а она и не знает вовсе, что с ними делать. гештальты плачут, врываются на судебные заседания и имеют светлые голубые глаза (ризли не нравятся стоны клоринды. ему не нравятся и свои, когда они вместе. так просто удобнее) навия тоже смотрит на клоринду с газеты и улыбается ярко. реквием по потерянной человечности — а кто из них человеком вообще хотя бы был? ризли был монстром, клоринда — убийцей. навия — да как же, господи, ему было плевать на навию. нëвиллет вообще жил столетиями. дети из дома очага были никем. пустая улыбка навии с первых полос, когда за душой ни гроша, только боль и ненависть, и может быть совсем капелька сострадания — вот и вся ваша хваленая человечность люди с голубыми глазами, ризли считал, были не достойны доверия. он тоже, когда смотрел в зеркало, себе не доверял клоринда переступает на месте — каблучки цокают, пуговка стойко держится (ризли вспоминает, как срывал её тёмными холодными ночами и целовал чужие груди) — извольте сообщить причину вашего визита, дорогая? (если вы хотите снова расцарапать мои плечи, то я и не против. ваши коготки лучше ножей и лучше одиноких мерзких кошмаров) — изволю, герцог, только пыл поумерьте. сегодня я к вам только лишь по делу — о, действительно, миледи? миледи ехидно расползается по языку и горлу горечью, и клоринда кривится на его глазах, хотя обычно пытается скрыть свои чувства. такие вот у них отношения — во всëм неприятные, во всëм какие-то грязные даже, во всëм пытающиеся заменить других. у клоринды на губах выведена любовь к голубым глазам, а ризли просто тошно клоринда хмурится всё же, снова становясь холодной и сдержанной собой, и ризли скрещивает руки на груди, разглядывая её милые губки. как же он устал от этой прекрасной женщины, если бы только боги знали — я не посыльный, — начинает она, — но дело требует вашей срочной помощи, — и протягивает жёсткий желтоватый конверт с алой печатью дворца мермония ризли усмехается и забирает письмо из чужих коготков, клоринда тут же отворачивается и валится на диванчик сбоку, словно переваривая свою дневною квоту разговоров с ним. ризли разглядывает её тонкие черные чулки и думает о том, как бы их сорвать это не новые мысли, но ризли их старается отогнать — топить себя в похоти не лучше, чем в алкоголе, и эту стадию он уже пережил. переживёт и другую. он разглядывает нежную желтоватую бумагу и разрывает конверт (специальный ножичек есть только у тех, кто верит, что это им надо. и у нëвиллета. это уже другая категория) на письме теплом витиеватым почерком выведено холодное: «уважаемый его светлость, герцог ризли, управляющий крепости меропид. прошу посетить вас дворец мермония в ближайшее время для обсуждения чрезвычайно важных вопросов, связанных с преступной деятельностью некоторых личностей во флëв сандр. это дело особой важности, а потому прошу мадемуазель клоринду доставить вам сие письмо. жду вас в течение этих двух дней дворец мермония, юдекс нëвиллет» и аккуратная маленькая подпись в нижнем углу листа. ризли разглядывает её недолго, пытаясь разобрать в непонятных завитушках хоть что-то, но почерк нëвиллета и так всегда выглядел как издевательство над людьми. он поднимает взгляд с письма и смотрит в сторону дивана — клоринда раскинула руки по спинке и откинулась назад словно у себя дома. учитывая то, сколько раз они уже трахались в этом кабинете, можно сказать, что так это и было — месье нëвиллет назвал тебя «мадемуазель» в письме, представляешь? — фыркает он — это всё, что там было интересного, идиот? ризли смеётся и сжигает письмо над свечей. конечно, можно было бы и вырезать эти конкретные два слова, чтобы после каждый раз показывать их клоринде и потешаться, но что-то его останавливало. возможно, лишь факт того, что нëвиллет ясно дал понять своим тоном в письме — происходящее тайно и серьёзно, и никто не должен знать о том, что происходит а у ризли было такое отношение к нëвиллету странное, что-то вроде особо острого уважения, что он и не смел идти против чужих просьб, какими бы они ни были. даже если и не высказывались вслух. в конце концов, это был нëвиллет — конечно нет. прогуляемся до дворца? восемь вечера почти, скоро последний рейс до кур-де-фонтейн от оперы, успеть бы. клоринда закатывает глаза и поднимается с дивана одновременно с ним, встающим из-за стола. ризли накидывает тëплый полушубок — зимы в фонтейне прохладные, однако, выключает граммофон и допивает последний глоток чая. клоринда молча наблюдает за ним, отцокивая каблуками до лестницы вниз цок-цок-цок когда ризли подходит ближе, они становятся рядом друг с другом, молча глядя в глаза. глаза у клоринды тëмные и такие грязно фиолетовые, словно разглядываешь самые потаëнные глубины моря. и никогда ты не знаешь, что в них прячется ризли скользит рукой по её плечу до груди, по животу до бёдер, и до чужой задницы, мягко сжимая одну из половинок. в чужих глазах — лишь та же похоть, что и в его, а ещё отражается спокойное небо тëплых солнечных минут у навии глаза ясной погоды летним днëм, у ризли же — самых холодных и одиноких часов драконьего хребта. крио глаз бога почти синоним к слову один. в его глазах — пустота, и клоринда смотрит сквозь него, словно бы отчаянно пытается взглядом вырастить блондинистые космы за его спиной но ризли сер и сед, и болен, одинок. он целует её в щеку бессмысленно и бесчувственно, и отпускает из своих рук. отворачивается, начиная спускаться. что есть похоть, когда на сердце пустота, и в глазах чужих пустота, и вместо ризли вообще одно большое пустое место он не более, чем жалкая пародия на навию в чужих глазах. впрочем, как бы ни было противно, клоринда и для него лишь анальгетик к кошмарам с кровью на руках и порезами на шее. он плохо справляется со своей работой — навия из него просто никакая (впрочем, и из клоринды не получается хорошего наркотика) дверь закрывается, и они молча покидают крепость меропид. словно бы у ризли не осталось укусов по плечам, а у клоринды синяков на бëдрах, и вообще они никто друг другу — чаи вместе не гоняют, вместе не ходят на могилы друзей и на грязном красном диване его кабинета тоже не трахаются, а так, легко тыкаются друг в друга половыми органами как же всё-таки мерзко

***

на улице льёт дождь крупными каплями и застилает обзор на метры вперёд. мимо оперного театра они проходят в тишине мерного отзвука ливня по крышкам их зонтов — обязательно разных, чтобы друг друга не трогать и не держать. ризли разглядывает грязные пепельные тучи над их головами, низко давящие на макушки, словно только вытяни шею и сразу же под пресс, а потом смерть и все вытекающие красные последствия в воздухе пахнет озоном, и лёгкие словно бы вдыхают плотную воду вместо кислорода — дышать тяжело и сложно, и ризли не думал, что в крепости ему когда-нибудь будет проще этим заниматься, чем на поверхности. небо гремит и пожирает любые отсветы молний — и давно погода так бушует? — три дня уже как, — бормочет клоринда, шум дождя глушит её голос, но ризли взял привычку не переспрашивать — себе же дороже аквабус ждут недолго, ризли разглядывает за горизонтом светящиеся ставни окон башен кур-де-фонтейн и чувствует в себе острое желание взять спичку и поджечь весь город, чтобы потом согреться на его костях и каменных стен-клеток, джунглей детям нельзя играть со спичками и огнём, и вообще лучше бы им не играть, а заниматься каким-нибудь делом. ризли уже давно не ребёнок — примерно с тех пор, как получил первые шрамы в уличной драке во флëв сандр, когда ему отбили почки и сломали четыре пальца, а потом изрезали руки так, что остались неаккуратные шрамы по плечу и ниже. но со спичками всё ещё играет (каждый раз, когда говорит клоринде, что она — это лучшее, что с ним случалось в жизни) (он бессовестно врёт, не стесняясь, и они оба это знают, просто клоринда бесится, а ризли хочется ударить себя в живот) он хочет также поиграться и сжечь и фонтейн, просто потому что а почему бы и нет. какое ему дело до мест, что его прожевали и выплюнули когда-то. к сожалению фонтейн слишком большой, а ризли до сих пор слишком маленький, он всё ещё разглядывает этажи города усталыми глазами и скромно по-больному боится того, что будет ночевать на улице под дождём они складывают свои зонты, когда поднимаются под навес аквабуса, мелюзина проводник молчит, разглядывая что-то вдалеке и словно бы их даже и не замечает. оно и к лучшему, их с клориндой взаимные опротивевшие друг другу взгляды не предназначены для чужих глаз. следующие полчаса проходят в шуме дождя и тихих цоканьей каблучков клоринды цок-цок-цок по металлической верхушке лодки, ризли разглядывает чужую маленькую лодыжку и хочет не знать, как она выглядит без чулка (он знает даже слишком хорошо) дорога до дверей дворца мермония словно бы вымощена каким-то особым белым камнем, иначе не объяснить, почему ризли становится иррационально всё проще жить, чем ближе они подходят к зданию. на входе их встречает немного вымокшая рыженькая мелюзина, забирающая у них сырые куртки и обещая скоро заварить чай ризли любит тепло, чай и мелюзин, поэтому он более чем счастлив. ему вдруг хочется схватить чужое предплечье и может быть его поцеловать. но клоринда проходит дальше по коридору быстрее, цокает уже не так громко, конечно, и ризли лишь разглядывает её маленькую прямую спинку, красивую, бледную без одежды, со шрамами, которых ни один из них не стыдится и всё же он не делает ничего, чего хотел бы сделать. мелюзина у стойки администратора говорит, что в кабинет приглашён только ризли, и клоринда на это лишь фыркает, разворачиваясь в сторону своего кабинета. она покачивает бёдрами, уходя, и ризли смешно осознавать, что он сам это придумывает для себя же. ему не хочется прощаться, вероятно, он ещё зайдёт к клоринде после этой внеплановой встречи с нëвиллетом. и черт его знает, что они будут делать ризли толкает дверь чужого кабинета и быстро проскальзывает внутрь. в этом светлом и тëплом месте непривычно мрачно, слышатся громовые отзвуки, и свет приглушён по периметру комнаты. нëвиллет привычно восседает за своим столом, что-то расписывая и подчёркивая, и ризли с секунду просто его разглядывает (к некоторым людям — или нелюдям — сложно не испытывать восхищения. ризли не оправдывается. нëвиллет просто прекрасен и всё) — надеюсь её превосходительство наруками огосë не собирается нас сегодня посетить, месье, — фыркает ризли в тишине комнаты, и нëвиллет едва заметно вздрагивает, поднимая на него свой хмурый взгляд отчего-то сегодня все хмурятся, думается ризли, случилось ли что плохое, о чём ему только собираются рассказать? а ведь день начинался так хорошо нëвиллет тем временем отвечает: — к счастью или нет, никаких архонтов не ожидается в ближайшее время на этих землях, — а затем, немного поразмыслив, добавляет, — может быть, помимо барбатоса ризли усмехается, усаживаясь на один из диванчиков в стороне от чужого стола. зря что ли они тут стоят? нëвиллет, однако, не подаёт и намёка на улыбку, но ризли, можно сказать, уже привык. есть что-то прекрасное в том, что нëвиллет, кажется, улыбается только в самых редких случаях — архонт свободы и ветров. он, разве, не оставил свой народ? — насколько знаю, барбатос жив и процветает — то дивно, но кто ж об этом знает? они молчат с секунду, пока гремит погода за окном, и отсветы поражают стены вспышками. ризли считает отблески молний на чужом задумчивом лице, всё ожидая, когда же нëвиллет соизволит поделиться с ним происходящим. нëвиллет, однако, не торопится, сначала дописывая что-то в документах, а затем откладывая перо и разминая пальцы. ризли всё поглядывает на дверь и думает о том, что мог бы провести с клориндой ещё некоторое время. даже если бы она того не желала когда рыженькая мелюзина приносит чай, ризли разливает тот по чашкам — себе с двумя кусочками сахара, нëвиллету с тремя — и ждёт, пока достопочтенный юдекс опустится рядом с ним. нëвиллет складывает руки на коленях в несвойственном ему жеманном жесте, и ризли, только отхлебнув свой любимый чай с жасмином, всё же спрашивает первым: — так и что случилось? такой, казалось бы, простой вопрос заставляет нëвиллета ещё сильнее нахмуриться, и ризли может быть ловит себя на мысли, что хотел бы, чтобы нëвиллет не портил своё прекрасное лицо такими эмоциями. он тоже отпивает чая, молча некоторое время, и только потом отвечает: — твоё личное дело было выкрадено из архива ризли, только подносящий кружку ко рту, замирает изваянием на месте, вглядываясь в тумбы с книгами напротив. его лицо искажается, и всё это кажется каким-то сюрреалистично ненастоящим, просто потому что…кому вообще могло понадобиться его дело? — вы, я полагаю, знаете уже, кто это сделал? нëвиллет сдержанно кивает, ставя чашку на столик подле дивана. ризли краем глаза наблюдает за его плавными нежными действиями и всё пытается понять, где подвох. что такого особенного в этой краже? ризли не публичная личность, разглашение его прошлого, например, лишь укрепит его авторитет. тогда что же так сильно волнует нëвиллета? — тогда в чём проблема? есть же, я понимаю, какая-то серьёзная проблема, требующая моего вмешательства? нëвиллет вновь кивает непривычно тяжело, и ризли впервые имеет возможность взглянуть в его светлые розоватые глаза. если бы он был чуть более доверчивым, то подумал бы, возможно, что нëвиллет за него волнуется. нëвиллету, конечно, не чужды чувства, но ризли почти уверен, что в нём мало чего-то действительно сострадательного — имя вора — арно дидион, ризли когда нëвиллет переходит на «ты», вероятно, сгущаются тучи над небесами каждый раз, потому что редко, непривычно и не часто несёт что-то хорошее за собой. ризли разглядывает его молча, пытаясь пересилить онемение. ему кажется, что он и пальцем не сможет двинуть сейчас от странного неприятного цепкого ужаса, пробирающего его до костей есть некоторые люди, которых лучше не вспоминать, и есть некоторые вещи, о которых стоит не помнить — он всё ещё жив? — лишь бесцветно отвечает ризли в конце концов. нëвиллет щурит глаза, сжимая губы в полоску, и в очередной раз кивает. ризли кивает ему в ответ, также отставляя чашку на стол — я убью его, — тихо говорит нëвиллет выдыхает грузно и отвечает строго: — не смей. последствия будут серьёзными — важно ли это, месье? — если не хочешь потерять всё, что у тебя сейчас есть, то да, важно ризли невидящим взглядом вновь смотрит прямо в чужие звезды-глаза. а что у него есть? подводная крепость, в которой каждый пятый хочет перегрызть ему глотку, секс с клориндой по четвергам, когда ей больно, кошмары первого сорта, вот уж действительно повезло, и, конечно же, нëвиллет, который называет его по имени. к тридцати одному году это, вероятно, всё, чего он добился. так держать — ты позвал меня зачем тогда? — прими участие в расследовании по делу. ты знал этого человека лучше, чем кто-либо ещё в фонтейне. и ты моё доверенное лицо ризли потирает пальцами переносицу, склоняясь к коленям и ставя на них свои локти. это всё, конечно, мило и всё такое, не то чтобы ему неприятно слышать, что нëвиллет ему доверяет, но есть некоторые люди и есть некоторые вещи, и ризли не в том сейчас (по жизни) состояние, чтобы со всем этим сталкиваться ему бы с клориндой пообниматься как-нибудь без чужой ненависти в его сторону — это максимум того, о чем он хочет думать. желания искать чëртового арно и вообще видеть этого уродца у него нет, никогда не было и не будет. нëвиллету этого, вероятно, не понять ризли не знает, какое у месье о нём мнение, но что-то ему подсказывает, что там точно есть что-то про месть и незакрытые гештальты. у ризли этого всего, конечно, в избытке, но он как клоринда в этом деле — совершенно не знает, что делать, и поэтому делает целое ничего, предпочитая топить себя в другом человеке рядом (даже если тошно, противно и вообще не хочется совсем. ризли только, вот, хочется, но это очередная проблема, решения которой у него пока что нет) — мне больше не семнадцать, знаешь — знаю — и во мне нет тех же чувств. я их отсидел и переварил по двадцать раз — хочешь сказать, что не собираешься мстить? что изменилось? ты желал его смерти минуту назад. от своей руки — я хочу отомстить, но я не собираюсь этого делать, нëвиллет, вот что изменилось! — рычит ризли в конце концов. нëвиллет вновь вздрагивает, и ризли в ту же секунду чувствует острый колющий стыд, приходящий на смену мимолётной вспышке гнева. черт возьми, и надо было ему так кричать? — прости, — выдыхает с сожалением. ему лишь кивают в итоге и тихо отвечают: — я тебя не понимаю ризли, до этого глядевший на шторм за окном, глубоко вдыхает воздух и подсаживается к нëвиллету ближе, полностью поворачиваясь корпусом. нëвиллет неловко теребит манжеты на запястьях, и ризли всё чувствует себя виноватым — я согласен на участие в деле. но, месье, пообещайте мне, что я никогда не увижу этого человека. потому что иначе я убью его. своими руками. со всеми вытекающими последствиями нëвиллет смотрит на него в недоверии, и ризли понимает — нëвиллет снова теряется и совершенно не знает, как ему поступить в этой ситуации. для него всё, что связано с чувствами — это странная и непонятная вещь, и ризли, наверняка, не помогает вовсе. но, вот проблема, ризли и себе то не может помочь сейчас, не то что нëвиллету — хорошо, пусть так и будет, — отвечают ему через несколько секунд, и ризли давит в себе незнакомое желание положить руку на чужую щеку и просто попытаться хотя бы нëвиллета успокоить он вглядывается в чужие глаза, казалось бы, в сотый раз, и может быть впервые замечает: у клоринды радужка такая тёмная-тëмная, словно бы под толщей воды находишься и тебя прямо сейчас раздавит. у нëвиллета пудренные нежные розовые радужки, свойственные наверняка той расе нелюдей, к которой он принадлежит, и такие непривычно тëплые, словно бы ты прямо сейчас паришь где-то в облаках (и пики драконьего хребта протыкают сердце) — успокойтесь, месье, — тихо шепчет вдруг. нëвиллет рвано выдыхает и отворачивается от него, наклоняясь к чашке, пока ризли наблюдает на чужими краснеющими ушами нëвиллет прекрасен, и ризли никогда не мог с этим поспорить. вряд ли он вообще когда-либо видел хоть кого-то хотя бы смутно похожего на месье. а он знал многих людей — и так, — всё же решает сменить тему, — кто ведёт дело? — месье брюль назначен, но согласия с его стороны ещё не было — у него нет права не согласиться — и всё же это обязательная процедура они молчат, и секунды тянутся между ними острыми нитками, перетянутыми меж ручек окон по разные стороны кабинета. словно дотронься и то ли порежешься, то ли порвёшь, но хорошим ничем это не закончится. если бы ризли мог выбрать, какой момент в жизни продлить навсегда, он бы остался в этой тёмной холодной комнате с нëвиллетом по правую руку и звенящей тишиной, в которой становится до скрежета зубов неуютно просто, потому что было в этом неудобстве что-то странно успокаивающее, словно бы выводящее из оцепенения, и ризли не мог оставить чувство, что так оно всё и должно было быть — он знает о моëм вмешательстве? — вполне шестерёнки двигаются, точки сходятся, ризли поджигает лампочку у головы и улыбается — ты заранее знал, что я соглашусь, не так ли? — хмыкает он — ты заранее знал, что согласишься (возможно это тот самый первый раз в жизни ризли, когда он хочет поцеловать нëвиллета невыносимо сильно)

***

цок-цок-цок, тошнотой по железным полам крепости меропид, клоринда скидывает свои туфли и падает на его красный диван словно бы у себя дома. ризли уже, право, ничему не удивляется и ничего уже от неё не ждёт он разглядывает чужое желтоватое письмо в своих руках и думает в очередной раз о навии и её голубых глазах. он думает о том, что фиолетовый и розовый вообще-то почти один цвет. разрывает конверт и достаёт чужие завитушки на плотной бумаге «уважаемый его светлость, герцог ризли, управляющий крепости меропид. спешу вас уведомить о том, что месье брюль взялся за расследование дела и не имеет ничего против вашего участия в нём. вскоре он должен посетить вас с обсуждением всех важных деталей дела. прошу держать меня в курсе развивающихся событий, а потому предлагаю больше не утомлять так сильно мадемуазель клоринду этой перепиской. присылаю вам свой личный почтовый адрес и надеюсь дождаться от вас того же дворец мермония, юдекс нëвиллет» всего с десяток строк ризли усмехается и кидает на клоринду выпытывающий взгляд. клоринда приподнимает бровь в вопросе — тебя тут снова назвали «мадемуазель» — архонты, и что с того? доставь удовольствие месье нëвиллету называть меня так, как ему заблагорассудится, и при этом не быть осуждённым — меня оскорбляет тот факт, что ты думаешь, что я над нëвиллетом тут смеюсь клоринда кидает на него резкий упрямый взгляд, но ризли вообще-то уже давно не ведётся ни на один из тех, что есть в её копилке. скажем так, приобрёл иммунитет. поболел парочку раз, может, хронически развил в себе эту странную мерзкую любовь и как-то привык. поэтому на чужой взгляд ризли лишь улыбается мило и посылает воздушный поцелуй. клоринда закатывает глаза (похоже это её любимое состояние рядом с ним, конечно же, после того, когда они не думают и не чувствовать тоже стараются) ризли разглаживает уголки письма и почему-то в этот раз решает его не сжигать. он вглядывается в чужие мягкие завитки, слабо проводит пальцем по подписи. письмо уходит в среднюю полку стола под все те бумажки, что там валяются. когда-нибудь, может быть, ризли его перечитает, если найдет в себе силы сознаться в том, что ему нужно почувствовать это снова (это — холодная мрачная комната, краснеющие скулы, розоватые глаза, отзвуки молний и ничего конкретного вновь) (слишком много сносок, думает ризли) клоринда засовывает пальцы в ботинки кое-как и совсем уж не женственно дефилирует до его стола. ризли видел клоринду разной — они идеальный пример того, какими друзьями лучше не становиться и не быть — поэтому его это особо не смущает. он отодвигается от стола, и клоринда тут же садится прямо на его бёдра, располагая руки на шее острые коготки проходятся по скальпу, но ризли это вообще-то нравится. клоринда молчит, и он думает, стоит ли язвить или лучше сразу приступить к делу? а ведь сегодня даже не четверг. и газеты на краю стола не наблюдается. он не слышал ничего о навии уже как несколько дней клоринда сжимает его пряди на затылке и говорит совсем тихо: — не хочешь отрастить волосы? будешь выглядеть как настоящий плохой мальчик в привычном обществе это считают за грязный флирт. в обществе клоринды ризли чувствует, как холодные мурашки бегут по его телу, и в животе вдруг образовывается такая огромная дыра, что на секунду у него даже сбивается дыхание. дыра всё растёт, всё поглощает его внутренности, и ризли чувствует, как ухмылка на его лице превращается в странное своё подобие чего ещё хочешь? — думается ему — может, мне ещё и в блонд перекраситься? начать носить жёлтые сучные платья? избавиться от крио глаза бога и выколоть изо льда в хрусталиках глаз ясное теплое небо? бросить тебя как ненужную игрушку и забыть о тебе, а, клоринда? ты этого от меня хочешь? — пошла ты к чëрту, лори, — шепчет он, целуя клоринда отвечает, и пальцы её дрожат на его затылке. ризли хочет расцеловать её руки, плечи, спину, коленки, чмокнуть в нос с десяток раз и может быть никогда не отпускать. на него смотрит тëмный-тëмный фиолетовый, и может быть ризли это устраивает. он ненавидит яркий свет и дождь ему вообще-то больше по душе а на драконьем хребте всегда идут снега клоринда царапает его шею ногтем, оставляет синяк где-то на ключице, больно посасывает шрамы. она, вероятно, ненавидит его также, как и он ненавидит её. это весёлый конкурс, кто кому причинит больше боли: клоринда ему своими действиями или ризли ей своими словами. победителей не наблюдается, все остаются в проигрыше. ризли проникает пальцами под края её шорт — как же он ненавидит эти чëртовы шорты. клоринда языком залазит под воротник рубашки грязный металлический кабинет в этом грязном подводном мире крепости меропид — вот они места, в которых такие, как они, обитают. не выше, обязательно в постоянном страхе и боли, чтобы никогда хорошо и обязательно плохо, как по расписанию. таким людям запрещается быть счастливыми, и ризли с клориндой мастерски справляются с тем, чтобы ненавидеть в себе и друг друге столькое, чтобы за глаза хватало никогда больше, — говорит себе ризли в первый раз. во второй, в третий — тоже. в сейчас он всё же срывает чёртову пуговку на чëртовой рубашке и раздирает чулки на чужих тонких ногах. если клоринда хочет делать ему больно, то почему бы ризли не сделать ей больно в ответ? (это замкнутый круг, из которого выхода нет) никогда больше, — вот она, величайшая ложь на свете. за клевету попадают в ад, прямо на стол цербера. без рубашки и шорт, голой спиной со шрамами по документам и письмам, чтобы обязательно холодно и неприятно, и никак иначе ризли шепчет клоринде в ухо, сжимая её талию: — если вдруг захочу отрастить, как думаешь, навия поделится своим секретом? у неё же волосы так блестят есть некоторые люди, которых лучше не вспоминать, и есть некоторые вещи, о которых стоит не помнить у ризли шрамы через шею и через сердце, и вообще с такими побитыми шавками, как он, не обращаются как с маленькими пуделями знатных особ. таких как он пинают и загоняют в углы. а потом такие, как он, раздирают детей в переулках и гуляют с красными полными костей мордам и их всё устраивает ризли не хороший человек. и клоринда, вообще-то, тоже — ненавижу тебя, — шепчет она в ответ люблю тебя, — хочет сказать ризли. чтобы осудить, а не признаться, в фонтейне ведь всех судят, но никогда — принимают. чтобы клоринда посмотрела на него опять своими ужасными глазами, и ризли опять зажег спичку у стога сена пусть горит, чего ему терять? часами позже белая рубашка клоринды, изорванная в клочья, валяется где-то поодаль у спуска вниз. клоринда лежит головой у него на груди и разглядывает ржавый потолок этого ржавого мира, укрытая его плащом ризли думает о том, что никогда больше — это такая большая шутка, придуманная человеком для самообмана, будто бы да, конечно, я смогу больше не резать свои внутренности тобою, клоринда, и дыры пустые от кошмаров я тоже больше не буду прикрывать пустыми дырами от тебя. и никакой любви, и никакой ненависти, и ничего вообще, и никогда больше есть ты, а есть я (а ещё есть навия между нами, твоё израненное сердце, твоё жестокое сознание, розовые глаза нëвиллета, возможно, пятнадцать ножевых, арно и флëв сандр) (и когда, интересно, этот круговорот никогда больше начался?) вообще-то ржавый потолок — это такая метафора к нашей жизни, может быть, мы умираем — ты слышал когда-нибудь об эффекте даннинга-крюгера? — было дело — тогда никогда больше не упоминай еë при мне ризли сжимает губы и гладит чужое нежное плечо кончиками пальцев эффект даннинга-крюгера — метакогнитивное искажение, которое возникает, когда человек, имеющий низкий уровень компетенции в какой-либо теме, начинает мнить себя знатоком этой темы. высококвалифицированные люди, наоборот, склонны занижать оценку своих способностей и страдать от недостаточной уверенности в своих силах, считая других более компетентными — считаешь, я ничего не смыслю в ваших отношениях? и ничего не знаю? — фыркает он. клоринда поднимает свою голову, переворачиваясь на бок, и смотрит на него почти как на врага народа — не строй из себя знатока и всё. тебя там никогда не было и тебе никогда не понять того, что там произошло — по твоей тогда логике и ты не осознаешь полностью, что там случилось тишина пищит между ними совсем уж отвратительно, и может быть они впервые затрагивают что-то настолько серьёзное в разговоре. ризли планирует оправдываться тем, что не он это начал у клоринды глаза горят какой-то застоявшейся ненавистью вперемешку с острым сожалением, с грустью, с виной. ризли не собирается её утешать — раньше надо было просить. до того как они впервые переспали, до того, как клоринда прошлась по его сердцу каблуками, до того как никогда больше и, ну, вы знаете, всего остального если спасение утопающего дело рук самого утопающего, если это для клоринды константа, что никакой помощи ей не надо, она справится сама, то ладно, хорошо, ризли готов затолкать её голову в воду поглубже. чтобы и она тоже поняла, какого это, когда воздуха не хватает, а всплыть ты не можешь чтобы боль — болью (потому что ризли устал), чтобы навию — навией (потому что да пошла она к чёрту эта навия) — меня там действительно не было, и я так чертовски рад этому, знала бы ты. но я вообще-то знаю тебя, лори. и я вообще-то не идиот. я дружу с тобой уже сколько? пять лет? а сколько я с тобой сплю? а сколько лет я тебя люблю? — хватит говорить это, — почти шипит она. в чужих глазах гуляют искры грязной ненависти, у ризли в радужках — смешинки. ему так больно, что смешно, ей богу, как можно так вообще быть вместе? с ненавистью, с любованием. — ты не любишь меня, идиот — отчего же? — да никого ты, потому что не любишь и не способен ты вовсе на это. потому что себя ненавидишь они молчат с секунду — слышала когда-нибудь про эффект даннинга-крюгера? — улыбается он клоринда глядит ему в глаза пристально, и ризли отчего-то впервые её этого взгляда почти пугается — я тоже тебя знаю, ты вечно это забываешь. пытаешься спрятаться за удобным термином «любовь»? тебе не нужна любовь, ризли. тебе нужно не бояться, но сам ты на это не способен — точно, как и ты — а я и не вешаю ярлыков — но всё равно пытаешься сделать мне больно расстаются в этот раз они молча

***

а потом дожди перестают идти, но почему-то лучше не становится. в четверг клоринда не приходит. ризли разглядывает разводы ржавчины потолка и пытается справиться с нервным мандражом до четырёх утра, в его голове убивают детей и мучают собак, а может быть и наоборот, но он ничего не может с этим сделать а потом приходит детектив, они обсуждают грязные подвалы флëв сандр, в которых находят трупы маленьких девочек, они выкраивают все психотравмы его биографии, да так филигранно, что ризли почти чувствует себя подопытным на медицинском столе. блокнот и чужое перо, скрипящее по серой бумаге, и ризли никогда бы не думал, что захочет выпить опять (возможно он врал, когда говорил, что из клоринды такой себе наркотик. наркотик то, может, был и хреновый, но думал ризли чаще о ней, чем о выжженом лице своей младшей сестры. и, знаете ли, помогало) (он знает, что клоринда вернётся. потому что навия не вернётся никогда. из ризли навия всё ещё так себе, но клоринда уже давно привыкла довольствоваться меньшим. пусть не отвыкает, так проще жить) на поверхность всё же приходится выйти в конце концов. осмотреть последнее место, где видели арно, найти какие-то улики, зацепки, посмотреть глазом человека, который был лично знаком с преступником. ризли почти смеётся, читая то письмо с просьбой лично знаком — странное понятие по отношению к дяде. ризли был с ним лично знаком, но никогда его не знал, может быть, по-настоящему. это всегда было сначала про ложь и притворство, а потом это было про кровь. никогда не давайте детям ключи от подвалов. они найдут там трупы солнце светит над головой, дует промозглый январский ветер. линия «навия», как же смешно. месье брюль встречает его у входа в дворец мермония и вместе они всей группой отправляются на самое дно истоков всех его проблем. возможно, всё же не стоило соглашаться на это (хотя когда он вообще мог отказать нëвиллету, ей богу, даже звучит смешно) в катакомбах флëв сандр пахнет затхлой водой и гниющими водорослями, уходящими в водосток с морей. ботинками отбиваются приговоры по металлическим пластинам, и они продвигаются всё глубже в бедный район города, как боги, спустившиеся с небес. во флëв сандр никогда не бывает тихо, и с их появлением становится ещё только громче ризли хорошо помнит это чувство, когда смотришь на приятно выглядящих, умытых, красивых людей в дорогих костюмах и накрахмаленных рубашках. когда ты сам — босой мальчишка, в единственной футболке у тебя по три дырки (две на спине и одна в районе ворота) и всё лицо измазано то ли в копоти, то ли в чём-то ещё все дети во флëв сандр мечтают быть такими, как ребята с поверхности, и ни один не хочет оставаться здесь. флëв сандр сложно назвать домом вообще для кого-либо, ведь если это — твой дом, то, похоже, тебя очень сильно обманывают. ризли судит по своему опыту (дети глядят на них голодными и жадными глазами, и ризли почти физически становится плохо. флëв сандр на него влияет скверно. не стоило соглашаться, черт возьми, не стоило) старый дом арно находится далеко за пределами мест, в которых обычно живут люди. ризли не знает, с чем это связано возможно, арно просто всегда ненавидел весь свет, а свет весь ненавидел его в ответ. ризли в детстве удивлялся, отчего же такой добрый и хороший человек, как дядя арно, живёт так далеко от центра флëв сандр. нынешний ризли думает: детей убивать проще, если никто не слышит их крики обветшалая полуразвалившаяся крыша, разбитые камнями стëкла окон, покосившаяся импровизированная веранда. откуда у арно и родителей всегда были деньги — вопрос, которым ризли никогда в детстве не задавался. возможно, и не стоило задаваться потом, не стоило выяснять и не стоило в итоге сталкиваться с тем, с чем он столкнулся жизнь не стала бы проще. и, может быть, он тоже однажды стал бы одним из детей в этом чертовом грязном сыром подвале. но он не стал, и это тоже не принесло ему ничего хорошего месье брюль говорит: — не покажете ли нам проход в то место, ваша светлость? ризли привык слышать «ваша светлость» от заключённых. сложно привыкнуть слышать тоже самое от людей, чьи ботинки готова вылизывать половина флëв сандр. он потому и редко выходит на поверхность — ему противно видеть и слышать кур-де-фонтейн, который никогда не видел и не слышал его — извольте, — отвечает ризли, проходя за калитку. подвал поодаль, считайте просто спуск на одну из меньших платформ пониже у воды. единственное место во флëв сандр, где можно спрятать труп (топить проще, чем жечь, не так ли, лори?) они спускаются по лестнице вниз, и следственная группа начинает осмотр места. мозг ризли начинает подкидывать ему не самые приятные детские воспоминания (есть некоторые люди, есть некоторые вещи) — сколько раз вы тут были после произошедшего? — спрашивает месье брюль, закуривая сигару. его толстые большие пальцы неуклюже смотрятся с тонкой никотиновой палочкой в них. пышные усы смешно шевелятся — ни разу — значит, и подозреваемого вы тоже после не наблюдали, ваша светлость? — всё так, месье и больше говорить им не о чем. не то чтобы этот человек уже и так не знает всю биографию его жизни лучше, чем словно бы кто-либо другой. возможно, только сиджвин, нëвиллет да клоринда настолько глубоко вообще погружены в его дела насущные. и месье брюль теперь, вот же шутка горький дым чужих сигар примешивается к плесени в воздухе. ризли почти мутит, но он старается поменьше думать о трупах, детях и ожогах на лицах. лучше подумать о чем-нибудь хорошем, да? отвлечься. клоринда? чертовски плохая идея. нëвиллет? а стоит ли даже начинать? стопки ящиков, гниющих от сырости тюфяков, какие-то корзины и тряпки по углам, спуск в воду по левую руку. всё как вчера, но одновременно совсем по-другому: вряд ли арно тут бывал после того, как его кантору раскрыли. не стоит появляться в местах, в которых дети видели, как ты убиваешь других детей. это вредно для репутации следственная группа, ожидаемо, находит целое ничего, и месье брюль скуривает вторую сигару, пока наблюдает за их тщетными попытками. ризли разглядывает потолок — тот похож на тот, что также нависает над всем и в крепости меропид. ризли променял одну клетку на другую, вот только первая была ему домом мнимым, а нынешняя вполне себе настоящим, но самое главное — его вроде бы даже всё устраивало. у него была коллекция чая, граммофон, красный диван и ящик для писем нëвиллета в какой момент письма нëвиллета стали так для него важны, ризли предпочитал не думать. было проще вспоминать чужие чулки и грубые женские руки на его шее. с клориндой было проще и для него, потому что в целом было-то особо и не важно, любовь это была или фикция. они трахались по четвергам, и всё было нормально. сегодня была пятница, и вчера клоринды не наблюдалось, и ризли это тоже особо не беспокоило, по крайней мере, не так сильно, как бессонная ночь с ней было просто удобнее, всё же, мало в чëм клоринда была тогда не права — он боится и ему нужен анальгетик к этому страху. что помогает лучше, чем зависимость? нëвиллет — это было другое. нëвиллет это было о краснеющий скулах и маленьких тëплых улыбках, и ризли было даже страшно его трогать, даже думать о том, чтобы это сделать — вот настолько нëвиллет был для него неземным. ризли давно уже перестал испытывать к нему детскую неприязнь и подростковую послесудебную ненависть. это переросло во что-то, чего он не мог от себя ожидать никогда трепет — может быть так можно было описать его чувства к нëвиллету. детский, почти наивный трепет по отношению к милой маленькой влюблённости, не надеющейся на что-то большее, чем восхищение издалека. может быть, ему нужно было чувствовать хотя бы что-то только хорошее по отношению к кому-то, чтобы оставаться в своëм уме его любовь к клоринде была грязной, что бы она ни говорила, но это была любовь. свойственная детям, не пережившим своё детство и не видевшим ничего, кроме насилия вокруг. вот такая это была любовь — кто кого, кто больнее, да так, чтобы осталось и запомнилось надолго. с нëвиллетом было не так — было лучше, было хуже, было абсолютно прекрасно, но так тихо и обязательно незаметно, что даже и не ясно, а было ли вообще как-нибудь? от клоринды у ризли оставались укусы на ключицах, а от нëвиллета — письма во втором ящике стола (пока что их было всего три, все рабочего характера, все с подписью-завитушкой, все обычные и ни чем не примечательные). от клоринды — боль, и от нëвиллета тоже, но боль разная и может быть во втором случае даже и приятная флëв сандр они покидают спустя полтора часа с парочкой улик в пакетах и ещё разными вещами в чужих руках. ризли, признаться, не слушал разговоры следственной группы, пропав в своих мыслях. они добираются до участка и прощаются, ризли останавливается поодаль и глядит на дворец мермония снизу вверх. что-то всё же не меняется никогда он ненавидит себя, когда поднимается на лифте к дворцу и проходит дальше мимо палаты жардинаж прямо к кабинету клоринды (прямо мимо кабинета нëвиллета). стучится несколько раз и после слышит через секунду просьбу входить кабинет клоринды не в меру светлый и неподходяще спокойный, не то чтобы её можно назвать энергичной личностью, и всё же мягкие бежевые стены — не то, что могло бы у него с ней ассоциироваться. это не первый раз, когда ризли здесь, и всё же нельзя сказать, что он часто сюда заглядывает. к клоринде всегда может кто-нибудь постучать, к нему же — нет когда клоринда поднимает взгляд, она хмурится — если ты зашёл попить чаю, то кабинет нëвиллета всегда для тебя открыт, даже если секретарь и скажет тебе что-нибудь другое ризли фыркает, разглядывая стопки документов по её правую руку, и цепляется взглядом за кусочек торта на тарелке у столика при диване. валится на него, вытягиваясь вверх, разминая спину — с чего такие выводы? — у леди фурины всё также везде есть уши — вы пили с ней чай с тортиком? и без меня? — притворно косит грустное лицо он, клоринда на секунду отрывается от бумаг и смотрит на него устало — поверь, ты не хотел бы там быть — я вообще-то очень уважаю нашу дражайшую актрису — не сомневаюсь повисает тишина, и солнце яркими лучами пробивается через витражи на окнах. ризли щурится от света — в крепости всегда царит полумрак, и это его даже радует. есть что-то приятное в темной камерной атмосфере его кабинета. но, возможно, он просто привык — я пришёл не чай пить, знаешь, — замечает — знаю — что делать будем? — я — заполнять документы, а ты свободен в своих действиях, ваша светлость, управляющий крепости меропид ризли почти вздрагивает от этих её слов. есть те, кто говорят «ваша светлость» и есть те, кто говорят «управляющий». всё вместе — только нëвиллет и только в письмах. это странно слышать вслух и странно слышать от клоринды. как столкновение двух парадигм, диаметрально противоположных в своих концепциях. держать бы их подальше друг от друга звук пера по бумаги чернилами разносится по кабинету, сотрудники палаты жардинаж всё шумят за дверьми, ризли разглядывает в этой мнимой тишине витражи — погода сегодня хорошая, — тихо говорит клоринда. ризли давит в себе желание вырвать собственное сердце — скажи? слишком тепло для января, и дождей уже с неделю нет — у гидродракона всё хорошо ризли усмехается, смотря на клоринду — чужая улыбка на чужом лице сродни чуду, почти так же редка, как и улыбка нëвиллета. ризли и эти улыбки коллекционирует, вероятно, вокруг него слишком много людей, погруженных во весь этот серьёзный взрослый мир. ризли тоже в нём, но улыбаться ему нравится, даже когда кровь по щеке и рукам, даже когда зал суда, даже когда клоринда. должен же хоть кто-то в этом мире делать вид, что взрослая жизнь лучше, чем кажется — ты был во флëв сандр? иногда словами можно резать воздух. клоринде пора бы получать медаль за эту способность — портить редкие тёплые моменты между ними вопросами о том, о чем не стоит знать никому на свете. вдруг резко и солнце не так ярко, и витражи не так красивы, и чужая улыбка больше похожа на попытку выдавить из себя хоть что-то ризли клоринду не осуждает. ему просто больно — ага — нашли что? — мусор и ворох моих психотравм — пообещай мне не напиваться сегодня — конечно ещё бы ризли было не плевать на обещания клоринде. не то чтобы у него прямо сейчас действительно есть кто-то, ради кого стоило бы воздерживаться от вредных самоубийственных привычек. ризли то пить не станет, на самом деле, он себе давно уже пообещал, что перестанет. себе и никому более. никто больше не заслужил клоринда смотрит на него из-за бумаг и только тихо вздыхает. не верит. ризли и не пытается скрыть. со стороны двери доносится тихий мягкий стук и клоринда просит войти. на пороге появляется мальчишка, наверняка, какой-нибудь стажёр в палате жардинаж. у него новенькая отбеленная рубашка и серебряные запонки на рукавах, ризли разглядывает его почти с весельем — есть что-то смешное в этих детях, пытающихся выглядеть старше, чем они есть на самом деле — мадам… — тихо, почти боязливо произносит он, замечая ризли у дивана. ризли салютует ему, и тот ещё больше тушуется. верх комедии — да, говори, я не занята — вас просит мисс эмилия, — клоринда выдыхает грузно после этих слов и почти закатывает глаза, но всё же вежливо отвечает: — благодарю, иди, я скоро к ней подойду мальчишка убегает так быстро, как только может. клоринда кидает на него испепеляющий взгляд, поднимаясь из-за стола — не пугай детей, пожалуйста — да ну тебя, — смеётся ризли в ответ, — он такой смешной и зелёный был — я почти уверена, что он возглавит палату жардинаж через несколько лет. пахает больше, чем ты — мне пахать уже не по положению и не по возрасту, знаешь ли клоринда на это лишь фыркает, забирает со столика оставшийся кусочек торта и направляется к выходу — я тебя тут не оставлю, давай, бегом отсюда — жестоко, миледи, жестоко и вот опять: клоринда, он, выход из кабинета и никакого пространства между ними. она поднимает свой взгляд и молчит, и ризли почему-то понимает, что это разрешение. разрешение, которого он, может быть, и не хотел бы, но раз уж оно есть… ризли сжимает её талию руками и двигает ещё ближе к себе, хотя куда уж. они целуются около бесчувственно, но всё же мягко, непривычно, но как есть. губы у клоринды искусанные немного, его всё устраивает. это не занимает много времени — их поцелуй, но ризли почему-то кажется, что он длится вечность когда они отрываются друг от друга, наступает странная тяжёлая тишина, словно бы километры невысказанных слов так и хотят прямо сейчас вырваться наружу — тебя не было вчера, — шепчет ризли ей губы. клоринда маленькими пальцами своими проходится по его щетине — и так слишком часто вижу тебя на неделе. решила нарушить традицию — предупредила бы хоть — что больше не хочу трахаться по четвергам? — хотя бы так в молчании клоринда глядит в его глаза и перекладывает прядки у ушей. а потом целует легко, словно бабочкой, в линию челюсти и тут же выходит из кабинета без слов. ризли кажется, что его сердце может разбиться прямо сейчас и прямо здесь. клоринда жестока в своей милости и мила в своей жестокости. ему интересно, что творится у неё в голове когда он выходит из кабинета, ключи лежат на полочке не далеко от дверей. ризли всё закрывает и отдаёт ключи секретарю за ближайшем столом, отзвуки каблуков клоринды слышны в дальней части коридора. он смотрит ей вслед, даже когда она скрывается за дверью, ведущей вглубь палаты жардинаж с нëвиллетом в тот день он так и не встречается

***

это сон, что преследует его годами — детство, которого у него не было, но которое, в самых смелых мечтах, могло бы быть. это всегда одно и то же: метель, несвойственная фонтейну, тёмный вечер в тёмном доме, с торшером в углу и тёплой улыбкой матери, укутывающей его в одеяло как можно сильнее, чтобы не замёрз, не заболел. это колыбельная мягким тихим голосом, расползающаяся в голове словно болезнь. ничего кроме этой колыбельной и нет он всегда был слабым ребёнком, поэтому за ним нужен был глаз да глаз. коленки легко сдирались, костяшки сбивались, мальчишки из школы ненавидели его за мысли и чувства (и что-то всё же не менялось даже в вымышленных вселенных). позже его перевели на домашнее обучение (то, о чем можно было только мечтать) ризли шесть, может, семь, может, восемь, а может его и вовсе нет. это холодная ночь одной из очередных тёплых зим, за окном дует промозглый ветер и снежинки приземляются на ставни окон как монетки, падающие на стол. звонко. над головой у него висят привинченные к потолку игрушки, вообще-то, он уже слишком взрослый для такого, но мама всё отказывается их убирать. а отец и не против у неё теплый-тëплый голос, ризли бы сказал ангельский, если бы знал такое слово. он зарывается носом в подушку и сипит, вслушиваясь в мягкие отзвуки мелодии. свечка в торшере колышется, когда дверь открывает отец. он подходит ближе, скрипят половицы, и присаживается рядом с мамой, чужая теплая рука на его плече ризли чувствует себя дома «только небо, только ветер, только радость впереди» — звучит на повторе в его голове. ангельский голос. тëплое одеяло. холод за стенами дома. семья. понятие, которое его сознание выдумывает, выстраивает, тщательно калибрует, чтобы обманываться им по ночам, а ризли и рад. он ничего не замечает мягкие поглаживания по спине, тёплые слова, никакого одиночества а потом в какой-то момент становится слишком тогда пение превращается в пластинку, которую зажевал граммофон, и ничего уже не понятно и не слышно, только какие-то редкие слова и редкие звуки. ризли хмурится в подушку — подушки не оказывается под носом, только желтоватые наволочки, постиранные в грязной воде. и одеяла тёплого тоже нет, и игрушек. и родителей метель за окном прекращается, чтобы стать затхлым воздухом, вечный шум флëв сандр врывается в голову как осколки подорванной лампочки, ничего не хочется, ничего не понятно. ризли пытается согреться, но одеяла нет, только ветхая куртка поверх футболки в дырочку. запчасти падают как монетки. звонко. до слез громко он открывает глаза: грязный металлический потолок и детский животный ужас, словно бы он снова здесь, в этом кошмаре своего детства, которому нет ни конца, ни края. словно бы ничего и не заканчивалось а потом ризли просыпается

***

«ризли» …ризли не ожидает такого начала письма. не то чтобы его сердце заходится в приступе влюблённой тахикардии, но это определенно греет душу. было, конечно, что-то в этом долгом «уважаемый его светлость, герцог, управляющий» и так далее, но… «ризли, пишу это письмо на твой личный адрес в надежде, что оно дойдёт в ближайшее время. прошу тебя изложить новые детали дела, если те тебе известны. я слышал официальный отчёт и позицию месье брюля, но мне важно и твоё мнение жду ответного письма или твоего посещения дворца мермония в ближайшие дни, на твоё усмотрение. благодарю тебя за активное участие в расследовании дворец мермония, нëвиллет» второй ящик стола, допитый последний глоток чая, выключенный граммофон. никаких сожалений. что-то слишком уж часто он покидает крепость в последние несколько недель. сильно ли его это волнует? не те обстоятельства, при которых радость от свежего воздуха превышала бы отвращение к миру за пределами меропид и всё же он не пишет ответное письмо, а вышагивает по длинным дорожкам от театра эпиклез под хмурое небо, желающее его словно бы поглотить. как бы дождь не пошёл, думается ему, только совсем недавно были такие прекрасные деньки. у гидро дракона всё было хорошо, а сейчас — сейчас пасмурно, облака тяжёлые в своей серости, нависают как наложенные друг на друга плотные полотна ткани ризли прячется под крышу аквабуса, когда первые капли разбиваются о землю, весь час до кур-де-фонтейн он и ещё несколько пассажиров редко болтают с мелюзиной. она много улыбается, как и всегда, рассказывает интересные факты, но лицо, мордочка, у неё обеспокоенная — говорят, мелюзины знакомы с гидродраконом? она улыбается мягко, отвечая: — может и так, месье — отчего же тогда дракон плачет? — нужны ли особые причины, месье, чтобы плакать существам, несущим боль поколений? куртка промокает, пока он бежит до портала дворца мермония, мелюзина снова еë забирает и улыбается ему тепло. ризли любит мелюзин — они милые и добрые, бескорыстные существа, которые помогают бездомным детям. любой, кто помогает бездомным детям, заслуживает счастья, думает он и вот опять: вечер, дверь кабинета нëвиллета и ризли перед ней, пытающийся быть тихим. не получается, и в этот раз нëвиллет поднимает на него взгляд только дверь приоткрывается. его розоватые глаза, ризли видит даже издалека, кажутся странными, будто бы более нечеловечными, чем обычно — месье, — говорит он тихо, кивая головой в приветствии. нëвиллет привстает из-за стола и повторяет его жест — проходи, мне заварить нам чаю? — ты воду предпочтешь, я знаю, не стоит себя напрягать, я и сам чай способен наливать нëвиллет кивает, выходя из-за стола, и присаживается на один из боковых диванов. ризли подходит ближе, разглядывая чужие чуть растрёпанные пряди и уставшие глаза. могло ли ему показаться издалека? заварка нова и ещё горячая, стоит на столике со всякого рода сладостями, наверняка, принесёнными сюда леди фуриной, и ризли закидывает в рот конфетку, пока делает себе чай, а нëвиллету наливает воды из графина с подписью «цяоин». тот всегда её пьёт во время деловых встреч, но ризли уверен, что от того она не нравится ему меньше. через три минуты он ставит кружки на столик и усаживается рядом с нëвиллетом (отчего-то вспоминается клоринда и тот последний раз, когда они виделись. ризли тогда так и не выпил ни с кем чаю. и сейчас тоже не пьёт, но тут уже скорее, потому что знает — нëвиллет умеет угождать, если надо. но сейчас — сейчас не надо. ризли этого не надо) — ты хотел узнать больше о том, что следственная группа нашла во флëв сандр? я, признаться честно, и сам не знаю, что они там нашли нëвиллет отпивает из своей чашки воды и складывает руки на коленях. это его привычная поза — нога на ногу, прямая спина, словно бы прямо сейчас сидит в зале суда и готовится вынести кому-нибудь приговор. ризли тоже сипает чай. жасминовый из деревни цяоин его любимый — нет, я видел все материалы дела и, конечно, знал, что ты — нет. я могу тебе показать, даже, скорее, я покажу тебе их сейчас, чтобы ты видел картину. но меня на самом деле больше интересует в целом твоё впечатление о происходящем ризли хмурится, когда нëвиллет заканчивает говорить, и хмурится ещё сильнее, когда перед ним кладут сероватую папку с выцарапанным номером дела. внутри четыре страницы отчёта, несколько фотографий и много писанины. ризли не хочет её читать особенно после того, как сталкивается с чужим знакомым взглядом-лицом на первой из страниц его чисто по-человечески тошнит. сколько лет он не видел дядю? с тринадцати? это больше пятнадцати чёртовых лет. больше пятнадцати лет: кошмары, грязные воспоминания, ножи в чужих животах и кровь. и никакого желания возвращаться во всё это вновь, видеть всё это вновь, чувствовать это всё вновь. но выбора, кажется, нет уже, кажется, он уже согласился — а можно мне это всё не читать? — усмехается ризли слабо, проходясь пальцами по листам. нëвиллет смотрит на него, может, немного виновато и печально, но всё же качает головой ризли выдыхает. ладно, он сам сдался этим чужим розовым глазам вообще-то, некого винить в том, что нëвиллет ему так нравится. поэтому он снова возвращается взглядом к первому листу с основной информацией о воре (может, назови он его так, будет проще) арно дидион, пятьдесят пять лет. на фотографии он уже седой (впрочем, в этом и ризли далеко от него не ушёл), осунувшийся и потрёпанный жизнью — когда она была сделана? — тихо спрашивает ризли. нëвиллет отрывается от каких-то документов и глядит ему через плечо — два года назад, кажется — в забегаловке у выхода из флëв сандр, да? там вечно была эта штука с победителями в ежемесячном розыгрыше на бесплатную порцию рёбрышек нëвиллет молчит с секунду и потом вдруг кладёт руку на его плечо. ризли оглядывается чуть, он не успел заметить, как согнулся над папкой так, словно хочет её спрятать от всего мира — или сжечь. в ответ на него смотрят большие грустные глаза, и за окном вдруг гремит — это хорошее место? та забегаловка? ризли не думает ни о чем, когда накрывает своей рукой чужую на плече и сжимает её легко, поглаживая мягко по ребру ладони. у нëвиллета длинные аристократично бледные пальцы, без мозолей, без шрамов, без любых изъянов. ризли хочется его поцеловать, но так, незаметно как-нибудь, чтобы без последствий он не знает, как справиться с тем, что может пойти за его необдуманными импульсивными желаниями — да просто ужасное, на самом деле. грязное, сырое, и еда там такая себе. но в детстве мы с друзьями — с братьями и сёстрами — покупали там конфеты в автомате и наливали себе фонты в один стаканчик на десятерых. было…миленько по тому, как нëвиллет сжимает его плечо ещё сильнее, ризли осознаёт, что нëвиллет его понимает. что понимает, что скрывается за этим «миленько», и хотя бы пытается поддержать. нëвиллет слишком хороший, думает ризли, нельзя быть таким — это плохие или хорошие воспоминания? — это воспоминания, которые просто есть. не скажу, что это какое-то особое для меня место. это просто место, которое было частью моего детства. и я рад, что больше его не посещаю, знаешь — я рад, что ты этому рад пожалуй, это самый нëвиллетовский ответ, который нëвиллет только мог дать. ризли усмехается слабо, убирая чужую руку со своего плеча только для того, чтобы сжать её уже где-то в районе их ног. нëвиллет это начал — этот парад прикосновений — не он, так что пусть теперь разбирается (но нëвиллета, похоже, всё устраивает. он оставляет свои тонкие пальцы в его грубой ладони и даже не пытается их убрать, словно для них это нормально — сидеть в тишине с чаем и водой и держаться за руки) (ризли хочет, чтобы это стало нормой) он вновь переводит свой взгляд на фотографию. у арно шрам через щëку, короткие волосы, спадающие лишь передними прядями на глаза, холодный взгляд. ризли думает, что в нём всё выдаёт человека из флëв сандр. люди оттуда не выглядят живыми, они выглядят именно так, как по сути и должны — словно их пропустили через мясорубку и выпустили в мир. но ризли не жалко арно. арно это заслужил (арно покупал им конфеты. арно таскал их на спинах и смеялся. арно приносил цветы — самое живое, что было доступно им в детстве) (арно убивал его братьев и сестёр в подвале своего дома) (и ризли это видел) на следующей странице — отчёт из архива о пропавшем деле, маленькая вырезка о самой личности ризли (с указанием титула, послужного списка и так далее, словно бы маркер, вот, знаете, важная персона, а потому и дело важное). запись с видеокамер, даже какой-то оторванный клочок ткани третья страница — отчёт об обыске подвала, четвёртая — дома (видимо, на тот ризли решили не допускать, не приглашать. может, оно и к лучшему) в них он уже вчитывается чуть сильнее, выискивая подводные камни или что-то, что зацепит его глаз. в конце концов, ради этого его и пригласили стать частью дела. однако, как видимо и следователи, ризли тоже ничего не находит: в доме уже никто не жил с десяток лет, тот весь отстрел и едва вообще держался, в подвале нашли лишь парочку старых вещей (детских). даже если его и начинает тошнить на секунду, ризли не подаёт вида однако есть всё же одна вещь, которая его беспокоит: — месье, знаете, что самое странное в этом всём? — нëвиллет вновь глядит ему через плечо, почти ставя на него свой острый подбородок, но ризли предпочитает не думать об этом. он же профессионал (но пальцы чужие всё же своими чуть поглаживает. он слабый человек, ладно?) — что же? — что он вообще дал себе попасться. сам подумай, гениальный вор, убийца, скрывавшийся больше пятнадцати лет от правосудия. а тут вдруг попался на камеры, засветил лицо, совершая кражу в одном из самых охраняемых мест во всëм фонтейне — глупо с его стороны — было бы — но? — спрашивает нëвиллет. ризли оглядывается и сталкивается с искрами интереса в чужих глазах. это мило. нëвиллет милый — но в этом, вероятно, и заключался его план, — ризли откладывает листы дела на стол и берёт всю ту же чужую руку и в свою вторую, оглаживая костяшки. нëвиллет всё же кладёт свой подбородок на его плечо (это неправильно, кажется ризли. это неправильно, потому что они не обговаривали ничего, они ничего не обещали друг другу, и если до сейчас, до этого самого момента, все их действия могли ещё казаться дружескими, черт возьми, ризли не уверен, что друзья держатся за руки так и прикасаются друг к другу так) (ризли влюблён в нëвиллета легко и необязательно, и он не знает, что будет, если это всё вдруг превратиться во что-то ещё более важное, чем уже есть сейчас. ризли вообще-то не хороший человек. и с клориндой они не кроссворды по четвергам решают вместе) (он не хочет делать нëвиллету больно) — засветиться на камерах? — показать мне, что он здесь и тогда весь мир застывает. нëвиллет словно бы холоднеет в секунду, весь напрягается, сжимается и почти норовит отстраниться, но ризли ему не позволяет. он размышлял об этом уже некоторое время, на самом деле, но после этого отчёта что-то просто щёлкнуло в его голове, и он подумал, чисто теоретически, а что если? — что он помнит, следит и всё такое. что знает теперь, кто я такой, и знает, с кем я теперь веду дела. знает, где меня искать и как на меня надавить — прости, — шепчет вдруг нëвиллет. ризли хмурится — это не ваша вина, вы должны понимать, месье, вы не знали — незнание не освобождает от ответственности — но никто из нас не знал, нëви нëвиллет тоже хмурится теперь, но рук уже не вырывает и глаз не скрывает, ризли недолго его разглядывает, чтобы удостовериться в том, что всё в порядке, а затем отворачивается к окну вновь — дождь хлещет, заливая улицы города, и гром разрывает тишину — то есть он хотел, чтобы через меня или кого-либо ещё ты узнал, что он был в архиве и забрал именно твоё дело. хочет надавить на тебя? чем? в твоём деле нет ничего, что могло бы тебя скомпрометировать по-настоящему — ну да, я уже настолько скомпрометирован, насколько вообще можно, — смеётся ризли слабо. нëвиллет фыркает, соглашаясь они молчат и в этом молчании нет ничего. просто тишина, немного неловкая, немного приятная. ризли раскладывает мысли по полочкам — может, он хочет мести — за то, что ты тогда раскрыл его? — вероятно да. за то, что сбежал. и не сдох где-нибудь на полдороге, — нëвиллет сжимает его пальцы чуть сильнее, ризли хочет поцеловать его куда-нибудь в лоб и спрятать в своих объятьях — личный мотив, тогда понятно. нет идей, куда он мог направиться? или где мог спрятаться? — честно, ни одной. у тебя? — может быть. насчёт той забегаловки, могла ли она быть и ему дорога? шестерёнки крутятся, лампочки бьются — ты чертов гений, нëви

***

в среду вечером, уже даже слишком поздним, когда камеры заключённых давно закрыты, да и самому ризли бы уже пора пойти в своё крыло, на пороге его кабинета появляется клоринда. взъерошенная взбешённая клоринда, отстукивающая по железным ступенькам своими каблуками так, словно идёт сама смерть (цок-цок-цок) — это определенно одна из тех вещей, которых ризли действительно боится но когда чужое лицо показывается из-за границ пола, всё желание то ли спрятаться, то ли пошутить исчезает. клоринда, конечно, бесится с чего-то ужасно, но выглядит она отчего-то так, словно бы прям сейчас возьмёт и расплачется. и только это заставляет ризли спросить первым: — что случилось? клоринда останавливается у ступенек как вкопанная и молчит вдруг, смотря на него большими злыми и грустными глазами, и будто бы и сама не понимает, как вообще здесь оказалась. она просто смотрит, долго, молча, и когда ризли начинает уже не на шутку волноваться, вдруг говорит: — навия, кажется, выходит замуж если бы слова могли резать воздух, вспоминает ризли, если бы слова могли убивать (есть некоторые люди, есть некоторые вещи) темы табу, вспоминая о которых, лучше не произносить вслух свои мысли, чтобы не дай бог не задеть, не ранить, не убить. некоторые люди, такие как навия, мало кому приносят хоть что-то хорошее своим существованием, и хотя ризли не испытывал к навии особой неприязни, само еë существование приносили боль двум дорогим ему людям, а потому он просто не мог адекватно оценивать чужую личность, чужие действия и прочее навия была бельмом на глазу всю его взрослую жизнь: сначала делала клоринду счастливой, потом — несчастной, потом — бесчувственной и холодной. нëвиллет, по рассказам сиджвин, несколько дней из кабинета не выходил после смерти калласа, а после и вовсе начал посещать его могилу с некоторой периодичностью. навия на всех обозлилась, всем поплакалась, всех обвинила бедняжка, потеряла отца, — вот что говорили люди. ризли фыркал, строил гримасы и может быть хотел прокричать «ни одна она кого-то потеряла». навию, бесспорно, было жаль, но ризли с ней близко не был знаком и симпатии особой не испытывал. а потом клоринда оказалась на пороге его кабинета примерно в таком же состоянии с несколько лет назад, и ризли вдруг навию немного даже возненавидел навия не думала, когда делала людям больно, а потом эти люди ломались у ризли на глазах, строили из осколков воздушные замки, замазывали трещины льдом и запирались в клетках своих сознаний. эти люди приходили к нему по четвергам, скидывали свои пиджаки и никогда — улыбались навия была табу в большинстве своём, чуть реже — хорошей такой издёвкой, если хочешь сделать больно, скажи имя, и реакция последует моментально. ризли не строил о себе великих представлений, да и клоринда никогда не была скупа на слова, а потому чужое имя временами проскакивало в их разговорах, но иногда — иногда навия была одним большим слишком, и ризли её за это не выносил дети должны были учиться справляться самостоятельно, потому что мир был жесток — навия годами перекладывала вину за смерть своего отца на тех, кто в общем-то не был в этом виноват. и ничего не делала, чтобы выяснить правду, которой могло бы даже и не быть. каллас сам захотел умереть, а навия почему-то в итоге вбила себе в голову, что его убили специально и с особой жестокостью клоринда и нëвиллет вместе и каждый раз, когда в газетных статьях, среди сплетен заключённых или рабочего персонала проскакивало чужое имя, что ж, ризли чувствовал, что что-то грядёт. но именно сегодня он совсем не был готов и теперь клоринда стояла возле лестницы его кабинета и выглядела так, словно прямо сейчас была готова испустить последний дух, и ризли чувствовал, что опять не может сделать ничего. потому что навия сломала, но никогда не пыталась починить, а ризли был отвёрткой не того размера и просто не подходил — за кого? — тихо спрашивает он. это не важно, но ризли не умеет подбирать слова, когда это касается клоринды. он становится неповоротливым и временами грубым даже тогда, когда хочет сделать как лучше клоринда пожимает плечами слабо, и ризли видит, как она рассыпается на кусочки прямо перед его глазами. когда он встаёт из-за стола и делает к ней первый шаг — клоринда почти падает в его руки, тихо всхлипывая. ризли сжимает её узкие плечи, обхватывает руками спину, и клоринда повисает на нём всем своим хрупким маленьким телом и совершенно спокойно, как бы странно и парадоксально это ни звучало, начинает плакать, уткнувшись в его плечо ризли чувствует себя онемевшим, пустым, удерживая её в своих объятиях, чувствуя, как намокает плечо рубашки, и совершенно ничего не делая. он просто стоит на месте, пытается сдержать чужое горе, но совершенно с этим не справляется, как и последние несколько лет. вся история их с клориндой отношений — это один большой колоссальный провал и почему-то даже так, несмотря на это, ризли знает, что будет первым, к кому клоринда придёт, если что-то случится. она будет первой и для него чужая тушь размазывается по его воротнику, у ризли немного затекают руки, через несколько минут он всё же решается сделать что-то непозволительно милое и мягкое в чужой адрес: он легко целует макушку клоринды и гладит её по волосам слабо. клоринда ещё сильнее зарывается носом в его плечо и всё не прекращает тихо всхлипывать ризли её не торопит он может сколько угодно злиться и сколько угодно чувствовать себя беспомощным, он может быть никем и может быть заменой. но, может быть, пока клоринда ему хотя бы иногда слабо улыбается и хотя бы иногда тепло целует его в губы, ризли готов с этим мириться. может быть, он идиот и мазохист. скорее всего так и есть клоринде нравится говорить временами, что ризли её не любит. наверное, тогда он и вовсе не знает, что такое любовь, потому что самое ближайшее к тому, что описывают в книжках, ризли испытывает к ней. это не трепет, это не тепло, это не быстро бьющееся сердце. это грязно и это часто о сексе. но ризли не знает уже, как жить без клоринды, и не уверен, что хочет знать ненависть и любовь — да какая ненависть, черт возьми, если ты человека ненавидишь, ты никогда не будешь плакать в его руках. они, может, и ненавидят друг друга, но так, по-тëплому, потому что пережили вместе много всякого дерьма и потому что вымещают друг на друге боль. но они оба с этим ничего не делают, ничего не меняют, потому что удобно. потому что а зачем? ризли знает, что нужен, и клоринда тоже знает, что нужна. после флëв сандр и навии всё, что нужно человеку, это чтобы его хотя бы немножко, но любили. поэтому они и есть. поломанные, прогнившие, опротивевшие друг другу, но есть и пока клоринда есть у ризли, он, черт возьми, не позволит навии ещё раз её сломать они усаживаются на диван десятками минут позже, клоринда скидывает каблуки и складывает ноги на диван, сжавшись в один маленький клубок, и ризли укрывает её своим плащом, чтобы согреть. он ставит чайник и достаёт чужой любимый чай, рутинная привычная работа успокаивает, тишина воцаряется в кабинете. когда он возвращается на диван с двумя чашками чая, клоринда хватается за его руку, но как бы ризли ни пытался, он не может выдержать этого прикосновения он вырывает кисть из чужой слабой хватки с острым сожалением, но клоринда, кажется, его не винит. она лишь грустно, слабо и совершенно разбито улыбается, дрожащими пальцами хватаясь за ручку чашки. ризли могло бы стать стыдно, но ему не становится. держаться за руку с кем-то, кроме нëвиллета, почему-то кажется ему маленьким предательством (может быть, потому что четверги до сих пор существуют в его жизни даже тогда, когда хочется лишь целовать чужие острые скулы и чувствовать длинные аристократично бледные пальцы на щеках) они пьют чай в такой тишине, которая редко посещает крепость меропид, и ризли почему-то впервые за очень долгое время не чувствует, что в компании клоринды ему не хочется быть. обычно клоринда выступает для него таблеткой от боли, а когда они встречаются не для этого — становится почти до жути неловко. сейчас же почему-то просто тихо, и это выбивает из колеи, но как-то приятно и даже удобно. ризли мог бы к этому привыкнуть клоринда вытирает перчаткой глаза и стягивает с рук ткани. на её ладонях шрамы и мозоли, и вообще-то не часто ризли видит людей сейчас, чьи кисти открыты. не то чтобы это дурной тон — это просто такая мода. и хоть он сам перчаток не носит, но перевязки на его руках не то чтобы имеют особую практическую пользу. всё же в нынешнее время ему редко представляется возможность подраться грязно, до крови. а шрамы скрывать нет смысла: вряд ли у него вообще может получиться спрятать все, а потому зачем пытаться? он даже не стыдится их часы в голове тикают медленно. клоринда зарывается носом в меховой ворот его плаща и тихо говорит: — это какой-то парень из деревни пуассон. аристократка и простолюдин, — она фыркает надменно, — как же похоже на навию ризли сипает чай и не находит, что ответить. как успокоить человека, которого успокоить нельзя? это не тот случай, когда можно сказать, что всё наладится. ничего уже никогда не станет лучше, и клоринда уж точно понимает это лучше него. может быть, стоит её просто выслушать клоринда шмыгает носом — никогда не думала, что мы снова сойдёмся. да и пошла она к чëрту, никогда я бы и не сошлась с ней опять. слишком многое она натворила, дура, не думала совсем раньше и не думает сейчас тоже шмыгает носом опять и всхлипывает. ризли аккуратно забирает чашку из её рук и ставит на стол. чужая голова падает на его плечо — не то чтобы я всё это время надеялась, что она всегда будет одна, знаешь, — её голос ломается, крошится и затихает где-то под конец. ризли чувствует себя беспомощным, неспособным ни на что мальчишкой, и это бьёт по нему привычно сильно. идет, пожалуй, навия к чёрту, как и всегда, думается ему. нельзя быть такой безответной по отношению к другим. — просто я почему-то думала, что ей тоже будет тяжело. что она тоже не сможет забыть, а прошло всего сколько? пять лет? и она выходит замуж? клоринда снова смеётся. её нервные усмешки быстро превращаются во всхлипы, и тогда уже промокает и второе плечо ризли. он не может найти в себе сил признаться даже самому себе, что пять лет это вообще-то много. вообще-то это четверть жизни навии. вообще-то идти дальше — это нормально. потому что это не та ситуация и он не тот человек, который может это говорить. да не нужно это клоринде сейчас признаться честно, будь у него что-то сродни истерики, он бы точно не хотел слышать доводы разума. он бы просто хотел прокричаться, что-нибудь разбить или сломать и может быть пообниматься немного. никаких умных мыслей, только чистые эмоции, потому что думать, когда плохо, это вредно для здоровья поэтому он молчит и гладит чужую голову мягко, проходясь пальцами между прядей. волосы клоринды вьются от сырости, похоже, наверху опять был дождь. что-то зачастил он в последнее время, думает ризли, можно ли сделать гидродракону какие-нибудь подношения для хорошей погоды? или это работает не так? (если думать на отвлеченные темы можно не сталкиваться с мыслями, которых он бы не желал. можно не думать о том, что будет дальше, по крайней мере, не сейчас) спустя некоторое время чай остывает, всхлипы клоринды прекращаются, часы бьют полночь. есть что-то очень одинокое в том, что их в этой комнате двое, но словно бы ни одного. ризли почти до неприязни неуютно, потому что странно и страшно, и что вообще будет дальше? клоринда ноготком проходится по его плечу, слабо и осторожно, будто пробует, ищет границы дозволенного. клоринде всё можно, по крайней мере, в его сторону её действия не ограничены, но, может быть, впервые за очень долгое время, ризли хочется схватить её за запястья и спросить, что же они, черт возьми, делают клоринда пытается залезть на его бёдра, но ризли лишь сжимает её плечо, пряча чужое лицо в воротнике своей рубашки — не сегодня, лори — почему? — тихо шепчет она. — тебе же больно. и больно мне. мы с тобой справляемся с болью одинаково ризли вдыхает и выдыхает судорожно несколько раз в её волосы, пытаясь найти в себе силы на тот ответ, который хотел бы дать. но сил не находится: говорить о нëвиллете не хочется, а говорить о чём-то другом кажется абсурдным, ей богу, кто ризли такой, чтобы уметь обманывать клоринду? (он великий лжец всегда, когда это не касается чувств. это что-то вроде барьера в его голове, привычки скрывать своё негодование или счастье ризли у себя не наблюдал никогда) — лори, ты же понимаешь, нет? клоринда не отвечает

***

расследование идёт своим ходом, но в той забегаловке, о которой ризли говорил с нëвиллетом, детективы так ничего и не находят. ризли не удивляется — к приходу таких важных личностей всегда готовятся заранее, зачищают все грязные места и прячут все грязные секреты. поэтому в один из дней, читая очередной отчет и письмо месье брюля, пришедшее вместе с тем, ризли решает отправиться туда сам в конце концов, он уже подписался быть частью дела, одним кошмаром больше, одним кошмаром меньше, есть ли разница? во флëв сандр людей отличают по одежде и по поведению, ты можешь стать частью флëв сандр, но скоро ли тебя там примут? уже другой вопрос. нужно соответствовать. спускаются они во флëв сандр в итоге вдвоём: сам ризли и чарльз, которого все называют чача. чача работает секретарём у него за деньги и купоны, потому что ризли, конечно, способный и вообще на все руки мастер, но одному справляться со всеми этими документами — это выше его сил. чарльз уже давно отсидел своё, но меропид так и не покинул, а ризли быстренько прибрал его к себе как верного помощника во флëв сандр он чачу берёт в собой, потому что тот тоже вырос здесь, тоже знает местные порядки и разбирается в них. ризли нужно поменьше внимания, а когда вас больше одного — любое дело автоматически становится менее подозрительным. диалоги легко подслушать, но монологи легче увидеть, и ризли выбирает меньшее из зол потому-то в итоге они и оказываются в той самой забегаловке ближе к вечеру, когда туда уже стекается народ с работы, с кружками пива в руках и разговорами ни о чем на двоих, вслушиваясь в сплетни, летающие вокруг от стола к столу. ризли ненавидит пиво не только во флëв сандр, но и в целом тоже. его, признаться, уже не привлекает и мондштадтское вино ризли отгорел к алкоголю ближе к семнадцати, злоупотребляя притом уже около четырёх лет. алкоголизм с тринадцати, спасибо, флëв сандр, за счастливое детство, как говорится. ему в тринадцать было нечем прикрыть ужасные воспоминания кроме как алкоголем или изнуряющей работой, потому то свои первые выигрыши на ринги ризли пропивал. в таверне на улице грёз его считали завсегдатаем, там людям было плевать, сколько тебе лет, если ты можешь заплатить. ризли давился мерзким пивом по вечерам и ночам, но продолжал пить а в семнадцать убил своих родителей и в меропид ему уже было как-то не до алкоголя чача делает глоток и говорит: — признаться, гнусное местечко — давно тут не был? — спрашивает ризли, брякая стаканом, утирая пену с уголков губ. чача фыркает: — во флëв сандр в целом или тут? — и там, и там — сюда заходил в последний раз ещё до отсидки, ну, знаешь, когда жизнь ещё хотелось тратить на такие вот трактирчики. во флëв сандр…как срок закончился, навестил сестру, да и всё в общем-то. не то место, в которое хочется возвращаться — согласен они стукаются бокалами и делают глотки одновременно. мужички с сальными волосами и в грязных комбинезонах за соседнем столом обсуждают строительство новых аквабусных путей до исследовательского института, по правую руку от них официантка флиртует с каким-то низеньким мерзким старичком. ризли глядит вдаль, прислушиваясь к голосам, но старается не смотреть по сторонам (есть некоторые люди, есть некоторые вещи) компании меняются одна за другой: одни уходят на работу вновь, других забирают несчастные жены, третьи вываливаются из дверей, кое-как стоя на ногах, и распевают песенки на всю улицу. те слышны даже внутри здания когда-то давным давно, ещё в прошлой бедной голодной жизни, ризли знал половину флëв сандр. он был босым сиротой, но механические перчатки с гвоздями сделали ему хорошую репутацию, а ризли знал, что у такого, как он, ничего кроме репутации быть и не может. он был умным ребёнком, но ребёнком. быть сиротой во флëв сандр опасно он разбивал чужие лица на ринге, застрявшие в конечностях гвозди — это было жестоко, выглядело ужасно, полы арены застилало кровью. люди, что выходили против него, нередко успевали поломать систему метания до того, как ризли предоставлялся шанс ею воспользоваться и тогда он просто избивал их железными механическими перчатками. он был маленьким, резвым, юрким, и даже если поначалу ему недоставало опыта, со временем ризли подсмотрел много приёмов, многое выучил и многое перенял у противников. ребята на арене относились к нему почти как к сыну, и это было странно, но временами даже приятно. ему наливали за просто так и трепали по голове, когда ризли приносил хорошую прибыль. а со временем он начал её приносить почти постоянно. в конце концов он был действительно умным ребёнком и знал, чего от него все хотели многие люди во флëв сандр ставили ставки на кулачных боях. это не было панкратионом, как в крепости, и не смотря на то, что и в меропид тогда не было правил, на этой арене главным было не только победить (и как ты сделаешь это уже в общем-то и не важно), но и предоставить зрелище. на арене флëв сандр калечили, делали инвалидами, резали, кололи, изредка убивали, но убийство уже считалось реальным преступлением и сумеречный дворец быстро об этом узнавал. ризли немало раз ломали руки на арене, ноги, рёбра, пальцы. большая часть его шрамов именно оттуда. его жгли, его резали, в него кидали ослепляющие гаджеты ризли не был чемпионом арены, но его недолюбливали и обожали одновременно. зрителям нравилось следить за тем, как он побеждает противников вдвое больше себя, противникам очень хотелось, чтобы он не побеждал и желательно исчезал из их поля зрения на месяца (однажды его пырнули ножом в живот, когда ему было пятнадцать. он помнил кровь, льющуюся с живота, помнил свои липкие пальцы, помнил красные детали механизмов перчатки, помнил испуганное лицо перед глазами, когда терял сознание, помнил трубы потолка, постепенно размывающиеся. было не больно, и страшно тоже не было. может быть, тогда был именно тот период его жизни, когда он был бы и не против уйти) (он восстанавливался четыре месяца, сломал тому парня ногу после и выстрелил в его левую руку — ту, которой он его пырнул — гвоздями. это было жестоко. ризли и был жестоким тогда) благодаря боям на арене ризли знал многих относительно зажиточных людей во флëв сандр, но также он знал и многих бедняков. знал рабочих, знал их жён и детей, знал докторов, юристов, ребят из спина-ди-росула. у ризли не было связей в общепринятом понятии этого слова, но он был ребёнком, который приносил веселье и много денег, и за это ему многое прощалось сейчас же, сидя в этой таверне, ризли действительно мог назвать себя человеком, у которого есть даже слишком много важных людей как знакомых, которые были готовы предоставить ему большую помощь за меньшее, чем он делал, когда был ребёнком. но здесь — во флëв сандр — его забыли, и оно вероятно было только к лучшему. ризли тоже хотел бы всё это забыть они недолго молчат, потом говорят о партиях с продуктами, что должны скоро прийти, обсуждают возмущающее количество отчётов для палаты жардинаж — в общем-то говорят обо всём, о чём говорят не слишком близкие друг другу люди, связанные лишь работой а потом за соседний столик садятся те, кого ризли знает, но знать бы не хотел, и это можно считать удачей для дела, но абсолютным провалом для него самого он шепчет: — парни за мной те, кто нам нужны и чача ничего не спрашивает, слабо кивая, продолжая говорить о своём. ризли не вслушивается, сканируя чужие грязные, но знакомые лица — это так странно видеть повзрослевшими людей, которых надеялся не увидеть больше никогда. они заказывают себе по кружке тёмного пива и начинают что-то спокойно обсуждать, казалось бы, обычные рабочие пришли расслабиться после смены. ризли знает не понаслышке, что это не так у ризли есть несколько «этапов» прошлого, которые друг от друга отличаются лишь тем, насколько сложно ему было жить в тот или иной период. есть тот этап, что он вспоминает чаще всего — жизнь в крепости до того, как он стал в ней управляющим. это было относительно недавно, всего лишь то какие-то пять-десять лет назад, и поэтому у него, признаться, меньше всего проблем с этими воспоминаниями. они не так уж и плохи крепость никогда не была низшей точкой его существования, а потому не была ненавистна. в большинстве своём это и был тот самый этап, который позволил ему стать тем, кем он был сейчас — герцогом, управляющим и хорошим человеком. и как бы сложно ни было, ризли не уверен, что, если бы ему дали шанс никогда не попадать в меропид, он бы воспользовался им. может быть, это сейчас он так смотрел на свой опыт, с высоты прожитых лет, но ризли был уверен — нахождение в меропид было лучшей частью его жизни (вероятно, потому что его жизнь на самом деле была не такой уж и счастливой, и ризли просто выбирал то, что менее всего прочего походило на непрекращающийся травмирующий ужас) худший этап его жизни — с тринадцати по семнадцать лет. этап голода, холодных улиц флëв сандр, кулачных боëв, вечерних попоек, непрекращающихся физических травм и полного одиночества. четыре года его жизни, когда он сходил с ума, помешавшись на мести, но не имел сил для её осуществления. он тогда лишь жил одной мыслью: убить тех мразей, что звал родителями он не помнил и половины из того, что происходило в то время. это был транс. белый шум повсюду. никаких знакомств, никаких близких, никакого доверия, только тотальное одиночество, сводящее с ума. это был словно сон, от которого ризли проснулся на койке госпиталя кур-де-фонтейн, и только тогда осознал — кошмар. это был затяжной, травмирующий, никак не заканчивающийся кошмар. а разбудил его нож в чужое горло и рвота в лужах крови. месть совершил, молодец ризли никогда не думал, а что будет дальше, после этой мести? ранее детство было для него тем самым «ни туда, ни сюда». до тринадцати лет его вполне себе устраивала сложившаяся картина мира. когда он узнал, что скрывается за улыбками родителей и арно, то всё, что было ранее, резко приобрело негативный оттенок. ризли тошнило от одних только воспоминаний о чужих улыбках. эти люди продавали его братьев и сестёр, думал он, а потом на эти деньги покупали оставшимся конфеты раньше ризли думал, что в бедности, конечно, было очень много плохого, но пока его поддерживали родители и друзья — он мог с этим смириться. он мог жить дальше как бедный ребёнок, но любимый. осознание того, что он был всё это время никому не нужен, что его растили по сути на убой — это сломало его, сломало его будущее и задушило всё хорошее, что было в прошлом ризли теперь подмечал детали, которые всегда игнорировал, и это его ужасало — всё было на поверхности, но он был слеп. и даже пообещав отомстить, даже отомстив, ризли всё ещё не мог найти в себе сил простить себя за эту слепоту. дети умирали, но он ничего не замечал, даже если и был таким же ребёнком это странные мысли, которые ризли не хочет затрагивать. они не приносят счастья, и если бы у него был выбор, когда уходить в меланхолию, это были бы вечера четвергов. когда не думать — это единственная опция, чтобы не чувствовать себя настолько паршиво, насколько вообще можно через полтора часа знакомые незнакомцы расплачиваются и уходят. он и чарльз следуют за ними почти по пятам, стараясь скрываться в тени, и когда те заворачивают в переулок, их план уже готов. всё равно во флëв сандр всем плевать на уличные передряги ризли прижимает к стене того, что повыше и побольше, и шепчет в самое ухо: — ну привет, готье когда готье вздрагивает, ризли видит, как расширяются его глаза. мало кто называл готье полным именем даже двадцать лет назад, а сейчас, что ж, вероятно все, кто так делал, уже умерли или спились. кроме ризли. готье пытается отвернуться, но ризли лишь сильнее прижимает его голову к стене. а затем несколько раз ударяет чужой лоб о железную панель. чтобы не до потери создания, но обязательно больно и с кровью. потому что ризли не забыл и никогда не забудет. потому что никогда больше, начавшееся так давно, что уже и вспоминать не хочется. потому что ожог на половину лица, кровь и нож в чужой глотке потому что боль — болью, а тварей — тварями. ризли не хороший человек он разворачивает готье лицом к себе, когда тот шепчет имя, что ризли уже давно подзабыл. он скалится, прижимая к чужой шее нож — зови меня ризли теперь готье плюёт в его лицо кровью и ухмыляется — кто-то из отребьев арно ещё жив, надо же. рул, ты посмотри, это же… — в чужой живот прилетает кулак, и готье сгибается пополам, вновь кашляя с кровью. может, язык прикусил от встречи лица со стеной, какая жалость — я сказал ризли меня называй, сукин ты сын готье улыбается кровавой улыбкой: — так уж и быть, малец. хотя не уверен, что всё ещё могу тебя так называть, — у ризли скрипят зубы, нож режет кожу на чужой шее. губы у готье дрожат от какого-то животного страха, но в глазах только азарт, помешанный с интересом — я задаю вопросы, ты отвечаешь. где арно сейчас? и тогда они взрываются смехом. готье плюётся алыми искрами изо рта, улыбается кровавыми губами, в зрачках его пляшут смешинки. он откидывает голову назад, как и рул, и усмехается так грязно, так отчего-то жестоко, что ризли не может сдержать гнева. он бьёт готье в лицо в первый раз, во второй, в третий, отбрасывает нож в сторону, даёт коленом в живот, подошвой — по колену готье всё смеётся. ризли хочет его сжечь, сжечь, сжечь он ненавидит флëв сандр. он ненавидит этих людей. он ненавидит эти воспоминания и ненавидит сам факт того, что они реальны. что это всё — реально, что шрамы на шее и на лице — не фикция, не иллюзия, что он не откроет вдруг глаза и не поймёт, что всё это было сном. что это была реальность. что это было готье перестаёт смеяться, перестаёт харкать кровью. чача пробивается сквозь гнев и говорит: — ваша светлость, перестаньте и ризли…перестаёт готье валяется у его ног без сознания, весь в крови, в ссадинах и синяках. ризли смотрит на него сверху вниз и вспоминает, как когда-то так же смотрели на него. ребёнка он не выносит, ненавидит, он хочет сжечь весь этот чёртов мир. чача смотрит на него спокойно, ну да, в крепости меропид оказываются только преступники и отбросы и странно было бы полагать, что управляющий этого чертового притона был бы нормальным. ризли не чувствует сожаления он перехватывает рула из чужих рук и спрашивает опять, прямо глядя в чужие испуганные глаза: — где арно сейчас? рул сглатывает боязливо, кося взгляд в сторону готье. он всегда был трусом, хвостом, неважным человеком, творящим ужасные дела по указке — я не знаю. не видел его несколько дней, — шепчет тихо он. ризли сжимает его шею посильнее — и где же ты видел его в последний раз? рул говорит адрес, и по телу ризли вновь проходится табун мурашек, потому что воспоминания, потому что кошмары, потому что ему страшно. потому что он никогда не хотел. потому что никогда больше это про возвращение во все эти проклятые воспоминания, но вот он здесь. во флëв сандр. с призраками прошлого на руках (ризли ненавидит) он выбивает из рула весь дух. потому что трусливые суки всё равно суки, даже если не хотели бы ими быть. нежелание сделанного не искупляет того, что сделанное было. и ризли не ангел, не бог, не архонт, чтобы прощать. ризли цербер, пёс, он жрёт людей в переулках, не давится и кровавой мордой улыбается прохожим. ризли антоним ко всему хорошему. вообще-то он убийца рул падает у стены без сознания. чача отряхивает руки. на руках у ризли чужая кровь ему впервые за очень долгие годы хочется заплакать