Октябрежное

Саэстави не сводит с него взгляда тёмных, океанических глаз — обманчиво тяжкого, но не весом цепей; тяжёлым весом одеяла, заботливо накинутого на плечи. Это всё ещё смущает, несмотря на… всё. Саэстави предпочитает смотреть открыто, прямо на собеседника или того, кто её заинтересовал. Рассматривать уверенно, не из-под застенчиво или кокетливо полуопущенных ресниц. А ещё Саэстави не моргает — точнее, делает это значительно реже, чем нужно, чтобы подобное не начинало напрягать. Астарион знает, что её немного задевает, когда окружающие нервно отводят взгляд или просят смотреть не так… жадно. Пристально. Всеобъемлюще. Поэтому он оборачивается, подаётся вперёд — словно ныряя в бездну — и заглядывает в тёмно-синие глаза, не боясь, желая утонуть. — Ты хочешь о чём-то поговорить, радость моя? Она медленно моргает и задумчиво склоняет голову к плечу. — Ты тревожиш-шься, — просто произносит она. — Тебя что-то мучает. И это не вопрос. И дьявол её разбери, эту змеиную чародейку, почему она в этом так уверена и как вообще поняла. — Да вот… Думаю, что, наверное, пора начинать заново привыкать к теням, — лёгким тоном, почти беззаботно произносит Астарион. Чужие глаза неуловимо сужаются, и он понимает: не получилось. — Кто знает, сколько мне ещё осталось на солнце? — Жалеешь о своём выборе? — Нет… Нет, выбор я сделал правильный. Я жалею о том, из чего пришлось выбирать, — он вздыхает, пожимая плечами. — Может быть, никогда больше не видеть солнца — это просто цена свободы. Она подползает ближе и изгибается так, чтобы Астарион мог опереться об один из изгибов её хвоста. — Я с-с-с тобой. Знаеш-шь? — Думаю, что знаю. Ну, если мы выживем, конечно. С тобой, радость моя, ужасная смерть может ждать за любым поворотом. Саэстави заходится шипящим смехом, и дрожь от этого звука прокатывается по всему её телу, заставляя звенеть многочисленные украшения. — Мой хорош-ш-ший. В змеиных глазах рябью на морской воде проступает мимолётная нежность, прежде чем они снова принимают нечитаемое выражение. Астарион думает, что если бы он был живым — покраснел бы. Или влюбился бы ещё сильнее. Хотя куда уж ещё-то? — Я… хочу тебе кое-что показать, если ты не против. Кое-что в городе. Пойдёшь? — Я с-с тобой, — повторяет Саэстави, и кончик раздвоённого языка ласково мажет по его щеке. — Сюда. Это недалеко. Он давно не был в этом месте. Так давно… Но дорога всплывает в его воспоминаниях так, словно Астарион бывал здесь каждый день, прошедший за двести лет, а не бежал от самого себя, стараясь забыть. На кладбище царит лишь тишина, подобающая этому месту, и нарушающий её перезвон золотых украшений Саэстави, вносящий воодушевляющую нотку жизни в эту атмосферу. Астарион проводит возлюбленную в один из самых дальних уголков кладбище — туда, где зарастает бурьяном старая могила без тела. Его могила. — Почти двести лет прошло… — он присаживается перед надгробием, смахивает с надписи грязь и признаётся. — Я не возвращался сюда с того самого дня, как проснулся здесь, внизу. Когда я наконец выбрался на поверхность, отхаркивая грязь и запёкшуюся кровь, Казадор уже ждал меня. И… С того дня я принадлежал ему. До дня сегодняшнего. Это звучит до отвращения похоже на ещё одну исповедь. Но Астарион уже столько раз обнажал перед змейкой своей чародейкой душу, что ещё один был… просто ещё одним. Саэстави умела слушать так, как не умел никто другой. Внимательно, понимающе, принимающе. Не перебивала — хотя, возможно, ей, с её восхитительной инаковостью, просто даже спустя все столетия жизни было всё ещё не очень удобно говорить на всеобщем. Не осуждала — не видела смысла или не находила в чужих действиях чего-то, за что стоило бы осуждать? Не требовала оправданий или покаяний. Просто была рядом и выслушивала. Как сейчас. Саэстави разъярённо шипит, и её зрачки сужаются ещё сильнее, принимая форму тонкого лезвия мизерикорды. — Не принадлеш-шал! — острые когти скрежещут по её собственной чешуе. — Ты никогда не принадлеш-шал ему. Вс-сё, чш-што у него было, он взс-сял силой! Когда она волнуется или злится, в её голосе проступает ёщё больше шипящих ноток, вплоть до того, что она непроизвольно полностью переходит на шипение, которое понимают лишь другие змеи. Это было… просто очаровательно. Вдвойне очаровательней из-за того, что сейчас она была взволнована из-за него. — Может, и так. Но всё же взял, — уверенно возражает Астарион, аккуратно разжимая сжатые руки возлюбленной. — От того, кем я был раньше, почти ничего не осталось. Только имя на камне. Почти два столетия я как призрак бродил по улицам, а тот, кем я был, лежал здесь мёртвый и похороненный. — Шсхассс! — выражает своё мнение Саэстави, и трещотка на конце её хвоста раздражённо подрагивает. Астарион готов поставить свои клыки на то, что это было что-то бранное. Но он предпочитает проигнорировать это и заканчивает: — А теперь я должен понять кто я. Чего я хочу. И… Она замирает, перетекая в более расслабленную позу. С любопытством склоняет голову к плечу. — И чего ты хочеш-ш-шь? Астарион делает глубокий, откровенно ему не нужный вдох. Окидывает Саэстави задумчивым, цепким, изучающим взглядом, оглаживает им хищные черты лица, такие невозможно сладкие губы, гладкие, тёплые узоры из тёмных чешуек. Проходится по сильному змеиному хвосту, так часто обвивавшемуся вокруг него в жесте поддержки или нежности; острым когтям, никогда не пробивавшим его кожу; длинным локонам, так приятно щекочущим ему шею и плечи, когда чародейка засыпает рядом с ним. Заглядывает в яркие синие глаза. И отвечает. — Тебя. Я… хочу тебя, Саэсти. Обхватывает её руки своими. — Всё это время ты была рядом. Прошла со мной через жажду крови, страдания, слабость. Заботилась обо мне. Доверяла мне, когда это было очевидно глупо. Принимала меня любым — и лживым, и злым, и полным сомнений, надломов, острых граней и сколотых краёв. Опирается на один из изгибов змеиной части, привстаёт на цыпочки и мечтательно шепчет в горячие губы: — С тобой я чувствую себя больше, чем в безопасности. И, что бы ни ожидало меня в будущем, я не хочу это потерять. Саэстави растроганно — в этом он тоже мог поклясться своими клыками, — улыбается и текучим движением передвигает свои кольца в позу защиты и покоя. «О партнёрах надо заботитьс-ся, мой серебряный, быть для них символом тёплого, уютного гнезда», ласково шелестит в его мыслях воспоминание. — Не потеряеш-шь, — и со спокойным терпением повторяет уже в третий раз. — Я с-с тобой, любимый. Это становится самым подлым ударом в его жизни. И самым приятным. Астарион не дожидается, пока его вежливая змейка попросит разрешения, и целует её первым, зарываясь пальцами в нагретые солнцем пряди и почти пошатываясь от порывисто прижавшегося к нему тяжёлого тела. Отстраниться заметившей это Саэстави он не даёт, лишь притягивает её ближе и откидывается назад, почти падая на горячие жёсткие кольца и утягивая её за собой. — Спасибо, счастье моё, — выдыхает он. Она лишь что-то шипит, неохотно выпуская вампира из своих объятий и позволяя ему снова присесть перед надгробием. Астарион достаёт один из своих кинжалов. — Что ж, наверное, это надо исправить. Пара движений кинжалом, и под зачёркнутыми годами жизни эльфа Астариона появляется новая дата. Этот день. День начала настоящей жизни вампира Астариона. Саэстави одобрительно улыбается и внезапно вскидывает руки. Астарион даже не пытается уклониться. Слишком глубоко и крепко в нём проросла, укоренилась уверенность, что она никогда не навредит ему. В воздухе разливается сладкий аромат. — Ты не любиш-шь простые цветы. Эти — ядовиты. Вся могила утопает в белизне нежных лилий и… Астарион недоверчиво косится на невыразительное лицо возлюбленной. — Бусинка, это мило, но… Я и не знал, что ты настолько собственница. С невинным видом она медленно моргает ему в ответ. — Знаешь, Тави… Я слишком долго пролежал мёртвым в земле. Пора попробовать снова начать жить, — он решительно переплетает их пальцы. — То ес-сть..? — Если ты сейчас хотя бы начнёшь намекать на ночь страсти, то закончить фразу даже не успеешь. Он подталкивает Саэстави, заставляя откинуться на спину, и нависает над ней, жадно рассматривая лежащее под ним — над ним, вокруг него, так всеобъемлюще и принадлежаще — сокровище. — Знаешь, когда мы впервые встретились, мне не было до тебя дела, — шепчет Астарион, наклоняясь к изящной шее и привычно прижимаясь губами к мерно пульсирующей венке. — Но сейчас всё не так. Быть с тобой — это нечто много большее, чем похотливое влечение или попытка найти союзника. Я люблю тебя. Люблю то, что происходит. И я всё это хочу. Саэстави нежно смеётся, выгибаясь в спине, и притягивает его в жаркие объятья. — Я тош-ше, мой хорош-ший.