Октябрежное

— Прости, Мина. Прошу, пойми… Это слишком рискованно, и я не собираюсь рисковать тобой. Скоро увидимся. Голос Ёнхо за дверью стихает, и Мина остаётся одна. Снова одна, в равнодушном, пустом, мёртвом молчании чужого мира. Снова одна, могущая надеяться только на себе, доверять лишь себе, верить только себе и в себя. Снова одна. Снова. В который раз за эти безумные меньше, чем сутки? Мина не знает, Мина ровно, глубоко дышит, потому что если Мина перестанет дышать — Мину наибанальнейше сорвёт в безобразнейшую истерику, Мина начнёт неумело браниться, зайдётся в истеричных рыданиях, разобьёт об холодный металл двери уже не такие нежные руки. А Мине нельзя. У Мины гадёныш — сильный, смелый, глупый, дурной, самый-самый любимый, — Ёнхо где-то ещё не спасённый бегает, ворчливая и такая боевая Ясоль готовится драться, злая мисс Сон заливает кровью всё на своём пути, Злобная сестра угрожает родному миру. Так разве может Мина позволить себе быть такой, такой… Отвратительно-слабой, хрупкой, неподобающе не-героичной?! Такой тряпкой. Мине семнадцать, Мина ещё школьница, волнующаяся о своих оценках, любовных делах и своём будущем. А в том всё отчётливее проступает могила лучшего друга, нервный срыв лучшей подруги, долгие, очень долгие разговоры с психологом-психотерапевтом-психиатром. В лучшем случае. В худшем… В худшем случае если и не всему миру, то как минимум родной Корее угрожает спятившая злобная демоническая тварь. Мина в свои семнадцать сидит на грязном полу тёмной комнаты другого мира и ровно, глубоко, ритмично дышит, не позволяя себе беспомощно разрыдаться. О боги и духи… Я в вас не верю, я в вас почти совсем-совсем не верю, как сейчас естественно в нашем современном мире. Но прошу, дайте мне шанс поверить. Помогите, пожалуйста, помогите, прошу, умоляю, молю — П О М О Г И Т Е! Никто не отвечает. Конечно же, никто не отвечает. Ни через мгновение, ни через минуту, ни через пять. Мина заходится в полубезумном смехе, скребёт полуобломанными ногтями по полу, задыхается, вытирает рукавом окровавленной школьной формы горячие слёзы. Она цепляется за ручку двери, словно за чужую руку, прижимается к холодному металлу лбом и нервно выдыхает. И успокаивается. И понимает. И встаёт, одной рукой опираясь на всё ту же ручку двери, другой нашаривая тенефон и набирая того, кто, если ещё не умер, как его товарищи, может открыть эту блядскую дверь. Всё, что Мине, в общем-то, осталось — уверенно, упрямо, упёрто идти вперёд. И бороться. И спасать. Всё, что Мине осталось — быть сильной.