Пленники, или Надежда

Знакомые, впервые видевшие меня рядом с Фридериком, хором удивлялись: «Вы как брат и сестра — одно лицо!». И я часто возвращаюсь к мысли: именно из-за внешнего сходства я выбрала его, и он не оставил меня. Я потеряла отца в детстве. Джон Стирлинг был не только ответственным и старательным хозяином, но и человеком с чутким и мягким сердцем. Он сохранил в единстве нашу большую семью, одарив всех тринадцать детей безмерной любовью и заботой. Отец устраивал для нас домашние музыкальные представления, спектакли, чтения — все, что обожали мы и он сам. Он прекрасно играл на фортепиано и дал мне первые уроки музыки. Шопен потерял родину. В Польше осталась его семья, с которой у него всегда была крепкая духовная связь, хотя он и потерял возможность видеться с родными. Особенно близкие отношения он поддерживал со своей старшей сестрой Людвикой — в будущем моей найдражайшей подругой. Отец оставил нам великое наследие, но его любви и тепла не могли заменить никакие деньги и имения. Фридерик был окружен добрыми и заботливыми людьми на чужбине, но без родины и родных он млел и сердце его цепенело от тоски. Встретившись с Фредериком в музыкальном салоне, куда меня пригласили парижские друзья, я на секунду уверилась, что вижу своего отца, но молодого и красивого, каким я его не застала при жизни и каким могла только представлять. Игра Шопена была непревзойденной. Восхищение — одно чувство не отпускало меня весь вечер после выступления Фридерика. После основной части программы меня попросили также сыграть на фортепиано. Я смущалась, но я согласилась. Отец учил меня старому методу игры вслепую: он говорил, что так легче сосредоточиться на звучании инструмента и художественном содержании произведения. Сегодня его уроки пригодились как никогда. Казалось невозможным отказаться от мысли, что он в зале, что я должна сыграть как можно лучше — сыграть для него. Во время игры я оглядывала зал. Меня пугали суровые оценивающие и порой любопытные лица, а больше всего — внимательный взгляд Шопена. Мое выступление было встречено с восторгом и небывалыми овациями. В конце мероприятия ко мне подошел Шопен, отметил мой талант и предложил свои услуги преподавателя игры на фортепиано. Многие ученики Шопена могли похвастаться дружбой с известным композитором, но лишь немногим из них учитель раскрывал душу. Я была одной из тех счастливых и в то же время несчастных, кому было позволено проникнуть в трагический внутренний мир Фридерика. Со временем он стал доверять свою боль только мне, а уроки превратились в короткие уроки игры на фортепиано и долгие разговоры по душам. Тогда же Шопен признался, что в салоне, где мы впервые встретились, на мгновение увидел во мне свою любимую сестру. Шопен отказался от многих учеников, а с тех, кто остался, перестал брать деньги. Сначала я не понимала его ухода в подобное музыкальное монашество. А со временем стало заметно, что Фридерику становится все труднее проводить уроки: он быстро уставал, бледнел, постоянно вытирал пот со лба и после нескольких произнесенных фраз останавливался, чтобы отдышаться. А иногда мог надолго исчезнуть в соседней комнате, откуда доносились звуки непрерывного кашля. Я не могла не волноваться за Фредерика, потому что помнила, как мой отец умер от чахотки, — хотя утешала себя тем, что Фредерик, если и мог заболеть чем-то опасным, был еще молод и достаточно силен, чтобы оправиться. Финансовое положение Фредерика ухудшалось. Он не принимал от меня денег. Когда немного поправился, я предложила ему гастрольную поездку на свою родину — в Шотландию. Его душевное равновесие во время болезни было настолько нарушено, что слово «родина» довело его до слез. У черта в памяти остались те гастроли: бесконечные переезды, встречи, выступления, неблагодарная публика… Бедный Фридерик! Я и не подозревала, что каждая минута на этой проклятой земле будет для него годом. Не знала, что, проведя его в это путешествие, останусь с ним до самого конца, на самый последний путь. А по-другому поступить и не могла.