Еще одна проблема Северуса Снейпа

      — Я совсем не понимаю, что вы хотите от меня, — в который раз повторяет профессор Снейп. Гермиона сидит на стуле за одной из первых парт, сцепив руки на коленях и вперившись ничего не видящим взглядом в напряженные пальцы. Она уже не дрожит — Снейп напоил ее успокаивающей настойкой, когда она разрыдалась, выронив конфеты и принявшись бормотать какой-то бред о приворотном зелье.       Это был бред — конечно же, бред — школьник бы не решился на такое. На такое решаются взрослые, прожженные жизнью волшебники, ни во что не ставящие чужое мнение и чужие чувства. На такое решаются те, кому нечего терять. Или скорее те, которые ничего не потеряют даже в связи с конфликтом подобного рода.       — Проверьте конфеты, — это единственное, что у Гермионы выходит сказать. Голос звучит тихо и надломленно.       Долгую, растянутую, словно резина, секунду профессор Снейп разглядывает ее бледное лицо. Он должен был бы возмутиться или выставить ее вон, чтобы подтвердить привычный образ злыдня, но, слава Мерлину, где-то в глубине его души еще было что-то человеческое. Он недовольно поджимает губы и поднимает коробку с конфетами.       Открывается дверь лаборатории. Гермиона не вздрагивает. Не поднимает голову. Она разглядывает свои пальцы и считает вздохи и выдохи. И почему она так отреагировала?       Почему она не может оставить прошлое в прошлом и жить дальше? Все могут, а она — нет. Что в ней неправильного? Где сидит маленькая шестеренка, которая замедляет и тормозит работу всего механизма ее организма? То ли крутится в другую сторону, то ли и вовсе выпала — Гермиона смотрит на людей вокруг и остро ощущает, что она отличается от них. Особенно ярко это проявляется среди детей и подростков, которые живут чувствами и моментом.       А она даже не знает, остались ли какие-то чувства у нее.       Ноготь впивается в подушечку пальца. Если разодрать ее до крови, почувствует ли Гермиона что-нибудь?       До слуха доносятся лязганье и шипение. Проходит десять минут. Пятнадцать. Двадцать? Профессор Снейп возвращается с коробкой конфет в руках. Он кладет их на стол перед Гермионой и на ее глазах захлопывает красную крышку, по периметру обитую бархатом. Наверное, желавший остаться неизвестным ухажер потратил баснословную сумму на шоколад, которому не суждено быть съеденным. Гермиона мельком замечает, что отсутствует лишь одна конфета — видимо, та, над которой профессор проводил эксперимент.       — Можете спать спокойно, нет даже капельки зелья. Обычный шоколад с молотым фундуком, довольно сносно на вкус, — равнодушно бросает Снейп и отходит к своему столу. Шуршат пергаменты. Гермиону оглушает этот звук.       Еле как справлявшийся без поломавшейся шестеренки механизм ее организма трескается. Гермиона резко подрывается и отшвыривает коробку в сторону, шоколадные конфеты разлетаются по каменному полу. По щеке катится слеза.       Ее сейчас вывернет наизнанку. Она не может видеть ничего сладкого. Она не может принимать такие подарки.       Гермиона зеленеет и вновь белеет. Профессор Снейп приподнимает бровь, но ничего не делает и не говорит.       Каменный и бездушный человек! Еще хуже, чем она.       Гермионе кажется, что его кабинет пропитался запахом шоколада. Он забивает ей ноздри, растекается по носоглотке, закупоривает дыхательные пути — удушье обжигает легкие. Шоколад в красивой упаковке.       Букет роз.       Это уже было.       И не закончилось ничем хорошим.       Шипы роз оставили царапины на руках. Конфеты оказались с амортенцией.       А мужчина, подаривший их, обернулся монстром.       Гермиона прижимает ладонь ко рту, сдерживая рвотный позыв, и выбегает из кабинета. Коридор обжигает ее прохладой, и она сползает по стене, жадно глотая воздух. Руки вновь трясутся. Перед глазами мелькают смазанные обрывки воспоминаний, и Гермионе кажется, что она чувствует, как чужие пальцы скользят по ее коже.       Она тратит несколько часов на то, чтобы смыть (содрать) это ощущение в душе. Сжигает совсем недавно купленную мочалку. Всю ночь старается привести мысли в порядок, чтобы на следующий день как ни в чем не бывало улыбнуться студентам и профессору Снейпу.       Люди верят ее улыбке. Гермиона отработала ее слишком хорошо.       Ей ведь только и осталось, что улыбаться.

***

      Профессор Снейп терпеть не мог, когда кто-то держал его за идиота, а мисс Гермиона Джин Грейнджер именно этим и занималась — прекрасный заголовок, которым можно было бы описать новую главу взаимоотношений с профессором. Весь следующий день Гермиона старательно делала вид, что все хорошо, а он старательно не верил и постоянно поглядывал на нее, будто случилось что-то страшное.       Она чувствовала себя пациенткой психбольницы, желающей убедить своего лечащего врача, что поправилась, а он смотрел на нее с незаметной иронией в колдовских глазах, кивал, делал записи и ни капельки не велся на ее манипуляции.       Подумаешь, устроила истерику из-за конфет и раскидала их по кабинету, сбила профессору Снейпу рабочий график и озадачила своим поведением! Он, как человек, работающий с подростками, должен был привыкнуть к трюкам и похуже.       Ах, да.       Профессор Снейп же не умеет работать с детьми.       Гермиона дарит ему новую улыбку и вылавливает Эмира в коридоре между занятиями. Он краснеет, когда она останавливает его, и прячет взгляд.       — Жду вас после уроков в кабинете профессора Снейпа, — только и говорит она. Старается придать голосу строгие интонации. Эмир краснеет пуще прежнего, кивает и быстро растворяется в толпе.       У Гермионы взволнованно грохочет сердце в груди. Что нужно говорить влюбленному студенту? Как начать разговор? Эти мысли не покидают ее следующие две пары, и профессор Снейп отмечает ее растерянность несколькими замечаниями. У нее чуть не вылетает из рук колба с зельем-примером, она несколько раз спотыкается, когда поднимается к его столу и спускается обратно, врезается в одну из парт и улыбается чаще обычного.       Была бы она студенткой, профессор наверняка уже выпроводил бы ее за дверь. Хотя ему ничего не мешало поступить так и сейчас. Но единственное, что он делает, так это спрашивает у нее после занятий:       — Вы в порядке, мисс Грейнджер? — вопрос вкуса соли, вкуса тошнотворного огорчения — так и хочется сплюнуть и хорошенько вычистить язык. Гермионе кажется, что губы профессора Снейпа ломаются, настолько непривычно звучит подобное из его уст. Вот-вот его бледное, болезненно-желтоватое у висков лицо возьмет и рассыплется на кусочки.       И весь мир вокруг Гермионы рассыплется точно так же. Останется только она в удушающем черном коконе самоуничижения.       — Конечно, профессор.       Разве может она быть не в порядке?       Конечно я не в порядке, профессор.       Так просто признаться в том, что тебе нехорошо. Всего лишь несколько слов. А просьба о помощи? Это ведь всего одно слово — люди специально придумали все так, чтобы было просто. Одно короткое слово — помогите. Восемь букв. Почему же Гермионе так сложно произнести его? Сложно настолько, что она не осмеливается даже подумать о помощи. Лучше уж захлебнуться в отвращении (к себе), чем позволить кому-то схватить ее за руку и вытащить из болота. В этом, наверное, вся она.       Горячим пламенем зажигается закатное Солнце. Оно укатывается за горизонт — медленно жаркий круг уменьшается и истлевает вдалеке. Оранжевые лучи ползут по бесконечным холодным коридорам замка, и давно оледеневшие камни недовольно гудят. Тепло никогда не проберется в их внутренности, и Хогвартс, о котором невозможно вспоминать без тепла, навсегда останется холодным замком. Поразительно, как из детских воспоминаний стирается эта особенность.       Гермиона кутается в шаль. Они разошлись с профессором Снейпом у дверей Большого Зала. Она решила сделать большой круг до подземелий, и брела в одиночестве. Она не была в силах уцепиться за одну из проносящихся в голове мыслей, выловить призрачные очертания мелькающих образов и сосредоточиться на чем-то одном — то и дело возвращаясь к тянущему (ее на дно) чувству где-то под ребрами, Гермиона не задерживалась долго ни на одном (вроде бы) волновавшем ее предмете.       Когда она пришла к подземельям, то не помнила пройденной дороги. Встречала ли она кого-то? Беседовала? Улыбалась так, словно никогда и ничего не ломалось ни в ней, ни в ее жизни?       Новый поток мыслей утопает в глубине сознания. Все это неважно. В судьбе, в целом, оказывается, нет ничего важного.       Гермиона лениво толкает дверь и взмахом палочки зажигает свечи в кабинете. Испуганные тени разбегаются по углам и плетут паутину из мрака. Гермиона оставляет дверь открытой — то ли, чтобы несколько проветрить помещение, то ли не желая ограничивать себя от мира за пределами кабинета.       Может быть, ей стоило переехать в какую-нибудь небольшую деревушку, где все друг друга знают, завести кошку и нескольких гусят, чтобы не было скучно? Читать целыми днями, развалившись в кресле, часами гулять у побережья, а вечерами играть в карты с улыбчивыми старушками? Ходить в походы, приглашать друзей на выходные и каждый раз поражать их воображение неудачными кулинарными экспериментами?       Это было бы проще и как будто правильнее, чем вернуться в школу. Так почему же Гермиона здесь?       Она бессмысленно вертит в пальцах волшебную палочку. В последнее время подобного рода вопросы вновь захватили ее сознание. Нельзя точно сказать, что было тому причиной: глубокая осень и посеревший пейзаж за окном — растаявший первый снег оставил после ослепляющих белоснежных красок лишь голые ветки, да пожухлую траву, — или время, которое не помогало? А, может быть, наблюдение за чужими радостями и горестями — у молодежи все сменялось с невероятной скоростью. Гермиона не была сильно старше, но не успевала за ритмом студенческой жизни и взросления и чувствовала себя самой настоящей старухой.       Она словно замерла, застыла.       Поэтому ли ее так испугали чужие эмоции?       Постучался Эмир. Он замер на пороге и с пугливым ожиданием разглядывал Гермиону, расположившуюся за столом профессора Снейпа. У него было необычайно бледное, обескровленное лицо, плотно сжатые губы. Идеально выглаженная форма, ни одного изъяна во внешнем виде, кроме как в лице. Он не знал, как отреагировала Гермиона на его подарок и сейчас дожидался каких-либо слов или действий от нее, чтобы решить, как выстраивать линию своего поведения.       — Проходи, — коротко кивнула ему на первую парту Гермиона и непроизвольно сжала палочку.       Тихо претворив за собой дверь, Эмир сел там, где Гермиона ему велела. Он скрестил руки в замок на столе. У него были длинные пальцы, на кистях красиво проступали вены — этакая скульптура прекрасного древнегреческого юноши.       — Я надеюсь, что ты понимаешь, что переступил черту дозволенного, отправив мне конфеты, — начала Гермиона заранее заготовленную воспитательную речь. — Я твой педагог, ты — мой ученик. Об этом нельзя забывать.       Эмир молчал.       — Какие бы ни были у тебя мотивы, забудь о них. Впредь я не желаю больше возвращаться к этому вопросу. Я сделаю вид, что ничего не было, а ты спокойно продолжишь учебу, помня о приличиях.       Гермиона поднялась. Ноги казались ватными. Слишком душно.       — Ты согласен со мной?       Несколько мгновений Эмир молчал, тупо глядя перед собой. Его челюсти были плотно сжаты, обычно миролюбивое лицо ожесточилось. Гермиона сделала шаг навстречу к его столу, и он словно проснулся — вздрогнул и подскочил.       — Нельзя так просто избавиться от чувств, мисс Грейнджер! — горячно воскликнул он, краснея. — И я так просто не оступлюсь!       Он поспешно развернулся и бросился к двери. Гермиона не вымолвила ни слова. Ей казалось, что все замедлилось, и она попала в какую-то параллельную и комичную реальность — Эмир схватился за ручку одновременно со входящим. Вот дверь открылась, из коридора хлынула полутьма, а в ней ярким пятном вспыхнуло лицо профессора Снейпа. Он не изменял своей манере и был закутан в темную мантию, что придавало его образу несколько устрашающий вид.       Эмир комично отскочил в сторону и замер.       — Разбиваете сердца молодым людям? — изогнув бровь, как ни в чем не бывало поинтересовался профессор Снейп у Гермионы. — Платочек нужен? — повернулся он к ученику.       Эмир бросил на него разъяренный взгляд, оглянулся на Гермиону, видимо недоумевая, откуда о происходящем знает Снейп, и попытался было выйти. Профессор, так и стоявший в дверях, не позволил ему этого.       — Мисс Грейнджер предупредила вас, что, если не умерите свой пыл, вопрос ваших чувств придется поднять в кабинете директора с вашими родителями? — не скрывая язвительной насмешки, спросил Снейп.       Эмир хотел было ответить, но ни звука не сорвалось с его губ. Он пропустил шпильку профессора Снейпа, но явно запомнил.       — Так же ваша юношеская страсть может грозить потерей работы для мисс Грейнджер. Не думаю, что кто-нибудь из нас хотел бы этого, так что искренне советую вам найти барышню вашего возраста. А теперь отправляйтесь обратно в гостиную, пока я не нашел, за что снять баллы с вашего факультета.       Профессор Снейп отступил в сторону, выпуская студента. Эмир вновь оглянулся на Гермиону, и ей показалось, что решительность в его взгляде ошпарила ее, после чего, сухо попрощавшись, вышел вон.       Несколько секунд она бессмысленно смотрела туда, где он только что стоял.       — Знаете, профессор, — тихо пробормотала она. — Мне кажется, только что вы все испортили. На зло всем нам он не успокоится.       Надломленный смешок сорвался с ее губ.       Гермиона сделала глубокий вздох. Выдох.       — Спокойной ночи.