Конец света и прочие неприятности

      — Дорогой, ты видел местную погоду?       Погода была уж точно не хуже, чем в Лондоне, но в тоне ангела слышалось неодобрение. Он медленно приспосабливался к изменениям окружающей обстановки, а приезд на другой континент, безусловно к ним относился, и настроение у херувима было соответствующее:       — Мы не будем раскатывать по Новому Свету в разгар зимы на этой рухляди с открытым верхом, как парочка фриков.       В самолёте они проспали, влипнув друг в друга и перемешавшись конечностями на узкой постели, почти до самого прилёта, а оставшиеся до посадки полчаса херувим был занят: кипел от негодования, что бессовестный любовник вырубил его без спросу; делал он это в своей фирменной манере, почти незаметно постороннему глазу и молча. В глубине души он признавал, что Кроули хотел как лучше, но ситуация всколыхнула не самые приятные воспоминания. К тому же, Азирафелю совсем не улыбалось, если тот возьмёт такой способ на вооружение, и все последующие перелеты ангелу придется проводить в виде мирно посапывающего багажа. Уж лучше нервничать.       А потом уже почти на выходе из здания аэропорта бес взял его за руку, призывая притормозить, обогнал и обнял так крепко, будто не летел с ним рядом, а минимум год торчал тут, в фойе, ожидая, с какой-нибудь нелепой табличкой вроде: «Добро пожаловать на землю, Ангел» в руках, и наконец дождался. Ну и как на него, такого родного, сердиться?       Но сейчас Азирафель вновь начал раздражаться. В первую очередь потому, что взглянув на загоревшегося в предвкушении демона понял: отговорить любовника у него не выйдет.       — Много б ты понимал, — почти благоговейным голосом ответил Кроули, — это не рухлядь, а Шевроле Импала 59-го года! Красная! — уточнил он на случай, если с ангелом случился приступ внезапного дальтонизма. — Осталось только загрузиться.       Демон демонстративно материализовал в руке нечто, напоминающее список покупок.       — Итак, — начал он, профессорским жестом поправляя очки. — Две сумки травы, 75 шариков мескалина, солонка с кокаином…       — И нам не надо в Вегас, — закончил за него Азирафель. Он щёлкнул пальцами — не один бес имеет право тут дразниться — и очки любовника стали желтостекольными авиаторами в золотой оправе, благо на парковке автомобилепрокатной конторы они были совершенно одни. — К счастью, только в Джерси-Сити. Ладно, берём эту. Но поведу сегодня я.       — С хрена ли, ангел? — опешил бес, уже державшийся за ручку водительской дверцы.       — С того, друг мой, что этот автомобиль — не Бентли и не будет подстраиваться под твой убойный стиль вождения, а я хотя бы привык сидеть в машине слева, — ангел аккуратно отодвинул Кроули, который так удивился, что даже не подумал сопротивляться, от дверцы, и уселся на водительское сидение с таким решительным видом, что демон счёл за лучшее отложить пререкания. Благо ехать им предстояло ещё долго, и что бы там себе ни думал ангел, а Лас-Вегас значился в планах Кроули как важный промежуточный пункт назначения. Хотя куда больше города грехов его интересовала окружавшая тот пустыня Мохаве и ее гарантированно безлюдные пространства.

***

      Пока Шевроле с возмутительно пристойно поднятым верхом и не менее возмутительно мило дующимся из-за этого (а также из-за того, что чертов херувим категорически отказался превышать скорость выше дозволенных местными правилами 65-ти миль в час) демоном на пассажирском сидении мчался по полуденной автостраде в сторону Джерси-Сити, к Лондону на мягких лапах уже подкрадывался, заглядывая попутно в подсвеченные гирляндами окна, Сочельник.       Нина лишний раз проверила, не оставила ли на стойке что-то из съестного, чему место в холодильнике, все ли выключено и расставлено по местам. В Рождество, нравилось оно ей или нет, открывать кофейню было бессмысленно. К тому же, у владелицы «Кофе или смерть» были причины надеяться, что выходной от трудов праведных придется ей весьма кстати именно назавтра.       Мэгги приняла ее приглашение встретить Рождество вдвоем и обещала принести полено. Хотя могла бы прийти и с пустыми руками — сам факт её согласия неожиданно стал самым чудесным сюрпризом к празднику.       После того, как они поговорили той странной тревожной ночью в книжном, Мэгги ни словом, ни даже взглядом не давала понять, что ждёт чего-то от Нины. Просто была рядом. Такая деликатная, приветливая и деятельная. Такая живая, что… Обычно Нина старалась не слишком задерживаться здесь в случаях, если не удавалось создать счастливую семью или с разбегу разбогатеть, а лучше и то, и другое, и сворачивала шоу до того, как первые признаки старости перерастут в неудобства, но в этот раз… Был шанс, что ей не придется уходить раньше срока. По каким-то неочевидным причинам, назовите это опытом, назовите интуицией, назовите сверхвидением, да хоть как — есть вещи, которые просто знаешь, и все. И Нина знала: Мэгги — то, что надо. Интересно, разрешит ли она называть ее ангелом постоянно?       Мэгги так пунктуальна, что дверной звонок, прижатый ее точёным мягким пальчиком, звонит в унисон с далёким боем Биг Бена. Нина и не осознавала, в каком напряжении находилась весь этот день, пока не увидела подругу на пороге и облегчение чуть ли не выбивает у нее почву из-под ног, заставив их подкоситься. Бессознательно она опасалась, что со своим шагом навстречу уже опоздала.       Ее квартирка располагается в мансарде довольно запущенного многоэтажного дома в викторианском стиле, и совершенно не стоит тех денег, которые приходится платить за ее аренду ради удовольствия не добираться до работы по два часа ежедневно. Требуется ещё довести до ума праздничный стол, и включив в качестве саунд-трека Pogues (единственным «рождественским гимном», который нравился Нине, был «Fairytale of New York», а Мэгги, кажется, не возражает) они занимаются закутыванием колбасок в слоёное тесто и украшением имбирных человечков, которые, если бы вдруг ожили, порадовали бы изумлённую общественность богатым репертуаром отборной брани на десятке языков, (некоторые из них уже благополучно умерли. Удивительный факт: обсценная лексика — наиболее живучая и лучше всего запоминается) — вчера бариста именно ею поливала несчастные пряники вместо глазури, пока вырезала и пекла. Но сейчас ей не хочется сквернословить. Только смеяться, и, возможно, хотя спроси ее, и женщина бы все отрицала — петь. Потому что Мэгги, она… есть. И сияет, как рождественский ангел — куда там пластиковому уё… убожеству с лампочкой в заду, которое тускло светится на верхушке ели. Мисс Сервис одновременно воздушная, как облачко и вещественная, как ложка в крем-брюле. Нина терпеть не может сладкое, но когда подруга удивлённо достает из своего кусочка пудинга серебряное кольцо, то, с каким интересом она разглядывает его — будто ей ни разу ничего из рождественского угощения не попадалось, и она даже не знала о такой традиции — думает, что такой белокурый десерт вполне способен примирить с реальностью кого угодно.       Они едят, тихо переговариваясь, как будто в соседней комнате спит ребенок, хотя и комнаты-то соседней нет: в слегка захламлённой студии только одно помещение, да ещё крошечная ванная. Приходит было в голову включить какой-нибудь фильм, но подходящие случаю сопливые рождественские комедии Нина терпеть не может. Плей-лист завершился, и в мансарде становится тихо, а потом Мэгги говорит: «Я принесла нам «Рождественскую Историю». И они смотрят чертов дурацкий мультик, сидя на диване, вернее, смотрит Мэгги, реагируя на все перипетии сюжета, как будто ей пять лет, а под конец по ее полным щекам текут слёзы. Будь на ее месте кто-то другой, Нина бы лишь фыркнула, но подруге так невероятно идёт эта обаятельная открытая наивность, что смотреть на нее гораздо интереснее, чем на экран.       — Какая чудесная добрая история! — Мэгги выпрямляется, легко и красиво поводит плечами, разминая спину. — Обязательно скажу ещё раз спасибо Мюриил, это они посоветовали.       — Кстати, я думала… — Нина пристально следит за лёгкостью тона, чтобы в него, не дай кто-то, не просочились нотки ревности, — вы так подружились, а Мюриил в магазине совсем одни… Онинезвалитебяотметить? — скороговоркой, чтобы не передумать, уточняет она. Не то, чтобы это было важно. Не то, чтобы она знала, что делать с этой информацией, если подруга сочтет нужным ответить. Она ведёт себя глупо, глупо: как будто 17-летняя молодая девушка: странное, непривычное чувство, ведь в 17 она как раз чувствовала себя очень древней, что отчасти соответствовало действительности. Но Мэгги будто не замечает душевных метаний подруги:       — К Мюриил должен прийти друг, как я поняла. Видела его пару раз, довольно милый, — в голосе женщины слышится вежливое сомнение, но она ничего не добавляет к сказанному — с ее точки зрения, тема исчерпана. Это ещё одна черта Мэгги, от которой Нина без ума — сверхъестественное чувство такта. Она будто читает мысли и говорит именно то, что человеку более всего нужно услышать здесь и сейчас. Это завораживает.       Нина заваривает подруге чаю, а сама допивает вино, размышляя, стоит ли налегать и открывать вторую. Может, ещё пару бокалов для храбрости, а потом получится обойтись без новых разговоров, просто взяв Мэгги за мягкий округлый подбородок и утянув в поцелуй, размазывая остатки помады и трогая ее язык своим, нежно и настойчиво… женщине нравятся мягкие очертания и основательность тела подруги, ее белая, как взбитое молоко, кожа, наверняка очень нежная, хотя касаться Нине пока доводилось только ее мягких, с ухоженными перламутровыми ноготками рук. Понравится ли ей, если Нина запустит свои пальцы в белокурые волосы, растрёпывая аккуратную укладку? Прикроет ли Мэгги глаза легко и томно, или зажмурится отчаянно и робко? Будет ли смущаться и краснеть, если она расстегнёт пуговицы на платье и приласкает молочного цвета плечи, красивую гладкую шею? Как далеко позволит зайти, если, вернее, когда, Нине захочется поиграть с ее полными упругими грудями? Тут Нина слегка удивляется сама себе: она не имеет привычки впадать в романтизм и ещё ни разу даже в мыслях не назвала сиськи «грудью», но по отношению к Мэгги это уместно. Это чисто и честно — совсем не так, как привыкла Нина за свою невероятно долгую и в большинстве случаев несчастливую, жизнь. Кажется неправильным по отношению к этому неземному созданию распускать руки, тискать, оставлять засосы или соваться без спросу руки между ног. Хочется гладить и нежничать, чтобы робость сменялась предвкушением, а испуганные вздохи — мольбой… Как показать свое желание близости, не напугав, ведь очевидно же было, что опыта у Мэгги — кот наплакал, если вообще хоть какой-то был? А может и был, но такой, котором не хотелось бы вспоминать? Тогда тем более — как? Слишком мало в Нине осталось нежности, выветрились и истёрлась, потраченная не на тех. Нецелевое расходование ценного ресурса, вот что это было. До сегодняшнего дня. Размышления впитывают женщину в себя, как губка — пролитую воду, ассимилируют внутри, преграждая путь наружу, замыкают в собственных мыслях.       Это делает Нину максимально не готовой к тому, что Мэгги решительно берет ее за подбородок, нежно трогая ямку на нем большим пальцем и приникает к губам подруги. К тому, что чужой язык, плотный и горячий, настойчиво ласкает ее собственный. К маленьким пухлым пальцам, расслабляющим истомленную ношением дредов кожу на затылке. К тому, что самое банальное клише: первый поцелуй под перезвон рождественских колоколов за окном, будет ощущаться самым правильным из всего, что она делала в этой жизни.

***

      Мюриил чувствовали себя глупо, стоя вот так, посреди магазина, как рождественский подарок в витрине и наблюдая за яростным спором ангела с демоном, кто из них будет встречать Рождество с Небесным агентом. Глупо и немного виновато, хоть и не понимали, как так могло получиться.       — Изыди отсюда быстро, прислужник Сатаны, черт бы тебя побрал, — кипятился архангел. Из-за грани воинственно топорщились абрисы здоровенных, даже по архангельским меркам, крыльев. — Пока я тебя не развоплотил на фиг!       У демона тоже обличье шло рябью от едва сдерживаемого от зримого проявления облика, только вот демонстрировать его сопернику Фурфур бы его в любом случае постеснялся. Может, кто-то вроде Великого Князя и смотрелся бы в таком устрашающе, но теперешний агент выглядел в нем безобиднее некуда и вообще слегка походил на Бемби, что жутко его бесило. Но уж какой достался.       — Я официальный агент Преисподней, — как мог спокойно и свысока: мол, в отличие от вас, выскочек белопёрых, в Аду знают, что такое хорошие манеры, цедил демон. — И имею разрешение действующего агента Рая на вход в ваше посольство, так что тебе надо — ты и изыди!       И в таком ключе перепалка продолжалась уже минут десять. Мюриил страстно хотелось зажмуриться и и закрыть уши руками. А ещё лучше — взять том поувесистее, какую-нибудь «Энциклопедию поганок» и треснуть обоих спорщиков по головам, чтобы мозги на место встали. Мысль была ужасно неангельской, но заманчивой.       Разиил приходил к ней пару раз до этого, брал книги и они болтали о работе. Один раз сходили в кофейню к Нине: пили они, презрев насмешливые взгляды хозяйки заведения, чай — Мюриил все ещё не были готовы к экспериментам в этой области. Архангел сказал, что заглянет под Рождество; Мюриил были не против. Ангел украсили к празднику магазин и, воспользовавшись рецептом из книги миссис Битон и под чутким руководством Мэгги, напекли пряничных человечков, так что каждый покупатель уносил с собой, помимо странного удовлетворения от непокупки книги, ещё и рождественскую выпечку, сдобренную щепоткой ангельского благословения. Конечно, с чего бы им возражать против визита — они всегда были рады приветливому и весёлому коллеге. Хотя, признаться, иногда взгляд Разиила агента тревожил. Тот бросал на Мюриил такие взгляды, будто не знал, нравится ему то, что они видит или нет. Это сбивало с толку и ангелок чувствовали себя почти так же странно, как тогда, когда прочитали одну из откопанных в недрах магазина Верховным Архангелом книг по анатомии и физиологии человека и поняли, что обращение «он» в их отношении неверно с точки зрения комплектности физического тела, а «она» — с точки зрения внутреннего самоощущения. Когда ангел спросили об этом — они не слишком любили неопределенность — архангел смутился, покраснел и заверил, что ему не просто все нравится, а он вообще в восторге. Стало ещё непонятнее: Мюриил недоумевали, с какой стати приятелю испытывать восторг по поводу самого факта их существования. Они догадывались, что это имеет отношение к отношениям — путано и пространно описанным в книгах или драматично и нецензурно — в высказываниях Владыки Ада. Но отношения, в отличие от книг, комиксов, аниме, выпечки и новых идей для нарядов были попросту неинтересными.       Фурфур, коллега из конкурирующего ведомства, забегал чаще. Сначала по работе: посоветоваться, не будет ли перебором с его стороны отменить «товарищеский» матч между «Манчестер Юнайтед» и «Ливерпулем». Мюриил, в отличие от своего предшественника, футболом искренне интересовавшиеся, прикинули, что отмена игры соперничавших чуть ли не с момента образования клубов на «нейтральной» территории Уэмбли если и приведет к чему — так только в положительном смысле, уберегая столичные улицы от разгула агрессивно настроенных тифози, а городские коммунальные службы — от лишней работы по заколачиванию фанерой банкоматов и витрин в радиусе пары километров от вокзала и стадиона (с последующим их отдиранием). Поэтому заверили «коллегу», что даже если немного и перебор — они, так и быть, закроют на это глаза: потом сочтемся. Очевидно, уроки Владыки Ада не пропали втуне в случае обоих посланников, но то ли Мюриил ходили в любимчиках, то ли и вправду имели больше таланта. А может, демон вовремя сообразил, что быть «в долгу» у ангела — не такая уж плохая перспектива.       Потом Фурфур «проходил мимо» и заглядывал «поздороваться». Потом попросил помощи в регистрации инстаграм-аккаунта, потом — посоветоваться, какие из его фото стоят выкладки туда: крупным планом лежащий на мокром асфальте огненно-красный кленовый лист в свете фонаря, отражение Биг Бена в подернутой утренним хрустким ледком луже, скульптура печального ангела, бережно укрытого за ночь снежным плащом, на фоне белизны которого мраморные крылья казались сероватыми… Снимки были красивыми, к тому же фотографировал демон на пленку, которую проявлял, а затем печатал фотографии сам, приспособив под фотолабораторию спальню в посольской квартире. Откуда Мюриил знали это? Они тоже пару раз захаживали во вражеское посольство, потому что процесс изготовления фотографий вызвал у них интерес, а на поверку оказался и вовсе таинственным и завораживающим. Правда, как-то раз они чуть было не засветили Фурфуру всю пленку, неосторожно выпустив крылья от восторга и при виде сушащегося на прищепке собственного, крупным планом, портрета, но демон только вдохнул тяжело воздух, как будто не дышал перед этим часа два, и сказал, что все в порядке. Причин ему не верить у Мюриил не было.       А вот Разиил, видимо, считал, что должны были быть.       — Мюриил, — переключился он на ангела, когда понял, что выяснять отношения с противником бессмысленно: тот бледнел, высокомерно поджимал губы, но огрызался почище рассерженной пантеры и спор мог бы продолжаться в таком ключе до пасхальных каникул. — Ты уверен, что отдаешь себе отчёт, что вместо противостояния козням зла братаешься здесь с врагом?       Мюриил прощали архангелу путаницу в местоимениях, понимая, что тысячи лет привычки нельзя искоренить одним махом, так что разозлило их не это.       — Братаюсь? Вот как ты думаешь? — ангел шипели, как потревоженная в гнезде куница. — Нас назначил сюда эмиссаром сам Глас Божий и ни разу ни у него, ни у Верховного Архангела не было претензий к нашей работе! И если, чтобы делать ее хорошо, надо поддерживать связь с эмиссаром Ада — мы будем это делать. И Фурфур имеет такое же право зайти и поздравить нас с праздником, как и ты!       — Я и сам прекрасно могу за себя постоять, спасибо — раздражённо буркнул демон, которого уязвило то, что посол Небес, оказывается, общается с ним только ради того, чтобы лучше выполнять должностные обязанности. Сам он, если бы его спросили, какого черта лысого он таскается в Райское консульство почти каждый день, ответил бы то же самое, причем скорее всего теми же словами. Но услышать такое от ангела было почему-то очень обидно. — Эфирная помощь мне точно не требуется!       Если до этого Мюриил раздражало, что гости ругаются из-за них, как-будто ангела здесь вообще нет, то теперь они взъярились на то, что на них обратили внимание таким вот оскорбительным образом.       — Знаете что, голубчики?! — ангел раскраснелись, даже косы слегка растрепались, отображая внутреннюю бурю эмоций, — А идите-ка вы оба… на работу! И пока вести себя по-человечески не научитесь, чтоб ноги вашей в книжном не было!       С этими словами Мюриил выпихнули неприятелей за дверь и даже прислонилась к ней спиной, утирая пот со лба и пытаясь успокоиться. Какого же дья… арха… что это вообще на них нашло? Как дети, честное слово!       Мюриил-то прекрасно знали, что не собираются встречать Рождество, с кем-либо или в одиночку. Людские праздники — это круто, конечно, атмосфера, антураж и все такое, но только вчера ангел открыли в себе новую способность: спать, уютно завернувшись в плед, на диване, и видеть сны о прочитанном днём, причем красочные, объемные и связные, с Мюриил в главной роли. И это было так восхитительно, что не имело смысла тратить полночи этого увлекательнейшего занятия на какое-то там празднование.       Оказавшись за запертой дверью магазина, ангел и демон посмотрели друг на друга с крайней неприязнью и сразу же разошлись на максимальное расстояние, на которое позволил это сделать микроскопический размер крыльца. Дальше его границы начинался совсем не зимнего вида, но очень типичный для лондонского Сочельника ливень.       Фурфур, облокотившись на сырую стену, щёлкнул пальцами, прикуривая сигарету: зажигалка с собой у него была, просто вдруг возникло желание попонтоваться перед этим райским бугаём.       «Бугай» опустился на корточки, облокотившись о стену с противоположной от адского агента стороны двери.       — Это твоих рук дело! — скорее расстроенно, чем зло бросил он демону. Взбесил его своим «Эфирная помощь не требуется»! Я и не знал, что демоны такие на всю башку гордостью ударенные!       — «Их», — поправил машинально Фурфур. — И держал бы ты свой сарказм при себе, все равно он у тебя херово выходит, мистер Я-буду-тебе-указывать-с-кем-проводить-время-и-как-делать-свою-работу.       Впрочем, запал скандалить уже улетучился. Даже если сейчас он этого небесного недоумка уничтожит, хоть морально, хоть физически, шанс упущен.       Архангел досадливо поморщился.       — Ну вот откуда ты такой умный взялся, блин?! — он откинул голову и не рассчитав движения, приложился кудрявым затылком о стену.       — Оттуда, — демон красноречиво ткнул пальцем вниз. — И я, в отличие от тебя, тут работаю. А чего ты на грунте забыл?       Разиил заметно смутился.       — Да хотел изучить быт и нравы смертных, отпраздновав Рождество с коллегой.       — Понятно, — Фурфур не стал уточнять, что у него были, судя по всему, такие же планы, и в той их части, что была озвучена вслух, и в другой, о которой архангел так красноречиво молчал. — Нравятся тебе?       — Не твое дело, черт, — буркнул Разиил, поднимаясь и со стоном распрямляя не привыкшие к такой позе ноги. — Есть ещё сигарета?       — Фурфур, — сказал Фурфур и протянул ангелу, подавив желание съязвить, что тот мог бы и чудеснуть себе курева, сигарету и зажигалку: обойдется, чудом ему подкуривать.       — Разиил, — архангел машинально протянул было ладонь для рукопожатия, но с полдороги передумал.       Демон пожал плечами.       — Да знаю я. По работе пересекались. До… всего.       — Аа, — неопределенно протянул Разиил и ему стало почти неловко перед бывшим собратом, что он его не узнал. — Слушай, ты ж местный практически? Где тут поблизости приличный бар, знаешь?       — Знаю, только они скоро все закроются, Сочельник же.       — Вот гадство, — уныло поморщился ангел, уже ступая под ледяной дождь. Длинные волосы его мгновенно намокли и облепили голову как потёки смолы, с носа и подбородка закапало.       — Дальше по улице супермаркет, — Фурфур тоже отлепился от стены — не стоять же здесь до утра? — Можем взять там выпить, наше посольство сразу за углом, и начальство не нагрянет — в отпуск укатил. Живут же люди!       Разиил, чей босс тоже вызвал острый приступ зависти у подчинённых, ухватив себе аж две недели отпуска в самую горячую пору, понимающе хмыкнул.       — Пошли.       Он наконец догадался материализовать себе зонт, чудом обсох и сделал приглашающий жест. Места под черным, армированным металлизированными нитями куполом вполне хватило на двоих.

***

      Не было никакой всепоглощающей страсти, как описывают в романах: срывания одежд, заполошных поцелуев куда попало и сломанной по пути к кровати мебели. Мэгги чувствует — подруге хочется не этого.       Она очень хорошо умеет чувствовать желания других людей.       И выполнять.       Поэтому они просто идут в постель, держась за руки, синхронно и быстро раздеваются, без рисовки или стеснения, стоя по разные стороны от довольно скромных размеров кровати и ныряют под одеяло, ёжась от соприкосновения холодного постельного белья с кожей. Обняться, согревая и согреваясь, кажется в этот момент вполне естественным порывом, но Нине приходит в голову, что неплохо было бы притормозить.       — Ты точно уверена, что я не тороплю события?       Вопрос довольно странный, учитывая, что подруга первой ее поцеловала, но Нина обязана его задать. Меньше всего на свете ей хочется быть тем, кто пользуется привязанностью другого человека, чтобы получить свое. И она отчаянно надеется на утвердительный ответ, потому что Мэгги под её руками теплая и живая, а ещё потому, что у Нины кажется целую вечность не было секса — видавший виды вакуумник не в счёт. Но Мэгги, со своей полной целомудрия и робкого интереса улыбкой на зацелованных губах — олицетворение чистоты и неги, рядом с ней похоть и желание обладать уходят из души и тела под напором других потребностей — в ласке, восхищении и заботе, в необходимости дарить удовольствие, в отчаянной нужде получать его в ответ.       И она, к восторгу и облегчению Нины, кивает все с той же вышибающей дух улыбкой, тянется медленно, но это не нерешительность, нет, это право на выбор, к груди подруги: «Можно мне?» И стальной стержень внутри женщины, заставлявший ее держать спину прямо, голову — высоко поднятой, сводить лопатки в болезненном напряжении, оказывается стеклянным и разбивается в крошево, растворяющееся в пульсации горячей крови в венах. Перед Мэгги не нужно быть кем-то другим. Вот о чем этот святоша Павел забыл сообщить коринфянам: любовь не притворяется и не требует, не лицемерит и не взыскует. Перед лицом любимой не нужно принудительно разжижать себя в ванильный сироп или пытаться оглушить фантомным звоном метафорических стальных яиц. Возможность быть собой — роскошнейший рождественский подарок из возможных, в сравнении с которым даже уверенные ласковые пальцы на темно-розовых сосках — лишь обёртка, праздничная упаковка для главного. Глубокий, как нырок в Марианскую впадину и медленный, как полет в невесомости поцелуй служит вполне достойной заменой согласию.       Мэгги знает, чего подруга хочет и что хочет, чтобы другие думали, что она хочет. Но понимает: она сейчас — не другие. Ей можно. Чувствовать, как упруго пружинят в ладонях небольшие и плотные, по размеру и искусительной силе как Эдемские яблоки, груди. Как твердеет и берется под языком мурашками ареола, как набухают горячие земляничины сосков. Слушать все эти почти беззвучные сбивчивые выдохи и хотеть их превращения в стоны (и быть в состоянии совершить подобное волшебство). Проводить кончиками пальцев, чтобы убедиться везде ли смуглая, оттенка латте макиато на границе молочного слоя, кожа нежна как атлас: на едва уловимом рельефе ребер на боках, плоском мягком животе, высоких бедрах (да, везде).       То, с каким знанием дела Мэгги ласкает ее, как будто делала это на протяжении шести тысяч лет, на мгновение вызывает страх, что происходящее — просто эротический сон. Откуда она может знать, что если подуть на блестящий от влаги сосок, осязательные рецепторы врубят реакцию «низкий требовательный стон» напрямую, в обход мозга? Как существо из плоти и крови, как и сама Нина, может быть настолько сверхъестественно чутким? А эти поцелуи на бедрах и ниже, с идеальным балансом влаги и давления, не настырные или агрессивные, но твердые и решительные. А то, с каким удовольствием ее любовница (да, называй уже вещи своими именами, ханжа несчастная) ласкает ртом пальцы ног, вбирая по одному (не думать, не думать о том, что с момента принятия душа прошло уже больше шести часов, раз Мэгги с таким упоением посасывает большой палец, проводит языком по остальным — значит ее все устраивает) поглаживая щиколотку, щекотно пробегаясь по подъему стопы, массируя лодыжки — это легально вообще? На такое же можно подсесть с первого раза, ох!       Острое любопытство почти сильнее возбуждения. Впервые Мэгги не только исполняет желания, а и старается их предвосхитить, разведать, куда идут эти эфемерные тропинки чувственных вздохов и полуоформленных сексуальных фантазий, избегая пустынных и мрачных участков с кавернами кошмаров и рубцами неприятного опыта; быть может, позже она разберётся, как исцелить эти бесплодные земли, но сейчас лишь лавирует между ними по солнечным струнам удовольствия, и одна из них тянется прямиком вверх по ногам и между, в роскошь и влагу лона; туда, где черный жемчуг ждёт в приоткрытых раковинах, когда ныряльщица отыщет его сквозь толщи воды, давление и нехватку воздуха в лёгких, а затем с любовью и тщанием нанижет на эту струну, бусина за бусиной.       Нина понимает, насколько мокрые и скользкие у нее бедра, как она истекает, и пробравшись по ложбинке меж ягодиц ее возбуждение, сконцентрированное во влагу и немного соли, собирается в целое озеро под ней, которое уже не в силах впитать простыни, и это было бы неловко или даже стыдно в любой другой ситуации, но то что происходит сейчас, не способно стать неловким. Единственная связная мысль, которая сейчас задерживается более, чем на микросекунду: какое чудо так мгновенно трансформирует этот идеальный, щедрый и требовательный язык из гладкого как шелк в кошачью шершавость бархата, а потом снова, и из трепета в твердость из податливости — в упругость? Кружит, касается едва, давит с нажимом, впивается и вворачивается внутрь, глубже, плещет и раскрывает, почти не касаясь клитора и Нине, уже почти смирившейся с бездушным и безжалостным кайфом от самого экстремального режима на вакуумнике, кажется что каждое касание, бережное и мокрое — разряд тока, микрооргазм, замедленный и растянутый в вечность. Пальцы оглаживают, нежно чертя волны и линии ухоженными ногтями, внутреннюю поверхность бедер. Мелькает воспоминание о Линдси, которая была бы неплоха, если б не ее привычка совать небрежные пальцы внутрь чужого тела, не озаботившись проверить, готово ли оно к такому, будто это — наказание за то, что партнёрша не достаточно желает ее, а ещё — слишком длинный и острый маникюр. И Мэгги словно читает это воспоминание между строк невольно напрягшихся мышц, в атональности сбившихся в шипение стонов. И приникает губами к к клитору, втягивает, перекатывает на языке, как жемчужину.       Струна с мелодичным и яростным звоном рвется, рвется, рвется… Жемчуг, тяжёлый и живой, скользит с нее, срываясь, в пропасть.       Бусина за бусиной.       Мэгги тихо всхлипывает и обмякает, приваливаясь щекой к влажному от пота и смазки бедру любимой женщины: оргазм Нины вернулся к ней, ударив по чувству, названия которому нет в человеческом языке, закольцевал ее ощущение чужих желаний и потребности исполнять их в огненное кольцо, ментальный уроборос. Может быть, этот слишком неожиданный пароксизм что-то закоротил в ее разуме, одновременно нечеловеческом и очень, до совершенства женском. Что-то разладилось в процессе выполнения фоновых задач, на мгновение утерялась непрерывность себя? Или она просто потеряла бдительность? Это уже неважно.       Она совершила ошибку.       Сладостная кисея удовольствия ловит их в свои сети, заставляя слетаться телами, делиться дыханием, выбивая один сердечный ритм на двоих…       Стоп.       Сквозь посторгазменный кисель в голове Нины пробирается мысль, близкая к панической.       Сердце бьётся действительно одно. Дыхание не с кем делить. Но Мэгги в ее объятиях, кем, чем бы она ни была, нежно улыбается, глядит в глаза и это приглушает первый порыв вскочить с кровати.       — Кто ты? — Нина старается не выдать своей тревоги, но телу скрыть реакцию сложнее, оно напрягается и леденеет под руками подруги.       — Что?.. — но зрачки Мэгги уже расширяются, улыбка застывает в жидком азоте понимания. Она снова начинает дышать и именно это убеждает Нину: перед ней не смертный.       — Ты не человек. Тогда кто?       — Я… — на глазах у Мэгги появляются слезы. — Люблю тебя. Прости.       Нина не успевает отреагировать, когда нечеловечески сильная мягкая рука сжимает ее трахею, перекрывая возможность дышать.

***

      Претенциозный и вызывающе-алый, Шевроле выделялся в этом чистеньком скучном пригороде Джерси-Сити, опутанном паутиной рождественских гирлянд и уставленном проволочными оленями, как крабовая палочка на торте. Не будь сидящие в нем сверхъестественными существами, это могло бы создать некоторые проблемы для незаметного наблюдения. Но даже будь это так, скрытность сейчас была бы самой несерьёзной из их проблем.       — Ангел, ты уверен?       — Да, дорогой. Как и ты, — в голосе Азирафеля ясно слышалось удивление, что уже о многом говорило.       — Ну, в принципе логично. Шансы-то всегда пятьдесят на пятьдесят.       — Вообще-то, 51 на 49, — приступ занудства у херувима тоже говорил о его нервозности. — Но это ничего не меняет. Как ты собираешься действовать?       — Уже по обстановке. Нас засекли.       Это было правдой. Презрев демоническую маскировку, к автомобилю решительным шагом направлялась миниатюрная девичья фигурка.