Лекарство от Призыва

В ту ночь Герион Алексиус спал плохо. Не то, чтобы ему в принципе удавалось хорошо поспать в последние несколько месяцев. Сначала – вся эта возня с венатори, беспокойство за Феликса, на лечение которого за попытками изменить прошлое оставалось все меньше времени; потом – разлука с сыном. Инквизитор не казнила Гериона, а попыталась извлечь выгоду из плененного, опозоренного бывшего тевинтерского магистра. Умно с ее стороны. Но, хотя он и понимал, что его пытаются уязвить посильнее, ему было все равно. Уже ничего не имеет значения, ведь дни Феликса сочтены. Конечно, тот не мог остаться. Феликс ни в чем не был виноват и не заслуживал той же судьбы, что и отец. Да и продолжать свои поиски, стесненный условиями и материалами, которые ему выдавали под строгим надзором, по списку для ряда магических задач на нужды Инквизиции, Герион все равно не мог. Поди пойми, что хуже: постоянно видеть, как сын безнадежно угасает, или не иметь возможности (а значит, и всякой надежды) быть рядом. По зарубкам он вел счет дней, которые Феликс прожил без его присмотра. Время… Время, которое он так и не смог побороть. Которого все равно оказалось недостаточно. Которое у Феликса на исходе. Той ночью он проснулся, задыхаясь, и закашлялся, изгоняя из горла отвратительное чувство. Ему приснилось, будто Феликс умирает от яда, от липкого, с запахом меди и лириума, вещества, которое каленым железом течет по горлу, которое… Больше ему подобное не снилось, но он справлялся и сам. Мысли о собственном проигрыше, о бессилии мучили не меньше. Возможно, разумным исходом в его ситуации было бы покинуть этот мир. Но не позволяла гордость. Еще чего! Такой радости напоследок он Инквизиции не доставит. Стоит все-таки дожить до воцарения Старшего и убедиться, что он, магистр, не ошибался. Хоть какая-то радость старику напоследок, в конце его развалившейся жизни. Спустя неделю за ним прислали людей и перевезли обратно в Скайхолд. Он не стал интересоваться, не вздумалось ли леди Инквизитору поменять наказание. Ему было все равно. Бежать некуда, да и незачем. Не пытают, и на том спасибо – если, конечно, не считать пыткой неведение. В холле главной постройки было, на удивление, почти пусто, не считая пары конвойных да Дориана с кем-то еще: его собеседник стоял в тени. Впрочем, ровно так же, как и сам Дориан, но звонкие переливы стремительно быстрой речи своего ученика Герион узнал бы где угодно. Делать было нечего, и он невольно прислушался. – Еще какие-нибудь изменения? Может, с магией стало… ну, понимаешь, получше? Может, тебе там открылись какие-нибудь тайные знания? Покажешь что-нибудь старому другу? – Я вот стою и думаю: если я тебя укушу, ты заразишься или нет? – ответил ему голос, от которого у Гериона чуть не остановилось сердце. – Феликс! – само по себе сорвалось с его губ. Маги притихли и повернулись на голос. – О, вот это гости, блестяще, – прокомментировал Дориан с легкой иронией. – Я думал, до этого все-таки не дойдет. Адаар с твоими новыми спутниками второй день спорит, но их, кажется, ни рога, ни метка не пугают. Я бы на их месте все-таки немножко испугался. Хотя бы, из вежливости. – Отец! Ты жив, – сказал Феликс, выходя на свет. Вместо богатой тевинтерской мантии он был облачен в стеганое сине-белое одеяние мага, подпоясанное широким ремнем, ботинки и длинные перчатки. Загорелое лицо имело вполне обычный вид: на скулах темнел слабый румянец, глаза ровно блестели, а губы не казались пересохшими. Феликс выглядел вполне здоровым, хотя, по расчетам Гериона, этого никак не могло быть. Слишком долго он пробыл без лечения. Некому было сдерживать развитие смертельной болезни в его теле. Герион поднял и простер в его сторону дрожащие руки, закованные в кандалы: – Феликс! Если бы я только мог… Феликс зашагал к нему, но сразу сорвался на бег (и откуда только сил?) – и заключил отца в крепкие объятия: – Все хорошо. Тебе больше не надо обо мне беспокоиться. Мы приехали за тобой.