А с нами вот, что происходит

В этот раз Влад был до странного тих и задумчив. Обычно это он задавал ритм, нагло пользовался Илюшкиной гибкостью и вертел его на себе, как вздумается — хотя бы этому научился почти сразу, как согласился с мыслью о том, что трахаться можно не только тихонько, как мышка, под одеялом, чтобы презерватив сразу на узелочек и бежать. Что-то было прямо сильно не так. Словно они сделали сто шагов вперёд и сто назад одновременно и пришли опять в начальную точку их отношений. Илья тяжело, сбивчиво дышал, крутил задницей, упираясь раскрытыми ладонями в узкую грудную клетку, подбирая самый правильный угол, чтобы член задевал простату на каждом толчке, и никто его не подгонял, никто не хлопал по бедру, требуя ускориться, не подъебывал и не называл капризной принцессой, даром что в принцессе два метра роста, беззастенчивости и щенячьего восторга. Нет, Влад, он… Смотрел? Именно поэтому, старательно выбрав самое лучшее положение и на длинном, протяжном выдохе выпрямив спину с хрустом в лопатках, Илья не двинулся, а подцепил узкий подбородок и заставил взглянуть себе в глаза. — Не проснулся или залип? За панорамным отельным окном стояла серая предрассветная дымка, которая красила молочную кожу обоих в этот же немного больничный, но по-своему уютный цвет. — Залип. На тебя смотреть хочу, что ж такого-то? Какой ты, Илюшка, довольный. Двигайся, давай. Владу достаточно протянуть ладонь, чтобы Илья кошкой ткнулся в неё виском, об неё же стер выступивший пот под ёжиком волос и крепко сжался на члене, выбивая насмешливый и жаркий одновременно вдох из чужих лёгких. — Смотреть, значит? Ну, смотри. И что, что все геодезические работы по поиску месторождения оргазма идут насмарку? Если Владик хочет смотреть, наконец-то не стесняясь общей наготы и искренне наслаждаясь визуальным рядом, кто Илья такой, чтобы в этом отказать? Одного ловкого движения более чем достаточно, чтобы выставить Владу на обозрение узкую жилистую спину, прогнутую в пояснице. И опуститься на него растянутой задницей так, чтобы видно было, как последовательно внутрь погружается сначала багровая подтекающая смазкой головка, а потом каждый сантиметр его собственного члена. Илья — фокусник, он может устроить шоу, даже если это стоит ему вспышек ярко-белых искр перед глазами и необходимости пережимать себя у самого корня, чтобы не обломать весь кайф раньше времени. А следом узкие ладони ложатся на ягодицы и разводят их ещё больше, Илья упирается коленками в матрас и медленно, дразняще тянется вверх, смыкаясь вокруг плоти крепче. Слышит шумные вздохи, сквозь плотно прикрытые веки видит картинку, на которой Влад, раздувая ноздри и комкая простыню в кулаках, следит за происходящим с жадностью. Но… Кажется, ошибается. Шершавые пальцы, привыкшие к тому, чтобы кладбищенскую землю рыть больше, чем к тому, чтобы приносить нежность и удовольствие, смыкаются на его запястьях. Влад нечленораздельно рычит, рывком садится, удерживая его с силой, снова толкается в мягкое, подготовленное тело и наваливается со спины и одним точным движением утыкает Илюшку лицом в матрас, не давая ни шанса на то, чтобы пошевелиться. И Ларионов кричит. Высоко, сладко, просяще — нравится, когда в постели грубят, даже так неожиданно. Стоны вперемешку со скулежом вылетают на каждое резкое, глубокое, мощное движение бёдер, Илья чувствует, как крепкие зубы оставляют обязательно алые следы на его лопатках, впитывает каждую ноту тянущей боли в сведенных плечах и передавленных запястьях, подмахивает, как сумасшедший, и просит-просит-просит. А Влад даёт. — В меня, Влад… В меня, слышишь? Сними, сними эту хуйню… Спонтанное желание с губ срывается каким-то совершенно ебанутым образом, но над ухом раздаётся только сбивчивое и все ещё насмешливое: — Да ради бога. И толчки приостанавливаются, чтобы стал слышен щелчок слетающей с члена резинки. А потом — всё. Потом общие стоны, вскрики, неразборчивый заполошный мат, оргазм разламывает Илью пополам от руки, которая сжимается под головкой и дрочит в такт тому, как его втрахивают в матрас. Судорожно сокращающиеся мышцы выдавливают последние капли спермы. Влад не выходит из него сразу. Валится рядом, утаскивая за собой, обвивая ногами, утыкаясь носом в мокрую от пота шею. Тянет запах на все легкие, шумно, сильно, совсем по-звериному и собирает капли языком, кусает, целует кожу, словно не может остановиться и просто так оторваться. Совсем на него не похоже. — Чего это ты сегодня? — Ничего. Надышаться хочу. — Так не помирать же собрался. А если и помирать, то перед смертью не надышишься. И снова этот насмешливый выдох прямо над ухом. Илья не видит выражения лица Влада в этот момент. Не видит, и не увидит, и будет жалеть об этом ещё очень, очень долго, но в этот момент только урчит довольно и откидывается ему на грудь — давненько его так не брали, чтобы шевелиться не хотелось вовсе. * * * Новости застают Илью через несколько дней в Нижнем Новгороде. Туда он уехал с гастролями, с очередным шоу, и, наверное, именно поэтому всё пропустил. И узнаёт-то он всё совсем по-дурацки. От съёмок «Сильнейших» у них остаётся общий чат, в который разве что Матвеев до сих пор присылает какие-нибудь дебильные мемы с ними же — фанбаза ещё жива. Но на этот раз, когда телега прогружается, поводов посмеяться нет. Зато есть ссылка, которая ведёт на статью в «Комсомольской правде». Лаконичный заголовок «Победитель 23-го сезона «Битвы экстрасенсов» Владислав Череватый скончался» кричит на него буквами. Оглушительно громко кричит. Но Илья этого крика не слышит. Всё их чёртова конспирация. Вряд ли жене придёт на ум сообщать о смерти левому непонятно кому, кто даже как друг Череватого семье представлен не был. И другом не был тоже. Теперь вообще никем не был. * * * Это странно, но отменяет шоу и покупает билеты на самолёт обратно в Москву Илья почти спокойно. Он даже находит вежливые улыбки для сотрудниц аэропорта, а в самолёте и вовсе спит. Не понимает, не чувствует, ещё даже не осознаёт. На похоронах держит Лену, маленькую, осунувшуюся, но с абсолютно сухими и только чуточку красными глазами за руку, и та почему-то лёгко поддаётся, хотя совсем его не знает, словно чувствует, как Илья фонит родным теплом, которое в его кожу втерлось, вцеловалось, вплелось за полгода их странных с Владом отношений. А когда первый комок земли падает на закрытый гроб, поднимает взгляд и даже задирает подбородок, чтобы посмотреть растерянному и отсутствующему будто бы здесь ментально Илье в лицо. — Он смог, представляешь? В детстве не получилось, а тут… Смог наконец-то. И от Него избавился. Может, ещё… Ещё в рай попадёт, а? Как мученик… И только в этот момент окончательно приходит осознание, с которым на глазах выступает пелена: Влада больше не будет. Матерящегося, водку пьющего, как воду, целующегося с малороссийской щедростью, мокро и с широко открытым ртом, смотрящего на все его фокусы с восторгом таким, какой у малых детей не всегда встретить можно, трогательно стесняющегося смотреть на обнажённого Илью и послушно жрущего с его рук непривычные тосты с авокадо на завтрак с самым задумчивым выражением лица на свете. Такого больше не будет. Никакого больше не будет. В рай? Вряд ли, конечно. Но в какой-нибудь относительно комфортный сектор ада, где хотя бы иногда включают кондиционер? Может быть. Скорбь человеческая — это всегда обида за то, что тебя оставили вот так бессовестно одного на всём белом свете. Но Илья не обижается. Илья знает, как невыносимо тяжело Владу иногда становилось под гнётом собственных демонов, и Илья вовсе не надеялся на то, что, раз не жена, не маленький сын, так он станет его таблеткой от глупости, гадости и обречённости существования души, по долбоебизму отдавшей себя дьяволу. Потому-то, когда настаёт его очередь, пачкая пальцы, чтобы сгрести влажную землю у края могилы в кулак и бросить на крышку с чавкающим стуком, он роняет только одно: — Надеюсь, надышался. Вдруг поднимается ветер. Он встрепывает короткие волоски-пёрышки на затылке Ильи точно так же ласково, как это делал Влад в самые тихие минуты их близости. Илья улыбается.