Не дай мне увянуть

      После визита к Байлу, домой Яньцин возвращается… опустошенным.       Страшный вихрь всевозможных эмоций, которые смешались в нем воедино, путает вместе с собой и мысли. Слезы, которые пролил молодой лейтенант, застывают на его щеках высыхающими под солнечными лучами дрожками. Отчаяние, душащее изнутри на пару с кровожадными цветами, оплетающими его сердце, не исчезает, но отступает на задний план, оставляя после себя давящую пустоту.       Слишком контрастное ощущение. Только что внутри юноши бушевала буря. Сейчас же – абсолютная тишина, будто бы прошедшийся пожар оставил после себя лишь пепел и ничего живого. Пережив пик терзаний, он ощущает себя разряженной батарейкой, которую необходимо зарядить вновь.       Закрывая дверь, ведущую в личные покои, которые однажды ему выделил Генерал, Яньцин проходится по помещению, осматривая его тускло блестящими глазами. Проводит ладонью по столу, ощущая, как застывает на пальцах пыль. Подходит ко стенду с мечами, что коллекционировал всю свою сознательную жизнь. Бросает быстрый взгляд на постель, только сегодня заправленную новеньким одеялом – оно по-прежнему пахнет свежестью и прохладой.       Потянувшись к шкафчикам над столом, молодой лейтенант прячет в них все лекарственные средства, выписанные целительницей. Записи с рекомендациями складывает туда же – успев тщательно изучить их еще при самой Байлу, он запоминает основные моменты, которым необходимо следовать при лечении неисцелимой болезни.       Почему-то уголки его губ поднимаются в этот миг. Забавно, не так ли? Заботиться о себе, зная, что болезнь неисцелима… есть ли в этом смысл, спросят другие? Ведь любые действия бесполезны – ты лишь отодвигаешь неизбежный конец, который рано или поздно все равно настигнет тебя. Так зачем тогда бороться за какие-то жалкие пару дней?       Но для него смысл определенно есть. Несмотря на не самую уместную улыбку, в глазах Яньцина отражается искра уверенности в том, что он собирается делать. Жизнь – это бесценный дар, предоставленный тебе самой Судьбой. Пускай она полна тягот, но вместе с тем и полна счастливых моментов, которые связывают тебя с другими людьми. Ведь положительные эмоции – они взаимны. Ты обмениваешься ими с теми, кто дорог тебе, не только впитывая, но и отдавая взамен. Позволяя тем, кто дорожит тобой, наполниться радостью и теплом. И разве… разве это не повод жить? Бороться, продолжая хвататься за каждый новый день, который получится встретить? За каждый час, который ты можешь вдохнуть полной грудью, назло растущим внутри цветам?       Упрямая решительность цепляться за жизнь заполняет вены Яньцина собой, и с губ невольно срывается усмешка. Совсем тихая, чтобы не напрягать саднящее горло, но все равно проскальзывающая в мир – Цзин Юань наверняка бы снисходительно улыбнулся, приговаривая: «А ты все не собираешься изменять себе, верно, А-Цин?».       Даже в мысленной реплике Генерала он может услышать тепло. Не смотря ни на что, он никогда не убирает его из своего голоса. Говорит строго, но не бранит. Запрещает, но не злится всерьез. Возмущается – но не переходит границы, оставаясь поистине справедливым, великодушным человеком. Воином и наставником, на которого Яньцин так хотел стать похожим в будущие века.       Захлопывая деревянные дверцы, Яньцин возвращается ко стойке с мечами. Ощущая необходимость вновь заполнить себя хоть чем-то, чтобы избавиться от пожирающей пустоты в голове и груди, он вынимает один клинок, осторожно проводя по холодному лезвию, что не раз холодно сверкало во время боя.       При всем желании, он с закрытыми глазами сможет безошибочно распознать каждое оружие, которым ему приходилось владеть. Сможет вспомнить историю, где-то длинною в десять лет, а где-то – всего в пару незначительных месяцев, которые остались у него за плечами.       Вот этот клинок ему подарил Цзин Юань несколько лет назад. Этот – ему вручил Экипаж Звездного Экспресса, прежде чем отправиться в новое путешествие по мириадам звезд. Этим же он однажды сразился с Блэйдом, потерпев закономерное поражение. А этот – приобрел у межгалактического торговца, переспорив с ним и снизив цену на несколько сотен кредитов, за что впоследствии получил строгий выговор от Генерала… в те года он еще не умел правильно тратить деньги, будучи тринадцатилетним юнцом, желающим похвастаться как можно большим количеством разнообразных оружий, имеющихся в его арсенале. И совершенно не обращал внимания на озвучиваемые цены.       Однажды он не сумел управиться с весом внушительного в своем размере купленного меча. Будучи врожденным упрямцем, он в какой-то момент умудрился оставить шрам на своей лодыжке, на которой кровь не удавалось остановить еще долгое-долгое время.       Местные мальчишки, проходящие обучение вместе с ним, засмеяли еще совсем ребенка. Тыкая пальцами, кто-то перешептывался, а кто-то смеялся в открытую, заявляя во всеуслышанье, что «такому, как он, никогда не суметь стать нормальным воином». Что на него лишь зря тратят свои время и силы. Что «этому юнцу» не суждено проявить таланты, ведь вместо них он только и может, что бахваляться зря, да безумно махать мечом.       Разозленный, Яньцин наговорил соученикам в ответ много гадостей, которые не смог удержать в себе. А впоследствии ощущал слезы на своих янтарных глазах, пока Генерал, качая головой, терпеливо обрабатывал раны. Сменяя раз за разом ватные шарики, смоченные целебным раствором, он вновь и вновь наблюдал, как те впитывают в себя кровь. Обрабатывал длинную полосу раны. Накладывал повязку, зная, что слезы Яньцина показываются не столько из-за ощущения боли, сколько из-за досады и обиды. Стыда, который наваливается на него тяжкой ношей, разрывая на части совсем юную душу.       В тот день на нем остались шрамы, которые не прошли даже через года. Если задрать штанину, на лодыжке Яньцина по-прежнему можно увидеть след от той самой раны. А если заглянуть внутрь… станет совсем неудивительно, почему у лейтенанта так и не появилось друзей за все время обучения под крылом Генерала.       Каждый раз с тех самых пор он обучался совсем один. Лишь изредка проводились спарринги, чтобы сравнить результаты, достигнутые разными учениками и обменяться опытом, однако проходили они так, что по пальцам пересчитать можно. И на каждом из них Яньцин старался выложиться по полной – доказать, и себе, и другим, что больше он не пустое место. Он обучился. Он вырос. Он смог многое понять, переосмыслить… Цзин Юань совсем не зря продолжает обучать его боевому искусству, а сам он отнюдь не из-за покровительства старших занимает годами позже должность Лейтенанта Лофу Сянчжоу!       Ни о какой дружбе речи даже не могло быть. Только старания. Только попытки проявить себя, потому что иных путей у юноши просто не было.       Впрочем, он не чувствует себя обделенным. Однако досада от того, что он однажды выставил себя посмешищем перед всеми, отрезав навсегда от радостей обычного общения со сверстниками, все же оставляет на нем свой тоскливый след. И много раз он сам себе задавал вопрос – как только Цзин Юань продолжал принимать все его выходки, не прогоняя прочь? Как он мог молчать, собственноручно обрабатывая раны неусидчивого юнца? Если даже сам Яньцин стыдился себя в тот миг, как мог не сокрушаться он?       Стыдился… и точно так же не мог смириться, чувствуя, как разрывается на две части. Детская обида и совсем зеленая гордость, разбитые на неровные части, оставили свои невидимые, но ощутимо саднящие раны.       – Генерал, простите! – захлебывался он в тот день слезами, уверенный, что совсем скоро его действительно вышвырнут вон. – Я не хотел, чтобы так вышло!       – Я не хотел подводить вас!       – Генерал, простите, я так больше не буду! Честное слово, прошу Вас!..       – Клянусь, это было не специально!.. Я не хотел!.. Не хотел ранить себя, не хотел, чтобы они смеялись!..       Голос его дрожит вместе с остальным телом, и Цзин Юаню приходится чуть надавить на плечо ученика, чтобы тот перестал дергаться, позволяя как следует обработать рану. Та оказывается гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд, да и кровь от малейшего движения начинает идти снова, окрашивая в алый совсем новенький ватный шарик.       – Потерпи, – тихо произносит наставник, и в его голосе совсем не слышится негативных нот. Лишь тихое сожаление, смешанное с теплом, которым он пытается… утешить?       Но утешения не приходит. Не понимая, как наставник может быть настолько спокойным, Яньцин чувствует лишь больший приступ вины, разрывающий детское сердце на части. Из горла рвется очередной всхлип, а следом за этим и слезы вновь катятся по щекам:       – Генерал, я так виноват перед вами!.. Простите, прошу вас, простите! Дайте мне шанс, я обязательно все исправлю! Я стану лучше! Я стану послушнее! Только не выставляйте меня за дверь…       – Не стоит обещать то, что выполнить ты не в силах, – невозмутимо отзывается Цзин Юань, поднимая на него взгляд. Однако не успевает младший вновь ощутить страх, как наставник продолжает неоконченную фразу: – Но я надеюсь, что ты сможешь стать осмотрительнее, а своей энергией научишься управлять. Пусть эта рана, – он опускает взгляд, прижимая пальцем кусочек бинта. – Послужит тебе уроком, который словами я преподать не мог.       – Но как же-       – Я твой учитель, Яньцин. Но не всегда будет рядом человек, который сумеет правильно объяснить. Точно так же не каждого ты станешь слушать. И тогда черпать учения ты сможешь из собственного опыта, каким бы неприятным или абсурдным он ни показался тебе.       Все лицо заливает краской, и Яньцин прячет его в рукавах темно-синего одеяния, пытаясь справиться с новой волной стыда.       Как глупо! Глупо-глупо-глупо! Хочется под землю провалиться, лишь бы не слышать этих незаслуженных утешений. И в то же время хочется разреветься в голос, бросаясь в объятия наставника, чтобы тот погладил по волосам и сказал, что совсем не злится… хочется наказать себя – и хочется, чтобы тебя поддержали. Хочется убежать, чтобы тебя больше никто никогда не видел – и хочется, чтобы тебя, напротив, не отпускали…       – Яньцин, – мальчик снова шмыгает носом, лишь плотнее зарываясь в рукава и не откликаясь на тихий зов. – Яньцин.       – Генерал, я не хотел!..       – Я знаю, – Яньцин чувствует, как бинт бережно обматывается вокруг пострадавшего участка, плотно прилегая к недавней ране. – Ты у меня импульсивный, конечно же, но не глупый.       – Я не хочу больше подводить вас…       – Ты не подведешь, – уверенно отвечает.       – Как я вернусь к тренировкам?..       – Когда рана заживет, я обязательно продолжу тренировать тебя.       – А как же остальные ученики?.. Их наставники?.. – только-только выглянувший из-под убранных от лица рук, Яньцин вновь чувствует, как начинает щипать глаза. – Я… Генерал, я не смогу снова увидеть их!.. Я не хочу...       Пока Цзин Юань завершает накладывать чистый бинт, Яньцин в панике качает головой – дрожь возвращается в тело, и он понимает, что не может справиться с закрадывающимся в душу страхом. Тот будто парализует, заставляя застыть на месте, точно загнанный в угол зверь, на которого нацелился страшный хищник.       Поднимая взгляд на ученика, Цзин Юань вновь видит блестящие в глазах слезы, и не может не потянуться к нему, заключая в утешительные объятия. Позволяя прижаться к себе, чувствуя, как маленькие ладошки тотчас цепляются за генеральские плечи, а подрагивающее тело льнет собственному, в поисках хотя бы мнимой защиты.       – Ничего, Яньцин… ничего. Ты еще помиришься с ними. Знаешь же, они скоро все забудут и вы сможете общаться, как прежде.       Однако мальчик только усиленно качает головой, издавая приглушенный писк, и утыкается лицом куда-то в предплечье старшему. Будь он зверьком, шерстка бы на его спине наверняка в этот момент встала дыбом, а ушки прижались к голове, почти что сливаясь с ней.       – Я не хочу!.. – канючит, ощущая, как паника застилает перед глазами все. Одна только мысль, что придется вновь показаться на глаза соученикам, будучи настолько униженным перед ними, пронзает его тело точно выпущенной стрелой. Задевает все органы чувств, задевает сердце, сворачивает желудок и лишает опоры под подвернувшимися ногами. – Не хочу!,. – кричит он, сжимаясь в хрупкий комочек. – Не хочу, не хочу, не хочу!.. Не хочу возвращаться к ним! Не хочу!.. Не надо! Не надо!..       – Тише… ну-ну, тише, моя ласточка. Тише…– Цзин Юань, чувствуя, как страх Яньцина пропитывает его самого насквозь, стремительно опускает ладонь на мягкие пшеничные волосы. Поглаживает, пряча в самом себе, словно стараясь укрыть от воспоминаний, в которых тот вновь и вновь видит злые насмешки. – Здесь только ты и я, А-Цин. Слышишь?.. Их нет рядом. Они далеко. Они не обидят. Они тебя здесь не тронут. Я не дам им достать тебя.       Утешая своего раненого птенца, Цзин Юань в тот момент даже не подозревает, что полученные травмы останутся с младшим на всю его жизнь. Кровь остановится – но шрам не исчезнет, оставаясь напоминанием о том злополучном дне, а в голове слишком четко засядет страх попасть впросак перед сверстниками. Которые действительно раз за разом вспоминали, как Яньцин получил увечье. Как разглядывали, будто диковинку и гадали, насколько быстро тот оступится вновь, учудив что-нибудь «такое», что превзойдет все предыдущие его выходки.       Каждая встреча с ними теперь становится для младшего испытанием. Не очередной тренировкой, а брошенным лично вызовом, требующим показать себя. Выложиться на все сто. Показать, что он достоин быть учеником самого Генерала и, несмотря ни на что, достигает ошеломительных результатов.       Все часы, которые обычные ребята тратят на совместные игры и дружбу, Яньцин проводит за учениями и общением с Цзин Юанем – а тот относится с пониманием, не давя на больное место. Тренировки стали приобретать личный характер, а общие – исключительной демонстрацией навыков между всеми учениками. Боевой же опыт с противниками в остальное время Яньцин чаще всего получать стал в реальных битвах, на которые ему позволял отправляться наставник.       Единственной попыткой сдружить ученика с кем-то другим стал лишь приезд Юньли. Однако и там не получилось построить контакт, даже с учетом незнания ученицы по обмену о событиях нескольких лет назад.       Выдыхая, Яньцин вновь качает головой, возвращая памятный клинок обратно. Воспоминания, нахлынувшие на него с новой силой, вызывают чувство ностальгии, и не смотря на очевидную тоскливость, все равно вызывают улыбку.       – Время идет, а что-то всегда остается прежним… – он сам не замечает, как с губ срывается шепот.       И только когда до него доходит происходящее, глаза юноши распахиваются в искреннем удивлении, а сам он прокручивается вокруг оси, ощущая как вспышка радости озаряет его собой.       Он снова может говорить! Боль в горле почти исчезла!       Обрадованный, он стремительно несется к зеркалу, словно оно сможет подтвердить догадку. Касается пальцами щеки, шеи. Складывает перед собой губы, причмокивая, будто на пробу. Касается языком нёба и, будто малый ребенок, восклицает краткое:       – Вау! – звук выходит настолько четкий, и почти не сказывающийся на голосовых связках, что он хлопает в ладоши, смотря в собственные сияющие глаза. – Вау! Я… я действительно говорю вновь!       Прокрутившись вокруг оси еще раз, он касается отражения почти носом, не в силах поверить, что чудодейственное лекарство Байлу оказывает такой явный эффект. Может быть, отголоски жжения и остаются, но сам факт исцеления действительно на лицо!       Теперь на него в ответ смотрит не запуганный юноша с бледными щеками и плотно сомкнутыми губами. Искренняя улыбка будто преображает, зажигая было потухший в глубине огонек, а нос-таки касается недавно чистого стекла, оставляя на нем свой след.       Неловко выдохнув, Яньцин стремительно отстраняется, цепляясь глазами за пятнышко дыхания, застывшее на зеркальной поверхности. Действительно будто вернулся в детство…       «Года идут, а я…», мелькает шальная мысль.       Хорошо еще, что Цзин Юань не видит его ребячеств. И пускай он не осудил бы его за неожиданные порывы…       Точно! Ему ведь стоит найти его. Правду рассказать не получится, но хотя бы объясниться за пропущенную тренировку просто необходимо.       Собравшись с мыслями, лейтенант тянется к ленте в спутанных волосах. Распуская, старается привести их в более приличный вид: расчесывает шелковистые пряди, укладывает объемную челку, а основную длину собирает в мягкий пшеничный хвост. Голубую ленту он сменяет на розовую, и уже через какое-то время, окидывая себя придирчивым взглядом, медленно кивает – готово. Больше он не похож на цыпленка, чей пух разворошил ветер, а значит, может искать наставника с почти спокойной душой.       Выпрямляясь, он оборачивается к двери. Пальцы на ладони в легком волнении чуть немеют, но он старается справиться с этим чувством. И, набирая побольше воздуха в грудь, вновь подает голос, наслаждаясь тем, как приятно и легко тот срывается его с губ:       – Цзин Юань, я скоро приду к тебе.