Не дай мне увянуть

— Генерал, Вам правда нравится? — Яньцин восхищенно проводит ладонью по лезвию новокупленного клинка, от которого никак не может отвести глаз. Проводит бережно и аккуратно, чтобы не пораниться об острое лезвие, но огня из глаз это не убирает.              На этот клинок молодой лейтенант потратил практически все свои сбережения, но ни капельки не жалеет об этом, считая, что уж на день рождения – на целое восемнадцатилетие! Это же какая цифра! – он имеет право потратиться на себя. Потратить свои деньги и ровно столько, сколько захочет его душа в этот особый день.              Лишь раз в жизни ты становишься совершеннолетним. Раз в жизни ты понимаешь, что перешагиваешь черту, расцветая полноценно, словно цветок, наконец расправивший прекрасные лепестки. Цветок, который, наконец обрел шанс показать себя миру. Цветок, на который впервые теперь могут обратить внимание. Так неужели можно пропустить это событие мимо? Моргнуть, сделав вид, будто бы ничего не произошло? Не порадовать себя долгожданным подарком, который ты делаешь себе сам, прекрасно при этом зная, что чужие карманы никак от этого не пострадают, и тебе не придется краснеть, с виноватыми глазами смотря на старших?              Правда, краснеть Яньцину все же приходится. Но не по той причине, которая могла бы.              Он и вправду, расцветает, подобно цветку. Становится все краше, все ловчее и умелее. День за днем, тренировка за тренировкой, учение за учением. Оттачивает удары день за днем. Держит оружие в руках, будто профессиональный боец. Анализирует обстановку, продумывает в голове план. Смело вступает в бой и прикрывает собой товарищей. Будто рожденный для этого, не сомневается ни секунды. С искрой в глазах и в сердце, которая из озорно-детского азарта превращается в неистовую готовность защищать Лофу Сянчжоу, защищать его жителей. Защищать тех, кто ему бесконечно дорог. Любой ценой и любыми силами.              Он растет. Становится старше. Преображается, и вот уже на тебя смотрит совсем не маленький мальчик, а юноша с чистым взглядом.              Вот только не все готовы заметить его цветение. Цзин Юань, генерал Лофу Сянчжоу, отводит глаза в сторону, пропуская мимо себя распустившийся бутон. Пропуская мимо себя то, как вырос и похорошел его ученик. Не замечая то, как хрупок и прекрасен стебель, что может в любую секунду надломиться от той преграды, которую встречают на пути его чувства.              Чувства, которые он испытывать был не должен.              Он осознал это не сразу. Потому что очень многое его мозг отказывался воспринимать в ранние, «детские» годы. Потому что многое внутри лейтенанта было попросту не созревшим. Ждало своего часа, чтобы вырваться когда-нибудь на свободу. Ждало своего часа, чтобы познакомить юношу с теми вещами, которые стоит исследовать постепенно. Узнавать по мере взросления.              И речь идет не только о боевых приемах, которые он выпрашивал у генерала без перерывов – он действительно лишь со временем начал понимать, что какие-то для его возраста слишком сложные. Его тело просто не сумело бы выдержать подобной нагрузки, не смогло бы повторить столь сложных движений, не справилось бы с управлением некоторых мечей, которые тогдашний мальчик мечтал заполучить в коллекцию.              Но узнал он и нечто иное. Нечто, не связанное с миром, который окружает внешне, но с миром, который живет где-то внутри тебя. В самой сути. В познании которого учителем становится твое сердце, в присутствии генерала начавшее стучать неожиданно по-другому.              Конечно, Яньцин всегда восхищался им. Лучшего наставника было попросту не придумать – добрый, отзывчивый, решительный и справедливый. Цзин Юань всегда относился к нему с особым теплом и любовью, которое его ученик впитывал, будто губка. Он с ним смеялся и плакал, терпел поражения и победы. Обижался и ликовал. Оступался – и чувствовал, как тебе не дают от падения пострадать. Чувствовал, как надежная рука наставника поддерживает его. Направляет. Учит.              Он стал дорогим ему человеком. Настолько дорогим, что Яньцин не мог представить никого более близкого для себя. И в то же время совсем не подозревал, что все его восхищение, все то тепло к наставнику, которое он питает – в один день откроется ему с совсем иной стороны.              К шестнадцати годам, когда юное сердце должно открыть своему обладателю мир чувств и эмоций… Мир влюбленности и желаний, самых разных – нежных и пылких, робких и ярких, тихих и неистовых… Только тогда Яньцин начинает понимать, что смотрит на Цзин Юаня иначе. Что теперь, оказываясь рядом с ним – сердце вдруг замирает. Что в груди будто разливается что-то очень трепетное и доселе незнакомое. И это «что-то» заставляет прервать дыхание, заставляет задрожать темные ресницы на юношеских глазах.              Яньцин исследует его лицо, будто бы невзначай. Любуется чертами, ставшими за столько лет такими родными. Отмечает изящные линии подбородка, мягкие скулы, приветливую улыбку и щелочку в уголке глаз, которая образуется в миг улыбки. В миг, когда генерал смеется, прикрывая при этом веки. Когда смотрит на него сверху вниз и треплет по светлой макушке, выдыхая что-то про важность отдыха.              Яньцин любуется им – и сам не понимает, как не замечал его красоты раньше. Не понимает, как мог упускать из виду его чарующий профиль, его успокаивающий голос, так приятно баюкающий после тяжелого дня, его заботливые руки, прижимающие ученика к себе и в которых он ощущает себя так спокойно. Его теплый взгляд, который поддерживает в миг особых тревог, помогая поверить в то, что непреодолимых трудностей не бывает.              «Их не бывает, когда генерал со мной» — думает Яньцин, и на его губах расцветает улыбка. Счастливая, нежная… он помнит, как думал об этом перед сном, лежа в своей кровати – и вновь ощущая приятную щекотку в груди. Вновь чувствуя, как сердце пытается что-то сообщить ему. Стуча так часто, так часто…              И со временем он расшифровывает его послание. Понимает, что говорил ему этот голос. Понимает, что его чувства к Цзин Юаню – уже давно вышли за грань естественных для наставника и ученика. Уже давно вышли за общепринятые пределы, которые, однако, юношу не удержали.              Чем дольше он любовался его лицом, чем больше нежился в приятных объятиях, чем больше таял от прикосновений к себе, ощущая, как бегут по телу мурашки… тем больше начинал понимать. Тем больше стучало его сердце и влекло дальше. Тем больше вызывало трепетных грез. Самых разных и таких красочных, что Яньцин едва выдерживал ту бурю, которую они вызывали в душе.              Коснуться пальцами контура его скулы. Прощупать подушечками кожу и понять, какая она в действительности – мягкая, как кажется издали, или чуть грубая, как принято у всех воинов? Зарыться носом в складки его одежды. Поймать белоснежные пряди волос. Увидеть реакцию – обязательно удивленный взгляд, за которым непременно последует чистый смех.              Коснуться губ, бледных и наверняка теплых…              Яньцин выдыхает, ловя в один из дней именно эту мысль. Мысль, которая возникает сама собой. Мысль, которая рождается из него так естественно и легко, словно всегда была частью юноши. Словно всегда жила в нем и его отношении к Цзин Юаню, лишь ожидая момента, когда ее наконец пробудят. Когда прочувствуют и дотянутся, вытаскивая на поверхность. Позволяя пролить свет на ту смутную тень вопросов, которыми задавался младший.              Тогда он понимает, что полюбил его. Полюбил так, как не принято любить наставников. Полюбил так, не любят дети своих родителей. Но совершенно чисто и так невинно, как любить может только человек с по-настоящему живым сердцем.              Он никогда не ощущал Цзин Юаня своим отцом. Уважал и тянулся к нему, как к другу, учителю, который всегда будет рядом. С которым ему не страшно. Который дарит ему покой и помогает узнать больше об этом мире. Чьи наставления он принимает, признательный без конца. Но не более этого. Не более, не рассматривая, как родительское лицо, не рассматривая, как вполне мог бы.              Видимо, еще тогда в нем были посеяны зернышки того чувства, которое должно было пробудиться спустя года. Когда он созреет и готов будет принять. Принять мир. Принять себя. Принять свою ориентацию и влечения.              «Цзин Юань…»              Тогда он впервые назвал его по имени в своих мыслях. Принял свои чувства к нему. И они отозвались теплом. Принялись так естественно. Словно это и должно было произойти. Словно знал – где-то глубоко внутри, на подсознательном уровне, еще давным-давно – к чему он придет в итоге.              Нельзя сказать, что это не напугало его. Конечно, Яньцин терялся в сомнениях. Его тревожила волна охватывающего страха, незнания, как все рассказать наставнику. И в то же время – внутри него теплилась надежда на светлое будущее. Крепкая и живая, под которую он собирается со своими силами. Под которую собирает всю свою смелость в кулак. Вдыхает и выдыхает. Считает до десяти и обратно. Просит у Эонов поддержки – и направляется прямо к нему.              Внутри теплится надежда. Цзин Юань ведь всегда относился к нему особенно. Всегда принимал и позволял то, что не позволяет более никому другому. Позволял засыпать у себя, если ему вдруг снился кошмарный сон. Позволял касаться своего лица – робкие пробные действия, чтобы «прощупать почву», которые проявлял Яньцин, старший не оттолкнул. Заключал в объятия, частые, долгие и уютные. Завал его «своей птичкой» – так нежно, что все существо лейтенанта плавилось в ту же минуту.              Может быть, он тоже питает что-то к нему в ответ? Может быть, он тоже чувствует иной стук своего сердца, но не может сделать первый шаг? Из страха навредить своему воспитаннику? Из волнения, что он может его своими чувствами испугать? Все-таки, он намного, намного старше, это было бы неудивительно…              Тогда Яньцин обязательно успокоит его – думал он. Возьмет за руку. Посмотрит в глаза. Покажет, что эти чувства взаимны. Покажет, что больше нет надобности бояться.              И он идет к нему в приподнятом настроении. Идет, надеясь, что это правда. Надеясь, что он смог верно растолковать поведение генерала. Что теперь им не придется мучиться от недосказанности друг перед другом, а признание сблизит их только больше.              — Генерал! — зовет он его, заходя в пустующую комнату, специально дождавшись выходного дня, чтобы лишние уши не смогли помешать им.              Однако очень скоро надежда разбивается. Исчезает, превращаясь в пыль прямо на глазах у ошарашенного Яньцина, который смотрит перед своими круглыми кошачьими глазками. Не понимающий. Растерянный и будто бы став меньше в одно мгновение от того, как внезапно переменился Цзин Юань в выражении своего лица.              — Нет?! — Яньцин боялся, что не сможет выговорить даже слова, но его голос оказывается таким громким и отчаянным, что удивляет даже самого себя. — Но почему?              «Почему, Генерал?.. Я ведь думал… Я думал, что и Вы тоже…»              Мысль ему не позволяют закончить. Генерал прикрывает глаза, выдыхая через рот — поведение ученика явно застало его врасплох. И он должен был успокоить самого себя, чтобы отреагировать на него правильно.              — Я – твой наставник, Яньцин, — размеренно говорит он, вновь смотря на своего лейтенанта. — А ты – мой ученик. Ты гораздо младше, что накладывает определенные разделения между людьми, понимаешь? — в глазах его отражается доверительность и тактичность. — Ты юный и только начинаешь открывать для себя мир. Взросление – это совершенно непростой путь, на котором тебе повстречается очень многое. Что-то будет настоящим, а что-то – иллюзией, которую придется тебе найти и развеять. Столкнуться с ней и пройти препятствия самостоятельно. Ты помнишь, чему я учил тебя?              — Все подвергать сомнению… — сдавленно отвечает Яньцин, впервые за долгое время, теряя свою решительность. — Перепроверять каждую зацепку, прежде чем вынести свой вердикт, даже если исход кажется очевидным…              — Именно так, Яньцин, — мягкая улыбка проявляется на губах генерала. — И это правило следует применять не только на тренировках.              — Но я уже не ребенок! — выпаливает Яньцин, отчаянно подаваясь вперед. От волнения перехватывает дыхание. — Я знаю, как важно пытаться разобраться в себе. Знаю, как важно искать истинную суть вещей и не идти на поводу у первых эмоций. Но, клянусь Вам… клянусь, себя я изучил даже больше, чем можно было того потребовать. Я полностью осознаю то, что чувствую. Это не просто игра гормонов… Поверьте, я не ошибаюсь. Здесь – я просто не могу ошибиться. Я бы сам себе этого не позволил. Только не в чем-то, что касается Вас и моих чувств к Вам.              — Яньцин… ты рос со мной все это время. Я не хочу, чтобы ты путал свое восхищение мной с влюбленностью и неправильно истолковал то, что испытываешь сейчас.              Цзин Юань оставался непреклонен. Сколько бы Яньцин не убеждал его. Не пытался доказать, что его чувства – полностью зрелые, настоящие. Что он переработал их. Изучал днями, неделями – за несколько месяцев успело многое поменяться, но ни на один миг, ни на одну секунду он не усомнился в том, чего хочет сердце. Не усомнился в том, что чувствует к Цзин Юаню.              Его влюбленность не утихала, лишь распаляясь и мучая беднягу красивыми снами. Снами, которые он так надеялся воплотить в реальность…              Но и так просто Яньцин не сдался. Он знал, что можно проиграть сражение – но выиграть в полноценной войне. Что поражение – лишь вынужденный шаг на пути к победе, которая ждет тебя впереди.              И он не оставил ситуацию столь легко. Он старался проявить себя. Проявить заботу. Тепло. Показать, что он вырос из того непоседливого и глупого мальчика, который доставлял Цзин Юаню хлопот. Который канючил у него деньги на новый клинок, не обращая внимания на то, что прошлый был куплен буквально вчера. Который действительно легко поддавался эмоциям и совершал свои действия прежде, чем обдумывал происходящее.              Он тренировался еще усерднее. Справлялся о самочувствии генерала. Подавал ему стакан воды, когда его мучила жажда. Помогал с бумагами, хотя искренне ненавидел это невероятно скучное дело. Оказывал мимолетные знаки внимания, приносил еду, делал маленькие подарки, от всей души, от всего сердца… принося очередной купленный сувенир, смотрел в золотистые родные глаза и надеялся увидеть в них хотя бы намек на принятие. Намек на такое ожидаемое тепло.              Но раз за разом, шаг за шагом – его встречало лишь поражение.              Конечно, Цзин Юань не был холоден. Он реагировал спокойно и аккуратно, считая, что порывы молодого лейтенанта – лишь первое проявление его перемен в организме. Просто что-то ненастоящее, «детское», вызванное игрой гормонов. Как влюбленность в какую-то знаменитость, которую стоит взять под контроль и просто перерасти. Которая не приведет ни к чему серьезному и хорошему.              Он вежливо отказывался от его подарков. Мягко отстранял от себя и напоминал о дистанции. Чтобы не навредить пылающим чувствам юнца, что сейчас все воспринимает так остро, но в то же время и направить его энергию в нужное русло. «Пробудить» от той иллюзии, которая сейчас застилает ему глаза.              И не понимает, не видит – что по-настоящему ранит Яньцина сам отказ. Что раны на сердце наносят сами слова наставника, сам факт отторжения его чувств, прикрытый благими намерениями. Сам факт, что Цзин Юань воспринимает его лишь ребенком, который должен вырасти и не переходить выстроенную опасную грань. Ведь «подобных», неверных чувств, попросту не должно быть. Ученик не должен любить наставника. Они не должны быть вместе. Не должны держаться за руки, становиться парой… Это – то, что выходит за все границы.              Он знает это. Он знал. Но именно поэтому и боялся обретенной влюбленности. Поэтому и пытался разобраться в себе все это время, изучая и искореняя любые сомнения. Поэтому метался из стороны в сторону, переживая, задавая мысленные вопросы, волнуясь… ведь не мог позволить себе ошибиться. Он не смог бы сделать даже шаг навстречу Цзин Юаню, если бы не был уверен на все сто – его чувства полностью настоящие.              «Ты еще слишком юный, Яньцин», «Тебе следует пересмотреть свои увлечения», «Я твой наставник, а ты мой ученик. Так должно оставаться и дальше, хорошо?» — каждая из этих фраз ранит, точно настоящий клинок.              Он не видит его иначе. Лишь как ученика. Лишь как своего сына — с болью думает юноша. Прошло уже столько времени… месяц, два. Половина года… ему уже стукнуло семнадцать, но ничего не сдвинулось ни на сантиметр. Ничего не дрогнуло внутри генерала от кротких ухаживаний Яньцина. Не начала таять между ними стена. Не промелькнуло во всегда отзывчивых глазах то, что так надеялось увидеть влюбленное сердце.              Росла лишь боль, испытываемая в груди. Заставляющая вянуть только распустившийся бутон, сворачивая тонкие лепестки. Заставляя сдавленно замолкать, в очередной раз, когда Цзин Юань одергивает ученика.              И ведь Яньцин понимает, что старший – не виноват ни в чем. Невозможно винить его за естественное отношение к бывшему ребенку, которого он подобрал и вырастил. Лелеял и заботился, укладывал спать, видел, как тот растет… Он не виноват в том, что воспринимает его иначе. Что любит – очень правильно, как и вправду сына, и как наверняка любил бы любой другой на его месте.              Он не виноват в том, что это Яньцин полюбил его по-другому. Не виноват, что не может переменить своих отношений к нему. Но увы – это осознание, пусть и здравое, но боли в груди младшего не унимает.              И с каждым днем надежда внутри начинает таять. С каждым днем, ломаясь под барьером к чужому сердцу, он становится все молчаливее. Отводит взгляд вниз и уходит, переживая отказ внутри. Обрабатывая его по ночам в холодной постели. Смаргивая глазами слезы – слезы вины за то, что он полюбил того, кого было нельзя и слезы боли от того, как разрывается на части отвергнутое сердце.              Ему дается тяжело это принятие. Это осознание, что ничего не переменить. Что судьба – таковая, какая есть здесь и сейчас. Что ему ничего не остается, кроме того, как отпустить своего любимого. Запереть свои чувства к нему и больше не дать им проявиться снаружи. Ведь больнее, чем отторжение своей любви — будет окончательная потеря наставника. Окончательно заледеневшая стена между ними, появления которой допустить так не хочется.              И если не так, как могло бы, но Яньцин хочет продолжать чувствовать его тепло. Чувствовать его заботу. Разговаривать, без неловкости – без внимательных и настороженных взглядов. Видеть улыбку, обращенную на него. Чувствовать объятия, в которых так хорошо и спокойно и которых ему стало так невозможно мало.              — Мир? — спрашивает однажды у него Яньцин, робко смотря перед собой однажды.              Он уже месяц не показывал свои чувства. Он делал все, чтобы скрыть их глубоко в себе. Чтобы Цзин Юань больше не видел их. Чтобы они не становились причиной разлада между ними.              Он старательно убеждал наставника, что все взаправду прошло. Что тот оказался прав. Что это была лишь подростковая симпатия, ни во что серьезное не вылившаяся. И теперь он вновь свободно улыбается вместе с ним. Чувствует, как его прижимают к себе поближе и треплют спутанные после тренировочного поединка волосы. Смеется за одним столом во время обеда. Даже шутит по поводу своих «бывших» чувств – так легко, беззаботно…              Но внутри по-прежнему разрывается от тоски. От того, что приходится уйти в обман. От того, что то искренне и живое, поселившееся у него внутри — скулит от боли брошенной на произвол собакой. Ведь оно оказалось просто не нужно. Ведь все, что остается с ним сделать – закинуть куда подальше, затыкая рот и пряча, пряча, пряча… топча, сминая. Чтобы не увидели, чтобы не осудили, чтобы не прогнали вновь.              Как больно оказывается держать эти чувства в себе. Ведь, как бы ни старался Яньцин – а он старался, честное слово! Ради генерала, ради себя, ради них обоих! – но у него не вышло искоренить их в себе. Он не разлюбил, как много усилий бы для этого не прикладывал.              И он ощущает вину. Вину за то, что ведет «двуличную» жизнь. Что обманывает самого близкого человека. Что лжет ему, говоря, будто все у него в порядке — когда на самом деле внутри настоящий хаос. Что смотрит в лицо и улыбается — а по ночам сжимает глаза, чувствуя, как тонкие ручейки слезинок стекают по его бледным щекам.              Даже сейчас, не смотря на прошедший недавно праздник, не смотря на то, что он искренне рад новому клинку, о котором мечтал так долго — ожидая ответа Цзин Юаня, он смотрит в его глаза и чувствует, как сердце на миг замирает.              — Он чудесен, Яньцин! Я уверен, этот клинок далеко не раз выручит тебя в будущих битвах, — совершенно серьезно, и в то же время с мягкой улыбкой отвечает ему Цзин Юань, кивая на сверкающее лезвие. — Ты полностью заслужил этот подарок, пусть и сделал его сам себе.              — Я бы не осмелился просить такой подарок у Вас, генерал, — с тихим смешком отзывается лейтенант. — К тому же – он хорош еще и внешне! Посмотрите, какой он красивый! — глаза его сияют яркими-яркими звездочками, когда он вдруг поднимается со стула, обхватывая рукоятку клинка, которая очень удобно лежит в его руках. Делает пробное движение – и с неподдельным восторгом наблюдает за тем, как сверкает оружие в свете солнца.              Нужно согласиться с тем, что достаточно сложно найти клинок, который и выглядит хорошо, и будет надежен в бою. Эти две вещи кажутся практически несовместимыми. Настолько редкими, что становится совершенно неудивительно – как только Яньцин увидел у торговца сие «сокровище», он сразу же начал откладывать на него.              Цзин Юань, смотря на него, тихо смеется себе в кулак, а уголки глаз становятся более выраженными из-за улыбки. Он ни капли не скрывает то, как любуется практически ребяческой радостью, которая плещет из его воспитанника в разные стороны.              — Он определенно идет тебе, Яньцин.              — Еще бы! Мне приятно, что я могу разделить свою радость с Вами.              — Надеюсь, это не связано с тем, что было с тобой недавно? — усмехается генерал, однако на какой-то миг Яньцину мерещится, что в его глазах промелькнул вполне себе серьезный огонек.              Это заставляет растеряться. Моргнуть.              Незаметно переводит дыхание — спокойно, он все еще держит себя в руках. И вовсе не выдает его секундная заминка, которая вполне естественно выглядит в таких условиях.              — Конечно же, нет! — выпаливает он, стараясь придать своему голосу как можно больше небрежности, хотя вкладывает в него и некие возмущенные нотки. Бровки Яньцина забавно хмурятся, когда он вздергивает подбородок, чтобы казаться выше и увереннее. — Разве может моя радость иметь отношение к тому, что было раньше? Тем более, что… мне до сих пор стыдно перед Вами.              Генерал внимательно смотрит на то, как невольно тушуется его ученик. Опускает клинок на стол, отводит глаза в сторону – и чуть краснеет кончиками ушей, вмиг растеряв только что вспыхнувший в нем запал. Причем это ничуть не выглядит странным в чужих глазах. Вполне естественно, что человек покраснеет от определенных воспоминаний, которые теперь вызывают ужасный стыд.              Яньцин и вправду стыдится. Но не того, в чем пытается убедить генерала. А того, что ему снова приходится убеждать во лжи. Того, что он снова вынужден обманывать человека, которого любит. Даже если это происходит из благих побуждений, из осознания, что так будет лучше обоим — ложь остается ложью. И вина за нее съедает его изнутри, зато помогает более правдоподобно отыграть все те эмоции, которые он пытается показать наставнику.              Алый румянец на щеках делает его будто бы младше. Пальцы неровно проводят по рукояти оружия, а губки поджимаются в виноватом жесте. Сейчас Яньцин становится похож больше на растерянного котенка, нежели на воина, которым хочет казаться всем. И разве можно его винить за это, когда ситуация, о которой он предпочел бы не вспоминать вслух, так и так выводит из равновесия?              — Я тогда такой цирк перед Вами устроил, бегал хвостиком, приставал… простите. Мне очень жаль, — он смущается, качая головой из стороны в сторону. На этот раз ничуть не наигранно — ему действительно тяжело вспоминать упомянутые моменты.              «Цирк. Бегал хвостиком, как собачка…» — Яньцин вновь ощущает волну стыда, теперь перед самим собой. Как он может обесценивать собственные чувства? Говорить так небрежно, так жестоко и иронично?              — Ну-ну, чего же ты, Яньцин-а, — подходит к нему генерал, ласково касаясь плеча воспитанника. Заглядывает в глаза, которые тот прячет. По-отечески заботливо, и старается передать ему внутреннее спокойствие. — Все хорошо, не нужно винить себя. То, что было тогда – вполне естественная часть взросления, за которую тебе не должно быть стыдно. В твоем возрасте не найдется ни одного человека, который не действовал бы, поддаваясь своим эмоциям. Каждый может поступить безрассудно. Но «безрассудно» – не означает «плохо». Мы лишь учимся осознавать и принимать свои чувства. Отделять один их оттенок от другого.              — Я знаю это, генерал. Мы учимся на своих ошибках, которые нужно совершать на своем пути, чтобы суметь успешно преодолеть его, — слова наставника, которые он цитирует, привычно трогают что-то в его душе. И неудивительно… как бы ни складывались их отношения, что бы ни происходило между ними – Цзин Юань всегда оставался добр ко своему ученику и никогда по-настоящему не осуждал его.              И его учения для Яньцина – бесценные. Каждый его совет, каждая мудрая фраза, брошенная, даже невзначай где-то посреди завтрака… каждое его слово отпечатывается в мозгу Яньцина, вызывая улыбку и помогая идти вперед. Помогая находить правильную дорожку и ухватиться за путеводного светлячка.              — Спасибо, правда. Мне очень повезло с Вами, — Яньцин поднимает на него глаза. Вглядывается в чужие — и чувствует, как в груди что-то шевелится. — Но… если честно, я хотел бы не вспоминать об этом. Я чувствую, что сгораю со стыда, когда думаю о том, что было. Надеюсь, Вы будете не против?..              Цзин Юань вновь смеется, поднимая руки вверх и как бы показывая, что не настаивает на диалоге.              — Все в порядке, слово ученика — закон! — говорит он, качнув головой, от чего его волосы, скорее похожие на неуклюжую белую гриву, чуть-чуть прикрыли ему глаза. — Тогда вернемся к клинку.              — Я хочу опробовать его в деле! — тут же уверенно выпаливает Яньцин, отрезая любые пути возможности возвращения к предыдущей теме. Тем более, что именно за этим он и пришел сюда — на тренировку, наступления которой теперь хочется еще больше.              Что может отвлечь от внутренних терзаний лучше, чем ярое увлечение любимым занятием? Делом, от которого кровь кипит в твоих жилах? После которого мышцы в теле приятно ноют, улыбка сама собой появляется на лице, а победный клич рвется изнутри, из самой твоей сущности? Выбивает из головы все остальные мысли?              Он следит, как генерал поднимается из-за стола, примостившегося на краю тренировочной площадки. Обычно они здесь начищали клинки, но в какой-то момент это место стало для них уютным уголком, где можно перевести дыхание в перерывах и просто спокойно поговорить друг с другом, наслаждаясь тишиной и тенью деревьев, которые надежно укрывают от нещадно палящего солнца.              Яньцин, чувствуя закипающий азарт от предстоящей схватки, встряхивает головой, как настоящий кот, который только что выбрался из воды, избавляясь от неприятной влаги. И уже готовится сорваться с места. Готовится, вновь поудобней схватив клинок, броситься в центр площадки, поджидая своего наставника и привычно поддразнивая его. Выдавая несколько колких фразочек, специально надеясь поддеть побольше, уверенный в непременно своей победе.              Это не меняется никогда. Даже если Яньцин проигрывает по итогу – против Генерала Лофу Сянчжоу действительно трудно выстоять – он все равно не сдается, стараясь выложиться по максимуму. И каждый раз настраивает себя на победу. На лучший результат, которого пытается достичь всеми силами и в который он верит, не собираясь упускать любую возможность показать свое мастерство. Не собираясь даже думать в сторону того, что он окажется сражен в битве.              Однако в какой-то момент происходит небольшая заминка. Ощущая возникшее неровное движение в горле и то, как легкие вдруг что-то сжало, он замирает на месте, прикрывая рукой рот и откашливаясь. Силясь прогнать то, что перекрыло возможность дышать, выкинуть из себя странное чувство, которое так неожиданно возникло в горле неприятной щекоткой.              Только этого ему не хватало!              Откашливаться приходится несколько дольше, чем этого бы хотелось. Скрежет не желает уходить, наоборот заставляя младшего прохрипеть, касаясь пальцами своей шеи, будто бы это поможет ему справиться с застигшим врасплох «врагом». До самого момента, пока воздух не начинает вновь свободно поступать в легкие, а дыхание не станет чистым, оставляя после себя лишь неприметный остаток.              «Что это было?» на миг мелькает в голове, но тут же Яньцин выкидывает эту мысль. Мало ли, что он мог проглотить? Наверняка это просто какая-нибудь неудачно попавшая в рот пылинка, не более.              — Ты в порядке? — слышит он голос Цзин Юаня где-то над макушкой, и поднимает на него голову, тут же стараясь выпрямиться во весь рост.              — Конечно! Просто пылинка попала, наверное, вот и все. А теперь, — вспыхивая, не смотря на ледяную стихию, Яньцин хитрым взглядом прожигает своего наставника, будто намеревается сразить его в тот же миг. — Приготовьтесь к грандиозному поражению! И знайте – я не пощажу Вас!