Светлее только сон, в котором мы вдвоем

Михаэль Штокхаузен

      Рита начала обманывать его примерно неделю назад. Собиралась вместе с ним на работу, целовала на развилке улицы и бежала в стационар, когда он направлялся на предприятие. Казалось бы, что не так? Но случай, совершенно неожиданный, выбившийся из их обычной рутины, открыл ему глаза.       В один из дней ему срочно нужно было узнать у Риты о документах на их новую квартиру; Михаэль звонил ей на протяжении пятнадцати минут, а потом, решив, что, вероятно, телефон покоится в ординаторской, позвонил на стационарный. Вот там-то ему с удивлением и ответили, что Рита уже неделю на больничном. Неделю! Куда она всю эту неделю ходит, а потом вечерами рассказывает ему о смешных случаях на работе, оставалось загадкой. В голове даже проскочила мысль об измене.       Совершенно ошарашенный, Михаэль вернулся домой намного раньше обычного и нос к носу столкнулся с пропажей. Рита в ужасе смотрела на него, готовая сорваться с места в любую минуту, стоит ему только отвести взгляд. В растянутом свитере с бокалом бурбона — а Шток был уверен, что это был именно он! Михаэль ждал хоть слова, хоть какого-то оправдания с её стороны, но Рита смотрела на него, как напуганный хорёк, и даже не шевелилась.       — Поговорим? — как можно спокойнее проговорил он, снимая ботинки.       Первым делом Штокхаузен отобрал у неё бокал и вылил содержимое в раковину, а на плиту поставил турку. Словно куклу усадил девушку за стол и всучил кружку с кофе, пытаясь подобрать слова, чтобы как можно аккуратнее начать разговор.       — Презираешь? — жёстко спросила Рита, крутя чашку. Михаэль удивлённо вскинул брови и тряхнул головой.       — Не понимаю. Объяснишь? К чему был весь этот маскарад? Ты неделю не появляешься на работе. Ты больна?       — Нет. Не знаю. Наверное, нет, — запутанно пробормотала девушка и схватилась за голову. — Не хочу больше там появляться, — вдруг призналась она и будто пожалела о сказанном. Михаэль попытался взять её за руку, разжимая одеревеневшие пальцы, оттягивающие волосы на макушке.       — Если бы это было так, ты бы уволилась, но нет — взяла больничный. Ты хочешь там быть. Что случилось? Я тебя всегда поддержу, ты же знаешь.       Рита вытерла слёзы, но те всё равно бежали нескончаемым потоком. Поддержит! Всегда будет рядом! А она даже не смогла ему признаться, лгала всю неделю прямо в лицо. Да достойна ли она вообще этого человека? Хоть какого-то после того, что натворила?       Вдруг захотелось сделать больно: то ли себе, то ли ему. Оттолкнуть, произнести вслух то, что набатом звучало в ушах, в голове, мучило её ночами. Он должен уйти, должен презирать, отстраниться, взглянуть на неё так, как на нерадивых подчинённых. Она хуже, о-о-о, Шток возненавидит её, это точно.       — Я убила человека.       Сухой, скрипучий голос; казалось, говорит не она, а сама бездна. Слёзы по щекам струятся всё сильнее. Приговор наконец-то вынесен во всеуслышание. Рита смотрит на него, ищет малейшие изменения в лице, ждёт. Он возненавидит её, он должен её ненавидеть! Но Михаэль молчал и нежно сжимал её руку, а потом только одно его слово повергло её в истерику.       — Эрик?       К ней поступил ребёнок, слишком мудрый для своего возраста и слишком больной. Он завладел сердцами почти всего медицинского персонала и пациентов. Его улыбка, словно луч солнца, проникала сквозь серые стены, озаряя души всех, кто встречал его взгляд. Эрик вселял надежду даже тяжелобольным, и те под удивлёнными взглядами врачей получали положительные реакции на лечение.       Эрик был слишком храбрый, слишком сильный несмотря на тяжёлые испытания, которые ему приходилось переносить. Настолько талантлив, что взрослые заслушивались его. В мире фантазии он был летучей мышью, путешествующей по звёздам, или храбрым пиратом, исследующим неизведанные острова. Его воображение было убежищем, где болезнь не имела власти. Он рисовал или говорил без умолку, превращая больничную палату в волшебное царство.       В его глазах светилась надежда — надежда на лучшее завтра, на исцеление и на возможность вернуться к обычной жизни. Хотя он и понимал, что, возможно, проживает свои последние часы.       — Он умер! Умер! Я убила Эрика!       Кое-как Михаэлю удалось её утешить, напоить успокоительным и уложить в кровать. По рассказам Риты он давно знал, что Эрик не жилец, но никак не мог представить, что она так отреагирует на его кончину.       Михаэль позвонил Сеченову и, в общих чертах объяснив ситуацию, сам взял отгулы на неопределённый срок. Риту нельзя было оставлять одну в этом горе, в этой всепоглощающей вине и ненависти, поэтому он всегда был рядом. Просил, умолял, уговаривал позволить ему быть собеседником или слушателем, а главное — опорой.       Михаэль уверял, что любит её и никогда не упрекнёт в этой утрате, и это калечило её сильнее оскорблений. В этот сложный период он доказал ей, что готов принять такой, какая она есть — с её скорбью, слезами и болью. В один день Михаэль даже уговорил её на психолога.       — Я решила завтра вернуться на работу, — как можно будничнее сказала Рита, ожидая реакции.       Михаэль выдохнул, прижал её к себе, поцеловал в вечно взъерошенную макушку и с душой произнёс:       — Я так рад, mein liebe, как же я рад.

Дмитрий Сеченов

      Рита начала выглядеть хуже, чем обычно. Раньше он этого не замечал или просто не хотел обращать внимания, думая, что намекнуть на подобное будет грубо, ведь у неё тоже много работы. Но во время завтрака Рита вдруг упала в обморок и рассекла бровь о тумбочку. Тогда уже было не до деликатности — он перепугался не на шутку и заставил Штока лично провести ей полное обследование. Результат удивил. Дима зашёл в палату, чувствуя себя так паршиво, что даже не мог посмотреть ей в глаза. Аккуратно наложенные швы напоминали ему о его беспечности: он думал лишь о себе, своей работе и никак не мог помыслить о том, что его возлюбленная больна.       — Прости, я не хотела тебя беспокоить, — тихо проговорила Рита, словно нашкодивший ребёнок, и у него сердце сжалось от того, что он не заметил сам, ничего не предпринял.       — Сколько у тебя уже бессонница? — Язык еле ворочался в пересохшем рту.       — Неделю, кажется, — пожала она плечами.       — С того момента, как я начал подолгу засиживаться в кабинете? — догадался Сеченов, и внутри всё похолодело, когда она отвернулась к окну. — Почему ты не сказала?       — Я знаю, как много значит для тебя Предприятие, — после долгого молчания начала Рита, — и не думала, что мой организм будет так серьёзно откликаться на твоё отсутствие. Мне стало страшно, я хотела это побороть, но… — Глаза у неё уже наполнялись слезами, и Дима сорвался с места и прижал её к себе, успокаивая. Девушка всхлипывала и бормотала сквозь слёзы, как жутко ей было осознавать, что она привязалась к нему настолько, что не может вытерпеть и ночи без него. Он гладил её по волосам и спине, прижимал так сильно, пытаясь загладить свою вину, хотя и понимал, что этого недостаточно.       — Я люблю тебя, милая, — ласково проговорил он, держа в ладонях её опухшее от слёз лицо. — Я никогда тебя не брошу и сделаю для тебя всё что угодно, только, пожалуйста, больше никогда не пренебрегай собой и своим здоровьем. Предприятие не развалится, а если и так, то чёрт с ним, мы восстановим его вместе. Но если я потеряю тебя, что мне останется?       — Прости меня.       — Тебе не за что извиняться. Моей вины здесь намного больше. Я люблю тебя, очень сильно люблю.

Сергей Нечаев

      Ненормированный рабочий график Серёжи чётко дал понять, что с Ритой что-то не так. Вместо румяной девчонки, обожающей почаёвничать по вечерам, его встретило бледное, осунувшееся нечто в бесформенном балахоне. Он пару раз спросил: не заболела ли она? На что получил только улыбку и мягкое «всё в порядке».       Рита теперь боялась его. Это не был животный страх, просто какое-то сожаление; глаза её заволакивались лёгкой дымкой и будто кричали о прощении. Сергей не мог её касаться. Никогда. Что бы ни произошло. Лёгкий тычок в бок локтём, объятья у плиты или у экрана телевизора, даже ласковое трепание по голове. Она уворачивалась, отшучивалась, отдалялась настолько, насколько ей позволяло пространство квартиры.       — Серёж, а чего с Риткой-то? — Баб Зина поправила платок, сползающий с макушки, и от души влепила ему оплеуху за то, что он потоптал ей укроп, когда окучивал картошку.       — А чего с ней?       — Да бледная какая-то, ничего не съела сегодня даже. Я ей пирожков напекла с клубникой, она их раньше могла влёт по три штуки умять, а сейчас даже чай не стала. Так, кружку замарала, губы смочила.       Ему нечего было на это ответить. Дома она тоже почти ничего не ела. Делала видимость, когда он был рядом или слишком заострял на это внимание, — только после этого будто становилась ещё более поникшей. У них всегда был полный холодильник, да и полки ломились от печенья и конфет, которые он таскал из магазина, чтобы было с чем попить чай вечерком. Но теперь Серёжа начал замечать, что продукты не заканчивались. Ему не надо было снова бежать в продуктовый и тащиться с сумками после работы. И дело было не в том, что Рита сполна всё возмещала, забегая в магазин сама. Она просто не ела. Продукты с маркировкой, которую Серёжа начал ответственно сверять после Ритиных наставлений, теперь портились на полках.       — Беспокоюсь я за неё. Катенька так же выглядела когда-то перед каким-то представлением в театре. Потом провалялась в больнице с истощением.       Баба Зина лишь покачала головой, продолжая ворчать то на Риту, то на Нечаева, которым лишь бы довести её до кондрашки своей безмозглостью. И тогда он просто вскипел, бросил мотыгу и ушёл в дом, недовольно сопя под нос. Рита хохотала, играя с избушкой, кидала ей мячик и смотрела, как та забавно катит его обратно. Счастливая, с очень красивой улыбкой, но такая исхудавшая, как будто только что выпущенная из концлагеря.       — Счастье моё, бери своего футболиста и пошли обедать.       Рита аж вздрогнула и сразу потухла. Они уже давно вместе не ели, а сейчас ей даже оправдаться не получится, потому что они вместе вышли из дома и вместе приехали. За это время она не съела ни крошки.       — Серёж…       — Я уже разогреваю.       Девушка ковыряла вилкой салат и старательно размазывала картошку по краям тарелки, словно ребенок, которого заставили есть и лишили сладкого. Серёжа вздохнул: сил почти не осталось, и, если сейчас она откажется говорить, что происходит, ему придётся просто уйти ни с чем, чтобы не навредить ей вспышкой ярости, всколыхнувшейся в нём.       — Поговорим? — тихо, но настойчиво предложил Сергей, складывая руки на столе.       — Я правда не голодная, — сказала Рита, пряча глаза и отодвигая тарелку подальше, будто та была заразная.       — Ты правда не голодная уже пару-тройку недель. Я не хочу ругать тебя. Хотя нет, я хочу ругать тебя, но сначала хочу узнать, что случилось, понять, в чём дело. Это из-за меня? — Рита резко взмахнула головой, усиленно замотала ей из стороны в сторону и уже собиралась что-то сказать, но он перебил. — Хорошо, тогда в чём причина?       — Я… — Голос дрогнул и обломился, и Рита вдруг уронила голову на грудь и разрыдалась совершенно по-детски, громко всхлипывая и роняя крупные слёзы. Серёжа вздрогнул и быстро заключил её в объятия, убаюкивая. Из сбивчивого, прерываемого всхлипами рассказа он понял, какой же он идиот.       В один из дней Рита после прогулки с подругами зашла к нему на работу, чтобы вместе вернуться домой, и увидела его коллег — девушек из нового спецотряда. Те были, наверное, меньше его ноги, постоянно пропадали на тренировках и в зале, готовясь к вовлечению в работу. В голове Риты что-то противно зашуршало и начало шептать о её несостоятельности. Она начала подмечать складки на теле и всё чаще вставать на весы.       — Я просто испугалась, что ты уйдешь, — громко проревела она, хватаясь пальцами за его плечи до боли. — Даже Катя была такой худенькой, а я…       — А ты великолепна, словно Венера.       Рита резко замолчала и подняла на него опухшие, заплаканные глаза. Нечаев вздохнул, нежно поцеловал один глаз, потом другой, собирая губами влагу с трепещущих ресниц.       — Я не встречал девушки великолепнее. Неужели ты подумала, что я полюбил тебя лишь за изгибы фигуры? Ты уникальна в своей красоте, даже слишком прекрасна для меня. Это я должен бояться, что недостоин тебя.       — Серёж, — тихо всхлипнула она, утыкаясь носом ему в грудь, — прости меня, прости, прости…       — Для меня ты самый красивый цветок в этом мире, не смей больше думать, что кто-то сможет тебя затмить. Я знаю, что ни один человек больше не заставит так трепетать моё сердце лишь от мимолётом брошенного взгляда.       — Я люблю тебя, Серёж, — шепнула Рита охрипшим голосом.       — И я тебя, цветочек, и я тебя.