Фулл-контакт

– Эй, элти. Не надоело просто так железки тягать? Штанга с громким лязгом вернулась в пазы, короткий взгляд на блины – и Соуп подавил легкий завистливый присвист. Нечистая сотня в руках Гоуста превращалась в пустой вес, гоняемый скорее от вынужденной скуки, чем из желания побить собственный рекорд; до рекорда здесь было далековато, раз уж Гоуст даже не попросил никого его подстраховать. Дыхание не сбилось, четкое, резкое, на лонгсливе – ни следа пота, и откуда-то отсюда, пожалуй, росли ноги львиной доли слухов. Молодняку нравилось благоговейно шептаться о П р и з р а к е, не-живом и не-мертвом, местная старая байка, тянущаяся за Гоустом длинной масляной тенью. Иногда Соуп и сам находил долю правды в гуляющих сказках, раз за разом вмазываясь в липкий деготь, в мазут чужих следов, попахивающих двухсотыми, оставленными под палящим и влажным мексиканским солнцем. Текущие потери. Гоуст – как их самое яркое олицетворение. – Соуп. Это у него вместо приветствия. Соуп не растерялся, падая на лавку совсем рядом и похлопывая мощное плечо – под ладонью литые мышцы горели жаром, живые и твердые. – Спарринг? – Хочешь откосить на больничный? – холодный взгляд резанул стамеской по животу, выворачивая остро-тупыми зазубринами внутренности; он видел такие в арсенале Гоуста, он лично вынимал его ножи из трупов и радостной псиной кидался за каждым брошенным мячиком, неизменно возвращая его в руки хозяина. Вряд ли нормальной реакцией на такой взгляд была темная тварь, восторженно принявшаяся перебирать кишки внизу живота. Соупа это, пожалуй, ебало мало. – Это вызов, элти? Планировалось наоборот, – он засмеялся, возбужденно и пружинисто поднимаясь к свободному словно для них рингу; собравшаяся солдатня будет только рада представлению, разбавляющему тягомотные будни коротких передышек между самоубийственными миссиями. Гоуст редко красовался; редко – но не для него. Мало кто мог похвастаться совместными миссиями с легендой, но и ОТГ-141 не принимал в свои ряды кого-то, кто был хуже. Не дотягиваешь – подыхаешь. Так что увидеть Гоуста в деле – не то чудо, не то приближение скорой смерти, как «увидеть Париж – и умереть». Увидеть призрачную дымку черепа, скрадывающуюся под проливным огненным дождем. С такой комплекцией не шли в снайперы. Не получали такие позывные. И все же... Смотреть на то, как тонкие, ебейше тонкие, длинные пальцы на секунду показались из-под перчаток, чтобы тут же оказаться затянутыми в бинт, – натуральная маленькая смерть. – Ставлю на Гоуста! – Да ну, оставьте мне хоть какую-то гордость! – Соуп засмеялся, подныривая под канат и оставляя обувь за пределами ринга. Люди заинтересованно подтянулись, перешептываясь, и все внимание, по обыкновению было притянуто к Гоусту. Внимание Соупа – тоже. Ничего нового. – Семи-контакт? – К-1, – он насмешливо прищурился, вызывая у Соупа нервный смешок, – Фулл-кик, свободный. Я не собираюсь просто возить тебя по матам к твоему удовольствию. Не то чтобы план состоял именно в этом. Возможно. Соуп растерянно улыбнулся и пожал плечами, перетекая в стойку. Свободный стиль – это хорошо. Огромный и тяжелый, Гоуст невольно уступал ему в скорости, и семи-контакт, на самом деле, единственная возможность вырвать номинальную победу без судей и жюри. Фулл – возможность жестко и сладко огрести. В пределах ринга работали те правила, которые никогда не сработали бы на поле, и в этом было что-то. Превращающее происходящее в игру, в маленькую сессию, способ пообщаться – не хуже, чем посиделки в баре. Возможность трогать. Хватать. Бить. Получать в ответ с трехкратной отдачей, ловить звезды от пропущенных по голове, слизывать кровь с разбитой губы и трястись, монолитной плитой серого, равнодушно-горячего взгляда прижатый лопатками к матам. Соуп бы не отказался сдаться без боя, но у них тут, вроде как, учебный спарринг. – Не зевай, – тихое предупреждение и открытый, прямой удар, заблокированный через спинной мозг, перехваченный тяжелый кулак – на инстинктах, инстинктах, и, о черт, конечно, Джонни – просто идиот, которым Гоуст крутил, как вздумается. Секундная заминка, сжатые на рефлексах пальцы – и он уже летел мордой в пол, озадаченный мощным ударом под колено; соберись. Соуп сгруппировался, воспользовался преимуществом, не позволяя отскочить от себя, нырнул под рукой, игнорируя взвывшую от боли ногу, и резко сократил между ними расстояние до его полного отсутствия. Беглый удар в кадык, захват; разные весовые категории не позволяли завалить его, он сам себе напоминал маленькую собачонку, лающую на проходящий караван, или нет: отлетев от мощного пинка ровно в грудь, Соуп отпружинил от натянутого каната и юрко, быстро взобрался Гоусту на спину, усиливая рывок инерцией и пользуясь секундами перед падением на то, чтобы повиснуть вниз головой и сместиться вбок – ебучая чугунная голова вмазалась ровно по прошлому удару, заставив коротко вскрикнуть, затылок и спина заныли: сладко, сладко, сладко, – и Соуп не упустил возможности взять Гоуста на болевой, всем своим телом оплетая руку, а стопы фиксируя за шеей. На пару секунд ему это даже удалось, пока Гоуст не перекатился через голову, таща его за собой на буксире, будто он нихуя не весил, и это почти злило. Почти. Если злостью можно назвать волны пекущего жара, омывающие тело от самой макушки и сплетающиеся спрутом в животе. – Подло, Джонни, – беспомощный, загнавший себя в угол рискованным маневром, он мог разве что возмущенно мявкнуть в маты, закусывая губу от вывернутого плечевого сустава. В поясницу уперлось колено. Ох, блядь. – Мне загладить свою вину? – загнанно засмеялся Соуп, силясь сконцентрироваться, посмотреть со стороны: Гоуст всегда все делал идеально, идеально брал в захват и идеально выверено давил на болевые, заставляя мысли скакать белыми вспышками светошумовой, за грохотом которой все попытки в анализ растворялись в адско-горячей агонии. Хотелось ударить по матам. Хотелось заскулить. Хотелось еще. Соуп протянул ладонь, демонстративно медленно опуская ее рядом, зная, что все внимание будет приковано именно к этому жесту, кричащему о мольбе, просьбе прекратить, заявлении «я больше не могу, я не вывожу, красный», и загривок покрылся горячей испариной, обласканный тяжелым стылым взглядом, потому что игра на нервах – это всегда игра для двоих, в которой Джонни умудрялся выбивать последние пятьдесят очков даже с закрытыми глазами. Терпение Гоуста – его любимая мишень. Давление на сустав ослабло, настолько неощутимо, медленно, но и этого оказалось достаточно, чтобы протиснуть свободную руку под грудью и перекатиться вбок, сбрасывая с себя чертов лошадиный вес. В настоящей схватке такой ситуации бы не случилось. Ему бы вырвали плечо с мясом, ему бы еще с десяток ударов назад высадили нож в кадык, его бы застрелили еще на подходе. Оттого игралось в «борьбу» еще слаще. Гоуст обрушился на него раздраженным матом, шипением на грани слышимости, пока Соуп тактически отступал, ойкая и растирая до сих пор пекущее болью плечо. Вел ли он себя нечестно? Ага. Шальная улыбка разрезала уголки рта. – Играете в поддавки, сэр? Ответом ему стала серия быстрых ударов, загоняющая в угол, в клетку, где все силы уходили в защиту на пределе скорости – два, три, четыре выпада, одно выламывающее ребра биение за грудиной. Вопрос ловкости. Вопрос выносливости, вопрос: кто же из них двоих действительно хотел выйти победителем, а кто – поддаться в самый последний момент, глухо впечатываясь коленями в настил ринга? Соуп согласился бы на парочку новых синяков, в дополнение к тем, что сейчас ярко расплывался на ребрах, на скуле, пропущенный – прямо по губе, расщепляя мягкую плоть о зубы до кровавого месива. Кровь ударила в нос, баламутя и без того спутанные мысли. Закутанный в темную ткань, Гоуст нависал чертовой скалой, каждый выверенный хук по нему – все равно что колотить засыпанную бетонной крошкой грушу. Но там – он живой и горячий. Просто надо уметь смотреть. И бить. – Сука, – Гоуст сморщился, уходя в сторону после особенно удачно прилетевшего коленом по печени, оставляя после себя легкую щекотку по всей поверхности кожи – возможно, кикбоксинг не подразумевал настолько близкого контакта, так и стремящегося сползти куда-то вниз. И едва ли все происходящее даже на наивный взгляд желторотого курсанта напоминало полноценный фулл-кик. Соуп сплюнул в сторону красную слюну, уже предвкушая, как придется пидорасить весь спортзал. – Ты должен был сдаться. Закончили бы без этой грязи. В прохладном, практически не сбившемся низком голосе гуляло едва уловимое урчание. Если что и могло позабавить непрошибаемого лейтенанта в достаточной степени – так это блядская кровь, щедро размазанная по лицу противника. Лишать его такого удовольствия – практически национальное преступление, так что язык сам скользнул в свежую рану, слизывая старую металлическую соль и давая ход новой, яркой и алой, стекающей вниз по подбородку. Черт. Нехило его приложили. Животный азарт скрутил грудину: – Так по-ботански, элти. Заставишь меня прибраться за собой? Серые глаза бегло скользнули по некогда белым бинтам, перетягивающим правую руку, и Соуп был поклясться своими почками, что под маской тот усмехнулся. Мог поклясться, что не в нем одном это предложение отозвалось дрожью предвкушения. Вылизать Гоусту руки? Блять, да. Да. От собственной же крови. Просто, возможно, чуть позже. Когда опасность не будет дышать прямо в затылок, когда все отбитые мышцы прекратят так громко гудеть, заставляя метаться между «бей или беги», а мозг – окатывать все тело ледяной водой. Остынь. Остынь, парень. Их медленный танец, скольжение по кругу, почти вальс, несмотря на ощеренные кулаки, продолжал течь, зависая на напряженной ноте оборванной струной. Соуп не выдержал первым. Выдержка – вообще не лучшая его черта. Короткая подсечка, удар в голень, тут же проведенный обманкой джеб, выдавший приятный звук клацнувшей челюсти; он самонадеянно успел порадоваться, что молчаливый ублюдок все же прикусил себе язык – это же чертовски иронично, прямо как Гоуст всегда советовал сделать ему, – но радость быстро померкла вместе с вышибленным из легких воздухом. Как тому удавалось херачить стопой в настолько тесном контакте – вопрос, волнующий Соупа в последнюю очередь. Продышаться бы. Черт. Черт, черт, черт, с у к а. Аккуратный, почти хирургически точный пинок в мечевидный хрящ расползся по грудине скручивающей болью, так удачно попал между вдохами, подловил самый слабый момент – и вот Джонни уже едва стоял на ногах, силясь сохранить баланс и возможность хотя бы защититься перед новой серией ударов. У Гоуста, очевидно, были на него другие планы. Потому что если кулак, врезавшийся снова по солнечному сплетению – это ожидаемо, от этого легко увернуться, легко заблокировать, отшатываясь назад сквозь сжатые зубы, игнорируя то, как организм буквально з а о р а л, протестуя против любого движения через выжигающую спазмами боль; то вот тяжелая рука, мертвой хваткой вцепившаяся в отросшие на макушке волосы, – сразу выбила почву из-под ног и зазмеилась огненной стрелой по хребту, простреливая до самого нутра. Поперек правилам. Поперек любому здравому смыслу, из такого захвата выбраться – крошечной ценой пары клочков шерсти, Соуп понимал это. Гоуст это понимал. Саймон Соуп удивленно взглянул на него, замерший, настороженный, как кролик перед удавом, и шум, льющийся до этого криками поддержки и громким солдатским смехом, стих окончательно. Либо сердце так хуярило по барабанным перепонкам, заглушая все остальные звуки, либо не его одного проняло так сильно. Давление усилилось. Боль, мурашками собирающаяся по скальпу, как покалывание тысячи крошечных лезвий, растеклась горячей водой, расслабляя плечи. Он вздохнул. Смотрел, пытливо разглядывая глаза напротив, единственно доступную голую кожу без следа тактической маскировки, единственно доступный источник информации: глаза, насмешливые, горящие. Это не было даже безмолвным диалогом, это было чем-то большим, намного, намного большим, неосознанным, непонятным и древним. Потому что ему не пришлось раздумывать ни секунды перед тем, как послушно опуститься на маты, прикрывая веки, прикрывая ноющий живот, вдыхая, вдыхая Вдыхая Вырваться – было бы делом секунды. Выдохнуть – на треть дольше. – Это было нечестно, – шепнул Соуп и засмеялся, позволяя успокаивающей дрожи пройтись по плечам, а голове – прислониться к подставленному для него твердому бедру. Он безоговорочно капитулировал, вскидывая ментальный белый флаг, и едва ли мог почувствовать себя в этот момент еще лучше. – Ты первый начал, – закономерно отозвался Гоуст, и то ли это шуршала его одежда, то ли за этим шорохом действительно спрятался короткий смешок. Почти фырчание. Соуп все равно записал этот балл себе в копилку. Перед тем как рука выпуталась из волос, обнаженные пальцы коснулись основания черепа, и он закрыл глаза окончательно, сосредотачиваясь на себе. Шум проносился мимо, крики и дележка ставок – все не в кассу. Посмеиваться в темную ткань спортивок и слизывать кровь с разбитой губы было куда увлекательнее, чем слушать всю эту неважную чушь: отсюда ему было слышно самое важное – тяжелое и глубокое дыхание, свое и чужое.

***

Ватка, смоченная резким, крепким раствором спирта прошлась по разодранной губе, заставляя зашипеть и дернуться. Несмотря на все внутреннее сытое спокойствие, едва ли он мог куда-то деться от чисто рефлекторной потребности уклониться, ослабляя невыносимое жжение в свежей ране. Но не то чтобы Гоуст вообще обращал внимание на богатый спектр его демонстративных ойканий. В носу зудело от испарений, переносица ныла, скулу подергивало онемением, а по груди и животу словно расплылся один сплошной синяк, стесняющий движения, – встретиться с Гоустом в настоящей схватке было бы... неприятно. Зато приятно было сейчас. – Ауч, – тихо пробормотал Соуп, пробегаясь языком по нижней губе и тут же получая за это легкий подзатыльник. – Хочешь, чтобы я тут с тобой весь вечер провозился? – глаза были спокойными, светлые ресницы расслабленно трепетали, так что упавший низкий голос, рокочущий недовольством, не впечатлил так, как мог бы. – Так ты вообще не должен со мной возиться, – сложно было с этим поспорить. Гоуст и не стал. Гоуст вообще редко пояснял собственные решения, преображаясь лишь на миссиях, где равнодушно-скучающий голос скакал с мата на рычание, на теплое мурлыканье в наушник: «Хороший выстрел, Джонни». «Отлично справился». «Умница». И Соуп, в целом, не дурак. Понимал. Нижний в военизированном отряде – нонсенс, спасибо, что вообще позвали, крутая вечеринка, парни. Но иногда казалось, что Гоуст и сам успел заиграться, заметно переступив за ту грань, которую еще можно было натянуть совой на глобус, как контроль за младшим по званию. Членом команды. За своим сержантом. Они прекрасно работали в связке, были сработанной двойкой, что постоянно отмечал Прайс на брифингах, подбирая себе под крылышко Гаса – ну, сложно было его осуждать. Без контроля Соуп быстро уходил вразнос, а Гоуст ничерта не умел работать в команде, так и норовя съебаться под шумок. Хорошо, что Соуп в рот ебал его желания, по большей части. Так что, да. Работать с каждым из них по отдельности – то еще удовольствие, если отмести в сторону железобетонный профессионализм. – Это афтеркейр, ты в курсе? Гоуст моргнул, откладывая в сторону красную вату, обернутую в кусок марли, и взялся за тюбик с гепарином. Уебок. – Ты хочешь обо мне позаботиться. Нормальное, в общем-то, желание для человека, который меня только что отпиздил и поставил на колени... – МакТавиш, – договорить ему не дали, оборвав коротким, но весомым рявком. Практически шепотом, честно говоря, почти не изменяя ровной интонации голоса, но это был скрытый, неявный приказ, который пробежался щекоткой электричества по загривку и сконцентрировался там, потрескивая статикой. «Заткнись!» – и он молчал, одним издевательским прищуром транслируя все то, что бесконечно крутилось на языке в разных формах. Неясно откуда взявшаяся злость кислотой омыла желудок, щипая совсем свежие кровоподтеки; всего лишь жалкая недоласканная псина, скалящая зубы почем зря – про себя он все давно понял, но не успел понять про Гоуста, не прекращая, впрочем, попыток забраться ему под кожу так же, как тот умудрился вывернуть ему наизнанку все внутренности. Оставил захлебываться кровавой пеной, соленой и сладкой, задыхаться, раздирая непроницаемую темную маску в клочья, приходящую в каждом ебанном сне, который заканчивался либо стояком, либо выматывающей панической атакой – никаких полумер. Сложно было заткнуть жадную тварь, успевшую запечатлеться на самом охуенном верхе из доступных. В охуенности Гоуста сомневаться не приходилось. – Думаешь, я не понимаю, чего ты пытаешься добиться? – с тюбика упал колпачок, на щеку легли скользкие пальцы, втирая крем без лишней жеманности, в равной доле аккуратно и четко. О, элти, ты знаешь. Было бы хуево, если бы не знал, потому что подкатывать еще очевиднее к собственному лейтенанту – это, как минимум, харассмент, а как максимум – занесение в личное дело и с манатками на выход из ОТГ, потому что нормальные мужики не игрались в недоотношения там, где работали. Особенно если твоя работа заключалась в тихом, эффективном убийстве всех, на кого укажет жирный палец Большого Сэма. Сложно совмещать. Но он бы попытался; ему, в конце концов, не привыкать выбирать самые ублюдские варианты из возможных – и выбрал он Гоуста, изначально понимая, что с ледяной глыбой, о которой слухов ходило больше, чем было известно проверенной информации, у него выйдет разве что попиздиться. Разочек. С крайне печальным для его шотландской тушки исходом. – Ага. Слушай, Саймон, я видел, как ты играючи перерубаешь в фарш мексиканский картель с одной рабочей рукой и осколками, застрявшими в голени. Гоуст свел брови к переносице и даже его рука замерла, прекратив выписывать уже совершенно бессмысленные круги по коже возле виска. Весь он безмолвно спрашивал: «Что ты вообще опять несешь, МакТавиш?» – пока в глубине серого болота черти радостно херачили по кресалу, высекая искры для будущего костра. Liar, liar, pants on fire, Nose is long as a telephone wire! Маленький лжец. Надел маску – и будто никто ничего не увидит? Стоило лишь немного повернуть голову, чтобы носом прочертить открытое запястье, а губами вжаться в тонкую ткань лонгслива, впитывая по каплям жар, глубоко вдыхая пропитанный антисептиком воздух, словно в нем еще можно было различить естественный запах кожи. Стиральный порошок. Пот. Нейтральный, безвкусный дезодорант – они все здесь так пахли, обезличенные автоматы с вытесанными серийными номерами. С выщербленным черепком на прикладе. – Так что этим ворчанием ты меня не наебешь, не хотел бы – я бы тут вообще не сидел, – едва слышно протянул Джонни, смещаясь дальше, касаясь запекшейся корочкой центра ладони, открытого, демонстративно голого, оставляя на прозрачно-белой коже красный росчерк. И тут же скрадывая его своим языком. – Тебе тоже это нравится. В грудь ударился тюбик с мазью, шлепаясь на колени. – Дальше справишься сам, Джонни, – но вместо того, чтобы уйти, Гоуст продолжал стоять между его ног, рассматривая сбитые костяшки, смотрел на новые ссадины, перекрывающие старые, глубокие и поверхностные шрамы, смотрел на него. Смотрел, пока Соуп со стоном выбирался из футболки, ощущая приятную, тупую боль в отбитых мышцах, обрабатывал места ударов, уже налившиеся синевой и легкой припухлостью. Ждать ответа не было смысла. В ответе – не было смысла. Гоуст вообще не был любителем попусту сотрясать воздух.