О рейтингах и размерах 2. Чулки его жены

             Они были два сапога пара. Она и её роскошный муженёк. Чу Ваньнин покрепче обнял горку научной литературы, зажал подмышкой портфель и безразлично уставился в стену - теперь, с приходом новой власти, она была выкрашена в бежевый оттенок, с преобладанием в золотой. Такого же цвета была на проходящей мимо женщине ультракороткая юбка. Ткань была прошита блестящим люрексом, а разрез, если бы она чуть наклонилась, наверняка продемонстрировал всем её трусики. Вероятно, тоже золотые. Профессор Чу не очень разбирался в тканях, но прекрасно знал, что ткани эти под собой скрывают. Сун Цютун была женщиной, значит там, в её трусах имелась пизда. У нее - была, а вот у него - не было. Ваньнин, конечно, никогда не мыслил такими терминами. Он очень вежливо проговаривал про себя - влагалище. Или - вагина, на худой конец. Что не отменяло, конечно, того факта, что и влагалища, и вагины у него всё так же не имелось. Он был тридцатитрехлетним профессором престижного университета Пекина, осознающим себя сухой, ни разу в жизни не цветущей корягой, но никак не молодым мужчиной со всеми причитающимися анатомическими особенностями. Сун Цютун была, наоборот, женщиной, полностью удовлетворенной собой во всех смыслах. Ах, да. Еще она была красивой, молодой и счастливо замужней. Ваньнину, чтобы оказаться на ее месте, необходимо было бы: первое - перестать изображать из себя бессловесное дерево, второе - заиметь сиськи и пизду. Груди и влагалище, поправлял себя мысленно он, потому что грубость была неприемлемой. В конце концов, никто не был виноват в том, что будучи, по слухам, абсолютно всеядным, муж Сун Цютун предпочел в итоге все-таки женское тело. - Добрый день, профессор Чу, - мурлыкнула Сун Цютун, а Ваньнин заставил себя оторваться от стенки - о, какие же там были интересные трещинки. Он поколупал изящным пальцем рассохшуюся краску и кивнул, не глядя. Здороваться нужно, это хороший тон. Женщина дошла до конца коридора, скользнула в директорский кабинет, там громыхнули стулом, и Ваньнину послышался звук отвратительно мокрого поцелуя. Кажется. Ваньнина затошнило, потянуло в туалет. Он сжал сильнее дорогой, с инкрустированным в него безвкусным красным камнем портфель, который появился у него с наступлением новой эры. Когда пришел новый президент и с ходу объявил - моя альма матер, этот гнилой и заплесневелый рассадник консерватизма куплен этим достопочтенным, всех вас ждут большие перемены. Ваньнин тогда лишь покачал головой. В его-то жизни никаких перемен не намечалось. Он любил этого достопочтенного с первого курса, как только наглый, красивый мальчишка пришел к нему на факультет. Любил, когда учил, когда наказывал, когда заваливал на экзаменах и мучал пересдачами; когда провожал в профессию и когда узнал, как легко и просто профессию эту Мо Жань предал, выбрав деньги, славу, власть. И женщину. Сун Цютун была красива и молода. Она носила короткие юбки в тон золотым галстукам мужа и предоставляла ему своё наверняка роскошное влагалище. Называлось это - счастливый брак. А влюбленность Ваньнина была стыдной. Стыд был черного цвета. Сам же профессор Чу цвета не имел, был бесцветным, сухим и некрасивым. Старым. Что он мог предложить черноглазому, весёлому Мо Жаню, который, спустя несколько лет вернувшись в пенаты, выкупил теряющий финансирование научный отдел, занял президентское кресло, заново отстроил лабораторию и одарил дорогущими портфелями? Ваньнин носил его, потому что старый давно развалился. И сам достопочтенный, любитель таких вот роскошных, дизайнерских штучек, носил тоже. Остальные стеснялись, наверно. Кожаный, мягкий, удобный аксессуар лежал сейчас на коленях Ваньнина, а он дрожащими пальцами пытался его закрыть. В туалете было тесно и опасно продолжать обыск. Из отделения выглядывал краешек упаковки. Под блестящим целлофаном виднелись черная, скользкая ткань. Ваньнин хмурился - он не носил в своем портфеле никакие чулки. Он в принципе, чулки не носил. У него между ног имелся стандартных размеров розовый пенис, среднестатистических размеров яички в хорошей упругой мошонке, и летом все это мужское добро было упаковано в белые классические трусы с гульфиком. Зимой - в теплые, с тонким овечьим начесом подштанники. Чулки - это был не стиль Ваньнина. Он любовно погладил портфель - портфель самого президента, который он по рассеянности перепутал в столовой со своим - этот достопочтенный начальник частенько изволил кушать в общей трапезной, сидя исключительно за ваньниновским столом. Ваньнина он почетно сажал по правую руку - зачем? - и ревниво следил, чтобы тот съедал полную тарелку. Зачем, еще раз злорадно спрашивал себя Ваньнин, сиськи от лишнего куска тофу у него не выросли бы. Портфель нужно было немедленно вернуть. Пойти в столовую и швырнуть его на место, под стол. Нужно было хотя бы закрыть его, и не таращиться на содержимое. Что там еще было. Документы, ручка, какой-то рецепт, засохшая ветка с подгнившим на ней ярким цветком, крошки от раздавленного сахарного лотоса, ключи с цветочным девчачьим брелоком, странно похожим на его собственный от квартиры; еще ключи, уже от машины, от черного гигантского джипа - Ваньнин знал, что Мо Жань имел полное право приобрести настолько большой автомобиль. Им случалось ходить в общие купальни, Ваньнин был таким дураком, что не смог отказаться от преступной авантюры, когда всем университетским составом они праздновали... Что они праздновали? Старенький учитель Таньлан со своим сморщенным стручком прохромал мимо него уродливым привидением, и из клубов пара неожиданно выплыл он: смешливый, самоуверенный, черноглазый. И очень большой. Уж не среднестатистический абсолютно. Член президента Мо Жаня висел толстенной колбасой вдоль мощных накачанных ляжек. Он даже не висел, а возлежал на массивной подушке наполненной спермой мошонки. Темный и страшный. И лишь из тонкой кожицы крайней плоти, которой не хватало, чтобы хоть что-то прикрыть, выглядывала красная и атласно нежная головка. Мо Жань, увидев профессора, бывшего своего учителя Чу, издал странный тоскливый звук, Ваньнин вздрогнул. Следом вздрогнула вся эта внушительная конструкция плоти между ног президента Мо, и Ваньнин после того случая если бы и хотел, не мог развидеть столь интимнейшей картины. Теперь-то он знал, что влюблен, тайно и неправильно гомосексуально, но в человека, выдающегося во всех смыслах. Не знал - нужно ли в этом случае завидовать Сун Цютун и её пи... влагалищу; Сун Цютун, свадьбу с которой Мо Жань играл неприлично пышно и в столь же разнообразных локациях - рестораны, смотровые площадки, купальни... Ваньнин стал умнее и уже не покупался на приглашения, которыми его осыпали, словно издевательскими свадебными дарами. Свадьба все равно была не его. Он был не нужен. А чтобы стать нужным, необходимо было измениться самому. Представить, например, что он - это не он... Что он - она. И эти упакованные в целлофан новые чулки, ему не принадлежавшие, как ничто, могли помочь перейти на новый уровень. Он сделает это только раз. Представит. Выдумает себя. Таким - нежным, изменённым, иным. И никогда больше. Кабинет всегда был убежищем. Мо Жань смешно морщил свой аккуратный нос, когда заглядывал сюда одной своей головой - места для его большого тела в столь захламленном пространстве как будто бы и не находилось. Или же он просто имел немного совести оставлять Ваньнину крошку свободы, не заполняя собой всю его жизнь. Кабинет был безопасным местом, поэтому Ваньнин уселся в кресле поудобнее. Снял брюки. Снял трусы. Без лишних эмоций осмотрел себя. Член съежился от кондиционированного воздуха и лежал сморщенным клубочком на мошонке. Ваньнин равнодушно поправил его рукой - сегодняшняя акция из расписания выбивалась. Как взрослый, понимающий свои потребности мужчина, он занимался монотонной мастурбацией раз в неделю - этого хватало, чтобы в яйцах не ломило и не возникало спонтанных эрекций при виде чёрного с золотым. Лаская себя раз в семь дней, Ваньнин запрещал себе думать. Даже в своей голове он не смел принуждать состоящего в счастливом браке Мо Жаня к греху. Он любил его. Но производное "любовник" было отвратительным. Его стошнило как-то на простыни, когда он нафантазировал себе утопию, в которой его хотели - Мо Жань хотел. Страстно, сильно и без разбору, без всяких лишних волнений, что там у него самого на безымянном пальце, а у Ваньнина между ног. Ваньнин брезгливо морщился, вспоминая лужу блевотины и свой последующий, выламывающий кости оргазм - как тело вообще смогло исторгнуть из себя настолько много жидкости? Но удовольствие было оглушительным. Преступным. Совершенно уголовно наказуемым по кодексу самого Чу Ваньнина. И он наказал себя потом месяцем воздержания, заменив мастурбацию йогой. Йога, конечно, мало помогла: на совещании, заслушавшись низким бархатным голосом Мо Жаня, у него встал, уши заалели и он впервые задумался об увольнении, вдруг ощутив тоску по давней свободе - сильную, неизбывную тоску человека, необратимо погрязшего в любовной зависимости. Приняв наконец мысль о том, что его бывший ученик, в которого он так глупо, бессловесно влюбился очень давно, никогда с ним не будет. Пускай Мо Жань вернулся спустя столько лет, но не к нему же, а... что? К кому он вернулся победителем? Тем, кто купил с потрохами их университет, перевернул в его устройстве всё с ног на голову, как будто бы хотел что-то доказать. Ну а потом... Потом женился на самой красивой женщине Китая. Он создал много движения и перемен. Колебаний, резонансов. Он с новой силой запустил магнитные возмущения в самом центре сердца Чу Ваньнина. Он выжег эту сердцевину до пепла. Ваньнин с неконтролируемой силой сжал пальцами упаковку с чулками: любовь беспощадна, профессор Чу. Ваньнин выдохнул и сначала мысленно представил процесс, потом медленно приступил к надеванию. Он знал, что выглядит смешно - одетый сверху в белую рубашку и голый ниже пояса. С обнаженными ступнями, пальцы на которых поджимал смущенно: Ваньнин отчего-то очень стеснялся своих ног. Голые, они казались ему слишком непристойными. Шелковые редкие волоски на голенях были того же оттенка, что и капрон. Он второй кожей натянулся на пальцы ног, обхватил плотно лодыжки, икры и кружевной резинкой стянул ляжку где-то чуть выше колена. Ваньнин вздохнул - из него получалась дрянная женщина. Она даже чулки как следует натянуть не могла. Второй шел легче. Ваньнин тянул его сильнее, уже не боясь порвать. Резинка обхватила ногу почти у самой мошонки. Да-да, от этой капроново-кружевной магии мошонка никуда не делась. Он мог бы, конечно, запихать свои гениталии в промежность, чтобы между ног стало гладко и пусто. Он видел такой фокус в каком-то фильме про мужчину, что хотел стать женщиной. Но это было бессмысленным - он не хотел быть ни женщиной, ни Сун Цютун. Не хотел, но сидел сейчас без трусов в профессорском кресле в чулках жены своего возлюбленного, очень стараясь не выблевать обед. Меня снова тошнит, подумал и зажмурился: это был точно какой-то нехороший симптом. Видеть себя не хотелось, он прекрасно чувствовал и так, во что одет сейчас. В какой неподобающий профессорскому званию наряд. Член налился. Эрекция была хорошей, устойчивой. Три минуты, сказал себе Ваньнин. Я посижу так три минуты. Чтобы побыть кем-то иным. Кем-то, кого он хочет. Кто красивей меня и желанней. Кто имеет, а я - нет. Ваньнин скосил глаза на выложенный из кармана брюк смартфон. Три минуты быстро таяли. А на четвёртой в кабинет зашел Мо Жань. - Учитель, - громко позвал он, помахивая таким же черным, дорогим портфелем, - мы кажется, перепутали наши вещи. Ваньнин сглотнул и как мог, плотно придвинулся к столу, прикрывшись им словно щитом. Надо было увольняться вчера, подумал. Но как же приятно звучало - "наши вещи"!!! Знаете, можно перепутать портфели, а можно - трусы. Особенно, если вы оба - мужчины. Ваньнин ни на секунду не позволил представить себе, как было бы, если господин начальник поменялся трусами с женой. Во-первых, Мо Жань даже в золотых стрингах выглядел бы красавцем. А во-вторых, профессору Чу сейчас и так было, о чем волноваться, кроме того, как представлять крепкую президентскую задницу. - Ваньнин. Какого чёрта. Когда я позволил называть себя вот так. В какой момент нашего несчастливо затянувшегося сотрудничества. - Ваньнин, золотце. Заткнитесь, господин Мо. Что за фамильярность. Да как вы вообще смее... - Ну, что ты опять себе напридумывал там. Ваньнин. Мо Жань, Мо Вэйюй. Господин Мо, уважаемый начальник, президент нашего славного университета, медленно про себя проговорил Чу Ваньнин, чтобы настроиться на более официальный лад и не думать, не думать, не думать о крохотном шансе все-таки позволить этому похотливому, всеядному дракону хоть одним глазком... Мо Жань будто мысли прочитал - с грохотом, одной рукой двинул стол в сторону. Многокилограммовый, дубовый, крепкий стол. Одновременно отодвигая ногой жалобно скрипнувшее кресло на предательских колесиках. Ваньнин - куда деваться - покатился. Потом Мо Жань резко схватился за подлокотники, разворачивая полуголого профессора к себе и спасительные покатушки прекратились. Сначала он долго рассматривал его ноги. Обыкновенные мужские ноги, обтянутые черным капроном тонких чулок. Черные глаза медленно скользили по угловатым линиям четко очерченных - спасибо, йога - мышц. Потом Мо Жань с усилием оторвал взгляд от непотребства, о, там еще было, на что посмотреть, и глянул прямо в лицо. - Ты встретил её, да? Ваньнин кивнул и реальность вдруг поплыла. Мелькнула золотая юбка, черные локоны, накрашенные глаза. Утренний кофе, переплетенные пальцы. И что-то важное, что ускользало. - Так. Мо Жань, избегая смотреть вниз, грохнул по столу ладонью. Ваньнин непонимающе заморгал. - Нет, нет, - поспешно проговорил начальник. - Я не... Он посмотрел знакомо-тоскливым взглядом на Ваньнина и вдруг нежно, уверенно обхватил его затылок большой ладонью. - Давай, золотце, приходи в себя. Я помогу, хорошо? Ваньнин кивнул, потому что слова засохли вместе с потрескавшимся от непонятной жажды горлом. - Давай по порядку, ладно? - снова непонятно проговорил Мо Жань. - Моя жена пришла сегодня в университет и тебе стало нехорошо, так? Кивок. - Бывшая жена, - подчеркнул Мо Жань и тяжело вздохнул. Ваньнин вздохнул эхом. Жена. Бывшая. Как он забыл. Когда? - Ты помнишь же, что я развелся еще два года назад? Как только понял, что... Понял, что идиот и сразу пришел к тебе домой. Сказал... Ваньнин поморщился - Мо Жань сказал ему тогда большое количество бестолковых слов. "Учитель, мальчиков я тоже ебу. Ты знал?" - Я признался тебе в любви. Ну, может. Это и было признанием. После которого мальчик Ваньнин забаррикадировался в собственной ванной. Оттуда строго приказал Мо Жаню "пойти вон". Мо Жань пошел. Потом вернулся. Он возвращался много раз. Выл под дверью. - Я твой любимый ученик, помнишь? - напомнил Мо Жань сейчас. - А ты мой самый лучший Учитель. Помнишь, как в первый раз... Ваньнин в панике зажал ему рот рукой - пришлось отодрать ту от потного пениса. Вторую давно держал в мертвой хватке сам президент. Их первый раз был ужасен. Ваньнин плакал от боли и стыда. Стыд даже тогда, в счастливый час осознания долгожданной взаимности, не изменил цвета. Был черным, вечным. Сильнее боли в тысячу раз. - Ладно, не будем вспоминать наш первый... ммм... - тяжело, сквозь ладонь промычал Мо Жань. - Но согласись, зато второй был впечатляющим! Он улыбнулся и обернулся сияющим солнцем - Ваньнин, кажется, ощутил ожог. И впечатляющим тогда, было всё абсолютно - прекрасный теплый вечер, ласковые руки, умелые поцелуи, вовремя принятая доза успокоительного, никак, впрочем, не помешавшая эрекции. Сама эрекция. Этот твёрдый, темно-красный, длинный, идеально ровный, налившийся молодыми соками можаневский х.. Ваньнин прикусил язык, а пальцем осторожно надавил на восхитительное углубление на щеке Мо Жаня - такое всегда появлялось, когда он ему улыбался. - Скажи, Ваньнин, - шепнул Мо Жань, прильнув к ласковой руке, - в тот раз у нас всё получилось, верно? Мо Жань был прав - у них получилось. Особенно у Ваньнина - поверить, принять, выпустить бесов, грызущих сердце, наружу. Издать тихий жалобный стон и спровоцировать неугомонного ученика на третий, четвертый, пятый раз... Стыдиться пришлось долго - с такими выдающимися размерами, как у господина Мо, было трудно соединиться втихую под одеялом. Длительная подготовка совершалась в пустом пространстве спальни в лучах закатного солнца. Ваньнин только и мог, что закопаться головой в подушки - эта часть его тела не принимала участия во всем остальном ужасе - постыдном и... сладком. С бедрами было все намного хуже. На них где-то там, наверху, выше головы задранными, наверняка оценивающе смотрел Мо Жань. Что-то делал между ними пальцами, скользко ласкал, надавливал, проникал, раздвигал стыдное, намытое часом ранее отверстие и сокрушался, сокрушался, что все еще "узко, очень узко, Учитель, золотце, ну как же тебя такого... какой же ты... блядь!". От проникновения Ваньнина расперло так сильно, что он снова плакал, боясь признаться самому себе, что уже не больно, уже непривычно хорошо, настолько, что даже сквозь закушенную подушку, где была похоронена черноволосая ваньниновская голова Мо Жань расслышал робкое "Сильнее. Пожалуйста, еще". О, тогда профессора Чу отъебали совершенно эталонным образом. А он еще не знал, глупый, что так теперь будет всегда. - Не в сексе дело, - сказал он сейчас, одернув себя - что за недостойные, полные плотской жажды воспоминания! - Ясное дело, не в сексе, - тут же согласился Мо Жань, а Ваньнин напрягся - с такой вот легкостью соглашаются с тяжелыми психиатрическими пациентами, чтобы не дай бог не триггернуть их нежное нутро. - Я просто понял, что всегда любил тебя, Ваньнин. Иной раз так сильно, что хотелось, чтоб больно, - коряво признался Мо Жань и вдруг оправдал себя полностью, не только этими словами, но и тем, что делал эти два года: даты, события, подарки, встречи, свидания, поцелуи украдкой, калорийные завтраки - минет считается? - сахарные лотосы для Учителя в президентском портфеле; сами портфели, одинаковые, парные - ни у кого такой безвкусицы больше не было; покупка дорогущего оборудования для профессорской лаборатории, а следом - покупка черного громадного джипа для президента - тебе подойдет этот размер, Мо Жань... Всё это всплывало в памяти неумолимым цунами, сметая остальное, прошлое, несчастливое. И секс. Пусть не важный, по утверждению Учителя, но упоительно качественный. - Ну, вот и славно, - увидев, как Ваньнин приходит в себя, Мо Жань решительно вернулся к настоящему. В настоящем Ваньнин сидел перед ним в кресле в чулках, без трусов и с эрекцией. - Теперь объясни, мой хороший Учитель, зачем ты это надел, - пожалуй слишком прямолинейно поинтересовался Мо Жань - Ваньнин съежился, с отчаянием вкушая свой позор. - Это? - беспомощно переспросил и вдруг сообразил разозлиться. - Это ты мне скажи, откуда у тебя в портфеле чулки! Ах, как не стыдно ревновать понапрасну, пожурил Ваньнин сам себя, а Мо Жань бестолково заморгал своими длиннющими ресницами: - Доставку жены... то есть, бывшей... привезли мне, она неправильно указала адрес... не тот... в общем... А потом мы перепутали наши портфели и... Мо Жань облизнулся, потеряв мысль. Он привык оправдываться. Он привык к тому, что даже это не могло сбить болезненного возбуждения. - Да чёрт с ней! Можно? - спросил хищно и пальцем поддел край резинки. Резинка хлопнула по ляжке. Это прозвучало, как выстрел. Как вероятное "Да", которого Ваньнин не произносил. Мо Жань не стал переспрашивать - резво опустился на колени и бухнулся лицом прямо на член. - Какой же ты милый ревнивец, Учитель, - пробормотал в потные яички, словил ртом головку пениса и мощно засосал. Ваньнин запрокинул голову: сосал Мо Жань - ах. ... - А что, хотел бы побыть для меня девочкой? - спросил игриво, уже когда укладывал размазанного оргазмом Учителя лицом в стол. - Скажи, хотел? - Нет, - серьезно ответил Ваньнин, привыкший к дурацким вопросам, и сосредоточился, потому что сосредотачиваться было надо - когда в тебя входит такая штука нельзя быть беспечным. - Ладно, плевать тогда, раз не хотел, - проговорил Мо Жань, легко отказываясь от сомнительного, но - кто бы спорил - очень возбуждающего эксперимента с переодеванием. - Наверно, это ты... хотел... - Ваньнин тщательно расслабился, расслабил анальные мышцы и принял наконец Мо Жаня до конца. - Хотел женщину. Опять. - Сука, Ваньнин, заткнись, - рассержено-нежно выдохнул Мо Жань. - Ну какой же ты... Я не хотел женщину. Я... тебя. Я твой весь. Вот. Чувствуешь? Слушай, я же тебе до самого... сердца достать могу. Своим... Вот.. вот... Я твой, блядь, когда же ты поймешь уже... Ваньнин потной щекой ездил по полировке стола. В рот набились собственные волосы. Сердце болело от любви: Мо Жань объяснялся в чувствах очень темпераментно. Потом вдруг встрепенулся, неряшливо с хлюпом вытащил, сделал неприятно - Ваньнин инстинктивно сжался. Между ягодиц потекло, стало прохладно, защипало. А Мо Жань, взяв пальцами его за подбородок, сказал: - Как же я сразу не сообразил... Ты забыл таблетки сегодня выпить! - Они кончились еще в четверг, - признался Ваньнин и сжался сильнее. - Чёрт. Любовь моя, прости. Рецепт же у меня! Сейчас тогда мы срочно пойдем в аптеку... Мо Жань с сожалением глянул вниз, на свой неубиваемый стояк. Потом на влажное, раскрытое, бело-розовое в чулках. - Нет, - мотнул головой. - Сейчас мы кончим, сильно, сладко, хорошо, я и ты, а потом пойдем в аптеку. Выпьем твоё лекарство. И чтобы никаких там... женщин, ясно? Ваньнин всхлипнул - Мо Жань снова въехал в него до яиц. - И никаких мужчин, - припечатал. - Только достопочтенный я и мой любимый Учитель. Моё золотце. Сокровище моё. Как ты себя там называешь? Засохшая веточка? Ивовый прутик? Коряга? Ваньнин кивнул на последнем слове. Коряга. Да. Старая. Некрасивая. Совсем не предназначенная для всего вот этого. Для такой разнузданной позы, например. - Ну, пусть, - ткнулся ему в лопатки Мо Жань своими теплыми, живыми, красивыми губами. Своим развратным ртом. Повозил по позвонкам носом. - Пускай коряга. Бревно. Любимое. В чулках. Да. Ваньнин дернулся - он как-то позабыл про чулки и то, как вообще сейчас в них выглядит. Хотел возмутиться извращению, которое сам же и устроил, но тут Мо Жань сладко застонал, стал кончать, прямо внутрь, горячо и обильно, заодно пропихивая в распахнутый рот Ваньнина длинные свои пальцы, сметая сомнения правдивым всплеском физиологической жидкости, и так и не дав Учителю возразить.