Блаженны миротворцы

- Кажись, влипли мы, - доложил обстановку адъютант Петр Зеленский. Какое там «кажись»! По одному делегату от тысячи, говорите? А не угодно ли – цыганский табор: навскидку тысяч семь казаков, казачек, ребятишек, ветхих дедов, и всё это гомонит, двигается, бегает?! - Положение пиковое, - мрачно согласился Буденный. Особист Трушин упомянул сложные и захватывающие отношения, в которых он состоял с матушкой Зявкина, и посулил самому Зявкину ежа косматого, против шерсти волосатого. А чем, кроме непереводимой игры слов, можно было охарактеризовать тот факт, что посланный Зявкиным эскадрон Дончека так и не прибыл в назначенный пункт?* - Ну что, станичники, - заговорил Буденный, поднимаясь в автомобиле. – Хаты, которая вместила бы всех собравшихся, тут не найдется, поэтому поступим так. Во-он, видите курган? Мы въедем на него на машине, а вы собирайтесь вокруг. - Окружают! - занервничал Зеленский, глядя с холма на волнующееся людское море. Все трое придерживали парусившие плащи – ветер, несмотря на июнь, был свежий, и это позволило спрятать под плащами ручные гранаты. Буденный, прислушиваясь к глухому ропоту многотысячной толпы, неожиданно вспомнил другой летний день – августовский, далекого теперь 1917 года. В тот день он, председатель дивизионного солдатского комитета, находился в Гомеле по поручению Фрунзе, возглавлявшего Минскую организацию РСДРП(б). Первую бригаду, в которой служил Буденный, командование направило в Гомель на подавление солдатского бунта на распределительном пункте. Фрунзе поручил Буденному не допустить кровопролития. План был такой – связаться с Гомельским солдатским комитетом и созвать общее собрание, на которое пригласить коменданта и командование Первой бригады (не вводя ее, однако, в город). - Семен Михайлович, пожалуйста, предупредите офицеров, чтобы на собрание они не ходили. Во избежание эксцессов. - Не любите эксцессов? – с легкой иронией (что, мол, взять с человека, ни дня не служившего в армии!) спросил Семен. - Терпеть не могу, - спокойно ответил Фрунзе. – А вы, вероятно, просто не видели, как человека заживо рвут на куски. Увидите – поймете. Но лучше не надо. …Как оказалось, «бунтующие» раненые всего-навсего требовали медкомиссии: многие из них были в повязках, многие – и вовсе на костылях, у кого-то рукав пустой, а те, кто с виду были целыми, едва держались на ногах от голода и непосильного труда (выяснилось, что комендант почем зря гонял выздоравливающих на окопные работы). - Он еще и вор, разворовал все средства, отпущенные на лечение и кормежку раненых, - сообщили Буденному в солдатском комитете. Семен угрюмо кивнул: чего-чего, а казнокрадства офицеров он навидался достаточно. Его «родное» начальство тоже запускало лапу в казенные деньги, вследствие чего не только солдаты мяса – кони по полгода овса не видели. Собрание ожидаемо началось с ругани и крика. Отчаявшиеся, озлобленные люди должны были выпустить пар – Буденный это понимал и терпеливо пережидал рев толпы, готовясь в нужный момент завладеть ее вниманием. И тут приехал комендант. С первого взгляда стало ясно, что человек он недалекий, хам и грубиян. Из тех офицеров, у которых солдаты из «скотин» не вылазят. Держался высокомерно и нагло, сыпал угрозами. «Самоубийца», - мысленно ахнул Семен, и в ту же секунду толпа утробно взвыла и бросилась на оратора. Вопящего коменданта в двадцать рук схватили за ноги, за шинель, и людское море, всколыхнувшись, сомкнулось над ним. …О, как Семен жалел, что оставил в товарном вагоне на железнодорожной станции своего коня! Был бы под ним надежный, обученный боевой конь – расшвырял бы это месиво в полминуты! А так – ну, пальнул несколько раз из трофейного парабеллума, а толку?.. Всё уже было кончено. В воздух взлетело несколько кровавых ошметков – не шинели, как сперва показалось Буденному, а еще трепещущей плоти, - толпа, как-то разом сникнув, расступилась, и под ноги Семену выкатилось нечто, утратившее всякое сходство с человеческим телом. Семен, провоевав к этому моменту двенадцать лет, навидавшись заколотых штыками, зарубленных, убитых разрывными пулями «дум-дум», разорванных в клочья снарядами и гранатами, ощутил, как волосы приподнимают форменную фуражку. Оказывается, ни один снаряд не способен поработать так, как скрюченные человеческие пальцы, когда их много. И запах… сладковатый, тошнотворный запах мертвой крови, быстро густеющей на августовской жаре… В эту минуту Семен Буденный понял, какой смертью он не готов умереть. - Сукины дети, любить вас конем, - с чувством обратился он к притихшей толпе. – Люди вы или звери бешеные? Далее Семен предложил присутствующим взаимно познать друг друга в библейском смысле слова и вообще пожелал интересной, многообразной и насыщенной личной жизни. Может, это и было новым словом в риторике, но сработало. Солдаты прятали глаза, переминались с ноги на ногу, воровато вытирали о гимнастерки окровавленные руки – словом, вели себя как дети, которых взрослые застали за каким-то непотребством. Поручение Фрунзе Буденному в итоге выполнить удалось: медкомиссия была создана, волнения на распределительном пункте прекратились, а присланная для их «усмирения» драгунская бригада покинула Гомель, не сделав ни одного выстрела. Гомонившие у подножия холма казаки чем-то напомнили Буденному гомельских раненых – те же горящие злые глаза, истерические выкрики, даже повязки, костыли и пустые рукава были тут как тут: вместе с повстанцами явились их отвоевавшиеся родственники и односумы. «Думай об этой орде как о… лошади, - приказал себе Семен. – Нужно подчинить себе испуганную незнакомую лошадь. Вот она – вся в мыле, храпит, прижимает уши, показывает налитые кровью белки глаз. Шпоры, хлыст и строгое железо во рту – верный способ окончательно лишить ее разума. Что бы посоветовал великий Филлис*? – Успокоить ее, показать, что ты сильный и уверенный, но твоя сила не угрожает ей, напротив, ты – ее спасение и защита. Заговори с ней твердым спокойным голосом, подойди, протяни руку». - Братья казаки! – начал Буденный. – Братья казаки, я прибыл сюда по распоряжению товарища Ленина!.. На Дон форсированным маршем идет Первая Конная – все вы понимаете, что это значит. Но Советская власть не враг трудовому казачеству! Владимир Ильич приказал ни одной капли трудовой крови не проливать, поэтому я и приехал сюда, к вам, с самыми мирными намерениями, а мог бы дождаться подхода Конармии и никакими переговорами себя не утруждать! «Молодец, а теперь – ногу в стремя и в седло!» - Руководители восстания арестованы и ждут суда. Кто же они? – Белая кость, князь-генерал и горстка недобитых врангелевцев! Вы, честные труженики, подло обмануты людьми, с которыми у вас нет ничего общего! «Отлично, теперь огладь.» - Но мы не станем никому мстить, не станем взвешивать на одних весах преступления сознательных врагов Советской власти и ошибки простых людей, обманутых ими. «Про весы я загнул, ну неважно. Шенкель, повод! Посыл!» – Призываю вас всех сдать оружие и вернуться к мирному труду! Многотысячная толпа замерла. Затем послышался странный шелест, перешедший в стон. Семен вытянул шею, прислушиваясь, не понимая, что происходит. И тут стон сменился плачем. Самозабвенно выли девки и бабы, смахивали слезы мужчины, тряся седыми бородами, плакали деды, глядя на старших, заходились отчаянным ревом ребятишки. Плач перешел в рыдания, то тут, то там заглушаемые металлическим стуком и звоном: казаки прямо под ноги бросали винтовки, обрезы, револьверы, пулеметные ленты, цинковые коробки с патронами. - Мамочка, - прошептал потрясенный Зеленский. - Бешеный народ ваши земляки, Семен Михайлович, я их боюсь, - поежился Трушин. - Ничего они не бешеные. Хорошие русские люди, горячие, страстные, верные. И храбрецы, каких поискать. - Да и вы храбрец, каких поискать. Сказать по правде, я гранату из руки не выпускал, чтобы, значит, чеку успеть выдернуть, подорваться. Да и Петруха очковал, вон - белый весь, как сметана. А у вас ни один мускул не дрогнул. - Мускул, может, и не дрогнул, зато душа в пятки ушла. У каждого храбреца свой страх – Ухтомский стенки боится, а я боюсь озверелой толпы. Но толпа – она как лошадь, ей страх показывать нельзя, ей нужно показать силу, но – мягкую. Не грозить и не заискивать, а успокоить, приласкать – и направить туда, куда нужно. - Если у каждого свой страх, то свой вы сегодня победили. И вообще… блаженны миротворцы, ибо они чего-то там… - Ибо они будут наречены сынами Божиими*, - неожиданно подсказал Зеленский. – Что вы на меня так смотрите? Я в детстве алтарничал, потому как хорошенький был, вот и запомнилось. Все трое с облегчением рассмеялись. *В рассказе речь идет о так называемой «Второй повстанческой волне» 1921 года на Дону, или о заговоре Ухтомского-Назарова (Лагутина). *Как выяснилось впоследствии, эскадрон заблудился в степи. *Филлис, Джеймс – всемирно известный берейтор, корифей выездки, который был учителем Буденного в Петербургской школе наездников. *Мф. 5, 9