Дрогнула рука художника

      Целый день Карло бесцельно бродил по Нью-Йорку, непрерывно озираясь по сторонам, изучая город — свое новое недружелюбное гнездышко, набитое колючками вместо теплой соломы. Не по нраву ему приходился тот контраст, который приходилось наблюдать чуть ли не на каждом углу. Пусть парень и не считал, что все люди непременно должны быть равны меж собой, но, приличия ради, они могли бы быть хоть немного равнее.       На родине, подмечал он, не существовало такой внушительной пропасти между разными слоями общества. Даже их местный сицилийский князь, площадь родовых владений которого исчислялась тысячами гектар, не казался настолько чуждым по духу человеком, как здешние господа-буржуа в светлых фетровых шляпах и солнцезащитных очках-авиаторах, которые то и дело проносились мимо пешеходов на своих нарядных кабриолетах, поднимая в воздух облако пыли. От пыли першило в горле. «Вот, где надо быть коммунистом. Видел бы ты это, мой глупый покойный батюшка», — усмехнулся про себя сын борца за свободу.       Бесперерывный шум моторов, судя по всему, являлся неотъемлемым атрибутом оживленных улиц Нью-Йорка. Сами же машины выглядели так, будто только-только выехали из салона: полированные до блеска диски, не уступающие им по чистоте корпусы разных диковинных расцветок: встречались и вишневые, и небесно-голубые, и цвета парного молока.       На фоне этого броского, кричащего благополучия время от времени мимо Карло ковылял, понуро сгорбив спину, очередной темнокожий оборванец, хромой, слепой или даже без очевидных физических изъянов — просто убогий. Негры, кстати, как и американские автомобили, были в новинку молодому Пеллегрино. Вид представителей другой расы, с которыми он раньше вживую сталкивался от силы пару раз, да и то издали, несколько смущал итальянца. Они казались ему уродливыми, вызывали омерзение и сочувствие, но не такое, которое испытываешь к человеку в несчастии, а сродни жалости к животным, бесхозным дворнягам, брошенным на произвол судьбы.       Глаза навыкате, беспорядочно торчащие жесткие кудри, отвисшие толстые губы, широкие плоские переносицы — таким Карло представлялся собирательный портрет темнокожих обитателей американского континента и, как он ни старался, так и не сумел углядеть никакой эстетики в их облике, что провоцировало чувство неудовлетворенности собой, как художником. Хотя единожды ему встретилась симпатичная девушка, фигуристая, высокая, с аккуратно зачесанным пучком и поистине лебединой шеей. Несмотря на типично негроидные черты лица и аляповатый наряд, она была чертовски хороша. Но все же, на консервативный вкус привередливого провинциала — хуже любой белой.       К вечеру, когда солнце уходило на заслуженный отдых, он добрел до назначенного адреса. С недоверием осмотрел неоновую вывеску, на которой значилось: «Седьмое небо». Рядом весьма схематично некто с напрочь отсутствующим вкусом изобразил коктейль с вишенкой. Это было странное заведение. Для начала, охранник не хотел его впускать до тех пор, пока Карло не показал записку от дона, изрядно помятую и потрепавшуюся в дороге. Затем, когда парень все же вошел внутрь, его взору открылась удивительная картина. Полуголые женщины верхом на шестах, мужчины, развалившиеся в просторных кожаных креслах, а еще — воздух, насквозь пропахший всевозможной выпивкой, едким парфюмом и сигаретным дымом. Это, конечно же, был стрипклуб.       Никогда еще Карло не бывал в таком месте и, очутившись в зале, впал в полукоматозное состояние, предоставив сознательной части своей души возможность биться в истерике, отойдя от руля, а бессознательной — наслаждаться пиршеством плоти хотя бы со стороны. Наконец, его, добропорядочного юношу, потерявшего дар речи и некоторые другие дары Господни вроде стыдливости и скромности от созерцания чудес Содома и Гоморры, особо не церемонясь, взял под руку какой-то бугай и сопроводил в просторный кабинет, который так же, как и предыдущие помещения, благоухал табаком и спиртом. Разница состояла в том, что в зале царило буйство ароматов, а здесь отчетливо ощущались конкретные нотки. Источники запаха тоже располагались на виду. Так, на массивном столе, небрежно брошенный, валялся золотой портсигар, рядом с которым стояла наполовину опустошенная бутылка виски.       За столом же в черном кожаном кресле сидел мужчина лет шестидясяти, не больше, пожилой франт с густыми, нарочито небрежно уложенными волосами цвета соли с перцем. Его гладко выбритое лицо, достаточно светлое для итальянца, выдавало меланхолический настрой. Брови опущены, тонкие губы поджаты, а темные глаза глядят перед собой презрительно. На нем был надет свободно сидящий темно-синий пиджак в тонкую полоску, а за пиджаком пряталась игриво расстегнутая на две верхние пуговицы белоснежная рубашка. Он сидел в позе хозяина положения, вальяжно сложив ногу на ногу. Ни дать ни взять — пророк капитализма. Теперь, если бы у Пеллегрино кто-то спросил, как пахнут деньги, он непременно ответил бы — деньги пахнут доном Сетте. Или дон Сетте пахнет деньгами. Две субстанции настолько сроднились в своей симбиотической связи, что определить первичность долларовой курицы или золотого яйца не представлялось возможным.       Без слов было ясно, кто здесь главный. Карло мысленно сопоставил дона Бьянчи с этим типом. И не обнаружил ни единого сходства. Дон Бьянчи, сколько парень его помнил, ничем не выделялся среди других итальянских стариков. Власть проявлялась в поступках дона, в том, что когда он говорил, замолкали все, в его мягкой улыбке, один вид которой заставлял знающего человека обливаться холодным потом. Дон Бьянчи был грузным и совершенно не следил за своей внешностью. Разве что брился и зачесывал волосы назад. Американский же дон своей наружностью напоминал павлина. Прекрасное оперение, манеры благородной птицы, но что скрывается за пестрым хвостом? Не куриный ли зад?       Сей джентльмен, удовлетворенно кивнув при виде того, как парень снял шляпу и опустил голову в ожидании, неторопливо выудил из портсигара сигарету, сделал глубокую затяжку и тоном, выражавшим высшую степень скуки, спросил коротко:       — Ты Карло Пеллегрино?       — Это я, синьор… — начал было Карло, планируя представиться, как положено. Но дон прервал его, грациозно махнув костлявой рукой и закатив глаза к потолку.        «Старый кот, вот, кто ты, — подумал Карло, — похож на зажравшегося домашнего кота». В голову черт знает почему продолжали лезть анималистические ассоциации. Эти двое не понравились друг другу с первого взгляда, однако никто не собирался открыто демонстрировать неприязнь. Напротив, дон заговорил как бы ласково, умело поигрывая низким вибрирующим голосом:       — Мы в Америке, мальчик. Для тебя я мистер Сетте. Как ты, наверное, догадался, я хозяин этого места, и еще многих… разных мест в Бронксе. Надеюсь, мой добрый друг тебе все правильно разъяснил, а если нет, ничего, сейчас все узнаешь. Наматывай на ус, — готовясь к предстоящей речи, мужчина откинулся на спинку кресла и, внимательно изучая своего дальнего родственника, покусывал сигарету, пока наконец не продолжил, убедившись, что малец без труда выдерживает его взгляд. — Я тебе не мамочка и даже не мачеха, но, тем не менее, беру тебя под свою, так скажем, опеку. Ручаюсь за тебя. Это дорого стоит, многие годами зарабатывают мое доверие, чтобы получить возможности, которые откроются тебе сразу. Но не все так просто, учти, теперь ты — исполнитель. Исполнитель моей воли во имя интересов Семьи, в которую, возможно, тебя когда-то и примут. Скорее всего, примут, если будешь выполнять работу чисто. Можешь оставить за спиной прошлую жизнь, то, чем ты занимался, чему научился, потому что здесь, в Америке, все будет по-другому. Я знаю, о чем говорю, я ведь сам из Сицилии. Но уже там я участвовал в общем деле, а ты, как я понимаю, избалованный молокосос, которого бабы пытались уберечь ото всяких напастей. Забавно, а? Ничего у них не вышло, кровь берет свое. Теперь о главном, что ты должен усвоить раз и навсегда: ослушаешься или предашь меня — хватай вещички и беги обратно домой, умоляй, чтобы там тебя скорее закрыли на пожизненное, а потом бойся есть и пить то, что тебе там дадут в тюрьме. Ну, или можно остаться здесь и просить милостивого Бога, чтоб отпустил грехи перед смертью. Я доходчиво объясняю?       — Да, сэр, — Карло с трудом сдержался, чтобы не поморщиться от «доходчиво объясняю». Где-то он такую реплику уже слышал.       Школьная учительница. Была у них такая, приезжая, отучилась в каком-то непростом университете. До сих пор неясно, зачем покинула столицу, наверное, чтобы жаловаться, какая дыра эта Сицилия, и под таким предлогом изливать свою желчь на ближних. Дама эта завоевала всеобщее внимание своим необычным говором и привлекательной внешностью, одно ее появление вызывало восторг у родителей и школьников. Но восторги вскоре поутихли. Слишком быстро открылось то обстоятельство, что красота и женственность девушки маскировала прогнившее насквозь нутро. При своей-то профессии она умудрялась ненавидеть детей. Но с коллегами была вежлива донельзя.        Все бы ничего, но сицилийцы народ гордый и чад своих любят, порой даже избыточно. В первые же месяцы учительница насолила нескольким семьям тем, что постоянно унижала их отпрысков. Одна из таких семей не выдержала. Брат обиженной пятиклассницы решил поквитаться с гадюкой, причем заранее предупредив отца, чтобы избежать наказания за вранье. Осуждения не последовало. Парень собрал ребят и вечерком они подкараулили заносчивую девицу в безлюдном месте. Что было дальше — дело десятое. Важно, пожалуй, лишь то, что учительница стала гораздо терпимее к недостаткам своих учеников, более того, она почти всем ставила положительные отметки, хвалила по поводу и без оного.       Слухи распространялись от дома к дому так же скоро, как чума или оспа в средние века. И вот уже все вокруг знали о ее позоре, даже младшие смеялись над учительницей, толком не понимая, в чем заключалась суть пресловутого наказания, но из стадного чувства поддерживая общие настроения. Спустя полгода девушку нашли повешенной в маленьком полупустом домике, который она снимала. Карло не знал, что и думать об этой ситуации. С одной стороны, он видел ведьму в деле, ведь она учила его младшую сестренку, а та возвращалась домой в слезах, с другой стороны, он догадывался, что такая женщина должна была быть глубоко несчастной, непонятой и непринятой. Вместо того, чтоб попытаться помочь ей освоиться, дать добрый совет, общество решило варварски покарать заблудшую душу, загнав еще дальше во тьму, которая, в конце концов, ее поглотила. Что скрывалось за этими голубыми глазами? Теперь никто не узнает.       Погрузившись в вязкие воспоминания, полные пустых сожалений о неминуемом, Карло проще воспринимал оскорбления, а они полились на него, как из ведра:       — Мама родная! Какой ужасный акцент, ты даже «да» не в силах сказать не по-сельски. Ладно, дело поправимое. И еще, обязательно смени одежду, выглядишь, как дерьмо. Посмотришь на моих парней, найдешь чего-нибудь похожее. Вот тебе на карманные расходы, — дон протянул ему увесистую пачку денег. — Узнаю, что пропил — сожру с потрохами. А сейчас ты похож на крестьянина, поехавшего в соседнюю деревню за коровой. В общем, даю тебе день на то, чтобы привести себя в порядок. Потом с утра пойдешь в мясную лавку Лео на Мейс-авеню, она рядом со школой и пиццерией, там тебя встретит мой человек, капорежиме Джо Фальконе. Ты его узнаешь, у него, эм-м, выдающаяся внешность. Он даст тебе дальнейшие указания. Подчиняться ему будешь, как мне, и даже с большим усердием. Я — мягкосердечный человек, питаю слабость к юродивым. Как видишь, даже подобрал заблудшего итальянского мальчика, ни разу не державшего в руках оружие.       — Я держал, — выпалил вдруг Карло. — Ведь я застрелил того карабинера.       — Хорошо, хорошо, я помню, — снисходительно улыбнулся дон Сетте. — Но это не был осознанный поступок. Благо, здесь твоей родни нет, переживать особенно не за кого, так что, начиная с этого дня, ты должен стать спокойным, как удав. К слову, мне однажды принесли такую зверюгу вместо положенной платы за «крышу». Прожил пятнадцать лет, слопал уйму мышей. Хорошие твари, эти удавы, убивают без лишнего шума, медленно, осторожно, даже в какой-то степени нежно. Возбуждает… Впрочем, надо видеть вживую. Но ты не переживай, малец, пока тебе мокрых дел никто не даст. Потом — не ручаюсь. Так вот, вообще-то, ты меня прервал. Не надо так делать, учти на будущее, — мужчина смерил Карло тяжелым взглядом. — Я говорю, что Джо — не тот, с кем стоит шутить. Но если не будешь пачкать штанишки или наоборот лезть на рожон — сможешь даже ему понравиться. Все, что требуется от такого, как ты — четко выполнять указания. Дай угадаю. Наверное, сейчас ты думаешь: «Вот незадача, дон Бьянчи продал меня, как какого-то сраного ниггера, теперь я буду работать на больших дяденек, подставляться черт знает ради чего». Поясню, работать будешь не просто так. Вскоре у тебя появятся собственные денежки, сможешь жить безбедно, как и все в этом бизнесе. Парень, поверь, со мной не пропадешь, только держись покрепче. Ну, есть вопросы?       — Нет, сэр. Спасибо, что приняли меня, — не стал распинаться Карло, быстро усвоив то, что от подчиненных словоохотливый дон ждет лаконичности в выражениях. Кажется, он впечатлил начальника, насколько вообще можно было впечатлить человека, на лице которого было написано примерно следующее: «Ты отнимаешь мое время, грязь из-под ногтей». Странно еще и то, что при этом он сам растягивал их встречу пространными монологами.       — На здоровье. А теперь иди. И не забудь переодеться, иначе я прикажу натянуть на тебя платье и будешь танцевать на шесте с девочками, раз не годишься в солдаты. Не заставляй меня краснеть, малыш, — босс встал и, похлопав Карло по плечу, выпроводил наружу.       Карло все же переменил свое мнение. За вычурной оберткой он распознал лидера. Дон Сетте определенно обладал харизмой и силой, достаточной для того, чтобы держать в подчинении группу опасных преступников. Темные глаза гипнотизировали посетителя, заставляли уверовать во власть человека в кожаном кресле. Наверняка он таким же легким движением руки отдавал распоряжения, касающиеся, например, убийств. Его следовало бояться, этого дона Сетте. Он не был котом, он был пантерой с лоснящейся черной шерстью и острыми, как кинжалы, клыками.       Через пару минут, когда Карло уже вышел на свежий воздух, в тот же кабинет летящей походкой зашла девушка, свежая, как морской бриз, юная красавица, мягкие от природы черты лица которой были искажены ярким макияжем, а тело едва прикрыто блестящей одеждой.       — Ну что, Фрэнк, ты договорил? — шепнула она, бесцеремонно усаживаясь на колени к боссу и запуская шаловливые ручки в его роскошную шевелюру. Мужчина обнажил белоснежные зубы в довольной ухмылке.       Фанни была его любимой игрушкой. Из-за долгов пьющих родителей девчонка попала в бордель, но тут же вытянула счастливый билет. Не успела она пройти через руки первого клиента, как ее заприметил сам Франческо Сетти, зашедший с инспекцией. Надо сказать, инспекции почти всегда заканчивались тем, что он выбирал лучших девочек и развлекался с ними до утра. В этот раз он был недоволен, самолично выкинул нескольких шлюх на улицу, потому что на них, согласно докладу его доверенного лица в увеселительном доме, спрос был так себе. И на ночь взял к себе только рыжеволосую нетронутую малышку.       «Старею, — подумал тогда дон. — Наверное, разочаровал остальных девок. Ну, пускай жалеют, что свою так называемую невинность отдали уже давным давно. Не люблю подбирать за другими, тем более… этих». Рыжая ему до того пришлась по вкусу, что рандеву с ней Фрэнк решил продлить на неопределенный срок.       Какое-то время Фанни проработала стриптизершей в его любимом клубе, но потом дон решил снять с нее эти унизительные обязанности, тем более, что клиентам она слишком уж нравилась. Подручным Сетте приходилось каждый божий раз объяснять тем, кто имел на нее виды, мол, смотри, но не трогай, а то останешься без глаз. Несмотря на то, что сам мужчина менял партнерш, как перчатки, он слыл ужасным ревнивцем. Но Фанни и не собиралась изменять ему, так велика была ее привязанность, слишком чистое для этого места и этого человека чувство. Первый мужчина вот уже долгое время сохранял статус единственного.       Малышка считала его своим спасителем, несмотря на то, что именно люди Сетте на самом деле прибили ее бестолкового ирландского папашу и бросили ее в бордель по указке босса. Дон как бы заочно решил ее судьбу. Она этого не знала, но, вероятно, узнай сейчас, тем не менее, осталась бы беспрекословно верна. Фанни люто ненавидела свою семью. Они жили в кромешной нищете, отец постоянно выпивал, а мать только и делала, что рожала детей, как будто их и без того было мало. В таких условиях невозможно любить ни родителей, ни маленьких братьев и сестер. Так что Франческо с лихвой заменил ей потерянных родственников.       Иногда она представляла себе, с завистью косясь на Сетте-младшего, как было бы славно, окажись Фрэнк ее папой, просто папой. Он баловал бы ее подарками, целовал в лобик, покупал бы милые костюмчики. Она бы ходила в хорошую школу и как следует умела читать. Конечно, Фанни устраивала и нынешняя роль, но иногда физическая сторона их близости была только в тягость. Как никак, Фрэнку стукнул шестьдесят один год, и, хотя он строил из себя всесильного молодого жеребца, временами мужчина просто… не мог. И ей приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы привести дряблую плоть в боеспособное состояние. Иногда усилия не оправдывались. Тогда он злился, а она плакала, чувствуя себя виноватой в неудачах партнера.       Впрочем, несмотря на все трудности, они уже два года были вместе. Фанни знала, что мистер Сетте частенько захаживает к другим, однако с ней он был настоящим. Эти двое понимали друг друга с полуслова, как хозяин и преданный пес. Фанни нравилось быть псом, ничего позорного. Когда-то она жила почти на помойке, а теперь нежилась в ласковых руках доброго к ней человека. Надо сказать, что Фрэнк не бил ее, в отличие от папаши. Только в пылу любовных утех случались некоторые эксцессы, но девушка не придавала этому большого значения. Во всем остальном, дон был самым настоящим дамским угодником и мог обольстить хоть королеву Британии.       Он выглядел моложе своих лет, всегда ухоженный, одетый с иголочки, по последней моде. Его глаза цвета кофейной гущи затягивали в свой омут, а голливудская улыбка окончательно покоряла жертву. Он был статен, а в молодости, пожалуй, безумно красив. Фанни гордилась тем, что такой завидный мужчина выбрал именно ее.       Да, она была хорошенькая, забавная, но достаточно заурядная для ирландки. Тонкие рыжие волосы, вздернутый нос, светло-зеленые округлые глаза и миниатюрный рост в придачу. А еще Фрэнк говорил, что ему нравятся веснушки. Фанни всегда хотелось их чем-нибудь замазать, соскрести, вымарать с лица. С его участием она смогла свыкнуться со своей внешностью, научилась видеть достоинства, а не недостатки. И ни с кем, кроме любимого Фрэнка, не хотела ими делиться.       — Кто был этот парень? — поинтересовалась девушка, ластясь к груди мужчины.       — А что? Понравился? — то ли в шутку, то ли всерьез ответил он, слегка отстраняясь от настойчивых ласк.       — Франческо! Милый, не говори глупостей. Обычный итальяшка, я таких каждый день по дюжине вижу, тем более, тот, который вышел, был одет как оборванец прямиком из моего квартала. Я думала, такие люди к тебе не ходят, вот и спросила, — Фанни надула губки, подозрение и впрямь ее обидело. Неужто Фрэнк допускает мысль о том, что какой-то неряха может заинтересовать женщину, заполучившую, возможно, лучшего представителя итальянской породы, по крайней мере, местного разлива? Все равно, что променять породистого племенного мерина на блохастого осла.       — Да, видок у него и впрямь паршивый. Не говори про него слишком уж плохо, это наш новый друг. Вы с ним очень даже похожи, например, тем, что обоих из дерьма вытащил именно я. Пойдет с самого начала, потому что пока ни на что не годится, даже туфли мне чистить. По дурости наделал дел в своей деревеньке, и семья послала его ко мне, чтобы не прищучили копы. Там они, малышка, куда строже, чем наши. И все-таки, понимаешь, в месте, где я родился, никто не умеет одеваться… Ты по делу или так зашла?       — В зале один из ваших буянит. Бармен отправил меня передать это, — она встала, заботливо поправив воротник, пострадавший от ее вторжения в личное пространство начальства, и подошла к двери, намереваясь закончить разговор.       Фрэнк смачно выругался, затем, цокнув языком, добавил:       — Иногда мне кажется, что я управляю не взрослыми мужиками, а оголтелыми мальчишками, которые теряют голову от одного шота и вида сисек. А самое неприятное, что разбираться с этими мелочами почему-то приходится мне лично. Не знаешь, почему?       — Не знаю, милый. Может быть, они боятся быть наказанными за своеволие? Ты ведь… умеешь наказывать, — Фанни задорно хихикнула.       — Ты-то лучше всех знаешь, а, чертовка? — он настиг девушку у выхода и куснул за мочку уха, прошептав пару волнующих непристойностей. — Ладно уж, пойду разберусь. Видит бог, следующий козел, который вздумает приставать к моим девочкам, будет подвешен за яйца у входа.       — Не лучшая реклама для заведения, — подметила ирландка.       — А что? По-моему, неплохо. Как там это сейчас говорится — арт-объект. Куда собралась? Посиди здесь, я сейчас вернусь, — Фрэнк многозначительно улыбнулся ей прежде, чем закрыть дверь в свой кабинет.       Он не боялся оставлять там Фанни, потому что знал наверняка — ей наплевать на его дела, детка не станет шмонать ящики в поисках документов или чего еще. Сейчас она просто возьмет сигарету и, открыв окно настежь, закурит, сидя в его кожаном кресле и сложив маленькие ножки на стол.       Этот и следующий день Карло потратил на наведение красоты. Сходил в парикмахерскую, где девушка с ножницами в руках спросила, не итальянец ли он, а затем, игриво подмигнув, не говоря ни слова, сделала именно такую прическу, как Карло и хотел. Потом он обзавелся американским гелем для волос, купил набор для ухода за обувью. Раздобыл добротный костюм и кожаные туфли. Теперь, кажется, он походил на одного из подручных Сетте, да и просто на порядочного италоамериканца. Хотя, по правде сказать, ему этот образ не нравился. Новый костюм сидел очень неплохо, но с непривычки сковывал движения. Туфли требовалось разносить. В Сицилии ткани и фасоны были более легкие, мягкие, готовые достойно служить даже в самый знойный день.       Затем он нанес визит в мясную лавку, где его встретил, собственно, мясник.       — Чего хотели? — не слишком-то дружелюбно спросил упомянутый.       — Я ищу Джо Фальконе. Меня послал сюда дон Сетте.       — Другой разговор, парень. Кстати, у меня тут славное мясо, для своих сделаю скидку. Забегай, если понадобится, и даже не думай покупать в других магазинах. Редкостная дрянь. А это, считай, последний островок качества посреди Нью-Йорка! Мистер Фальконе будет здесь к часу. Так что погуляй, поешь мороженого. Но приходи немного заранее. Видать, вы еще не знакомы, так что скажу по секрету — мистер Фальконе страшно не любит ждать.       И Карло отправился на незапланированную прогулку.       Тем временем Джо Фальконе на своем личном черном кадиллаке прикатил к дому де Орацио, нынешнего консильери дона. Де Орацио был неприятен Джо, слишком осторожный, похожий на филина, тот имел большое влияние на Сетте. Сетте считал его гением стратегии, а Джо опасался, что когда-нибудь из-за стратегии выжидания, бывшей любимой у большого Ло, серьезно сдавшего за последнюю пару лет, им придется ой как туго. Но настоящей занозой в заднице капорежиме старина Лоренцо был по совсем другой причине.       — Мистера де Орацио сейчас нет дома, — с порога оповестила его тетушка Белла, надеясь, что мужчина развернется и уедет. Но не тут-то было.       — Я в курсе. Я не к нему, — криво улыбнулся Джо. Эта улыбка вводила в тихий ужас почти всех. В общем-то, Джо не корчил рожу специально, это была его естественная мимика, но она, безусловно, производила желаемый эффект. Вкупе с остальными внешними данными… он походил на зверя. Да не всякий зверь так уродлив. Тетушка, испустив вздох, исполненный безысходности, пропустила его.       Едва Джо ступил на порог гостиной, ему на встречу уже бежало чудное видение. Перескакивая через ступени дубовой лестницы, со второго этажа спускался ангел в бежевом ситце. Разогнавшись как следует, тициановской красоты девушка прыгнула на него. Джо с легкостью устоял, поддерживая посланца небес своими сильными волосатыми руками. А она поцеловала его в губы с той непосредственностью, которая свойственна малым детям.       Тетушка в очередной раз ушла плакать к себе в комнату при виде этой душераздирающей сцены. Наконец, соскользнув с рук мужчины, видение улыбнулось и потянуло своего спутника на диван. Она смотрела на него, как на звезду кино, и Джо все никак не мог поверить, что именно ему повезло заполучить ее сердце.       У ангела были томно прикрытые карие глаза с ярко-зеленой сердцевиной, густые, растущие в два ряда ресницы, аккуратный греческий носик и пухлые чувственные губы. Ее округлое лицо, обрамленное темно-каштановыми волнистыми локонами, было ликом святой. Коломбина де Орацио выросла в женщину, способную подчинить волю любого здорового мужчины, сейчас это признавали все.       «Почему он?» — именно таким вопросом терзались те, кто был знаком с единственной наследницей крупного дельца и акционера, отвечавшего за легальный бизнес Сетте.