Турецкий марш или симфония моего сердца

      Я не чувствовал своих пальцев. И нот я тоже давно не чувствовал. Все, что осталось бездарному мне, нажимать на клавиши, следуя ритму. Я люблю музыку. Или нет. Я уже не знаю. Я просто изо всех сил давлю на педаль рояля, чтобы извлечь чистый, правильный звук. Чтобы очередной старикашка, похлопал меня по плечу, вручил очередную статуэтку, которая также, как и другие, будет пылится на полках в гостиной.              Для чего ты играешь? Для чего ты каждый день, подходя к фортепиано, поднимаешь крышку и садишься на табурет? Отчего ты вновь позволяешь пальцам бегать по клавишам?       Ты же просто мучаешь себя.       Фридерик Шопен — Этюд Op. 10 No. 4       Эта пьеса далась мне невероятно тяжело. Ради неё я забыл про сон и еду. Я играл, да только и делал, что играл. Но ощутил это снова.       Отвратительное чувство пустоты.       Я взял эту пьесу лишь с одной целью: вновь познать радость от новых побед. И опять ничего.       Мой препод уже давно смирилась, что выжать из меня что-то большее, нежели написано в партитуре, невозможно. Поверьте, я и сам бы с радостью, вот только не выходит. Как бы отчаянно не старался.       Но даже перед нотами я ужасно слаб. Стоит моим очкам оказаться за пределами носа, я вижу лишь темные пятна, размазанные по бумаге.       Я не могу играть без нот. Если я не вижу их, я теряюсь. Я не чувствую собственную игру и от этого я ничтожен. И как человек, и как музыкант.

***

      Первый раз я сел за фортепиано в раннем детстве. Тогда, я в силу возраста и коротких ног, не мог нажать на педали. А садясь на табурет, я мог похвастаться носом, в аккурат достающим до клавиш.       Я могу забыть все, что угодно, но не тот день, когда я прибежал в отцовский кабинет, восхищенными глазами поглощая инструмент и самого отца. Я сидел на его коленях, очарованный музыкой.       Решение стать пианистом как папа было моим первым спонтанным решением.       Тогда он играл Симфонию №40 Соль минор Моцарта. Она получалась у него невероятно хорошо.       Я любил эту Симфонию больше всего на свете.       А через год папа умер.       Сейчас мне семнадцать лет, и я вымахал под метр девяносто. Мои ноги длинные и с легкостью достают до педалей. Только вот после смерти отца я перестал испытывать восторг восхищения музыкой.       «Живой метроном»       «Машина для игры»       «Бездушный»       И это лишь малая часть того, что за эти годы мне пришлось услышать.       У меня был прекрасный преподаватель — Киёко-сан. Но отца она, конечно же, заменить не смогла.       Эта прекрасная девушка в свое время поступила в Московскую консерваторию, но не доучилась. Вышла замуж и забеременела. Иногда она приводит свою милейшую дочь, Ячи-чан, с собой. Она очаровательная девочка шести лет со светлыми волосами, восхищенно поглощающая звук фортепиано.       Чем-то напоминает меня.       Сегодня было пробное прослушивание с преподавателями из консерватории. Они приехали в этот мухосранск только ради меня, но…       — Произведение, которое вы выбрали невероятно сложное, и сыграли вы его великолепно, но таких как вы множество. Нам нужны пианисты, которые подарят свой талант людям, расцветут на сцене. А судя по вашей игре, пока вы на это неспособны. С вашим талантом вас примут при таких условиях в любую консерваторию. Но не в нашу. Через месяц, если мы увидим ту же самую картину, вам будет отказано.       Сказал, как отрезал.       Фридерик Шопен — Этюд Op. 10 No. 4       Я судорожно сжимал в руках партитуру, слегка помяв её. Я не слышал успокаивающие слова Киёко-сан, не чувствовал, как она сжала меня в объятиях.       При входе в зал я выкинул ноты. Чёртов Шопен не оправдал ожиданий, так же, как и я. Мне хотелось заплакать. Но я не мог позволить себе подобную вольность.       Похоже мне придется смириться с первым провалом.       Как можно изменить то, что было неизменно годами?       Никак. И я это прекрасно знал.       Мне оставалось несколько кварталов до дома. Мать снова со своим хахалем, А Акитеру ещё вчера уехал в Питер со своими друзьями. Я снова окажусь один дома и лягу спать, забыв про ужин. Опять не отвечу на звонок от Акитеру, выключив звук на телефоне.        — Блять! — прозвучало сверху, и кто-то свалился на меня.       Больно. Задницу отбил. А пацан, упавший на меня, оказался не очень лёгким.        — М, прости, чувак, ты там живой?       На меня смотрел парень моего возраста с яркими глазами и веснушками. Не отвечая на вопрос, я бесстыдно начал его разглядывать. Передняя часть его тёмных с зелёным отливом волос была собрана в мальвинку, а нижняя распущена и окрашена в белый. Он был красив, ужасно красив.       — Эй, ты башкой что ли долбанулся, чего молчишь?       Я отмер. Он встал, отряхиваясь, и подал мне руку.       — Нет, всё в порядке. Ты оттуда свалился? — я указал пальцем на верх бетонного блока.       — А, ну да. Я там граффити рисовал. Там менты точно не достанут, — он усмехнулся и провёл языком по верхней губе.       Ох ты ж еб твою мать, у него язык проколот!       — Я кстати — Ямагучи Тадаши. А тебя как звать, высокий красавчик?       — А я — Тсукишима Кей.       — Кей, значит. Прикольно, —протянул он, словно пытаясь распробовать моё имя. — Слууушай, а это не тебя я по телеку в шараге видел? Там говорилось, что-то про пианину и талантливого уроженца нашего прекрасного города.       — Оно называется фортепиано, и слово не склоняется.       — Ну ты душнила! Так что? Это был ты?       — Да.       — Нифига! Считай, знаменитость встретил, — он резко замолчал рассматривая меня со всех сторон. — Какой ты худющий! Пианина пианиной, но жрать-то, тоже надо!       — Оно называется фортепиано. Может быть, как заботливая жёнушка, ещё и ужином меня накормишь?       — Накормлю, если впустишь меня переночевать.       — Впущу, пошли.       Он посмотрел на меня, как на идиота, но всё же пошёл за мной.       Я впустил в свой дом, почти незнакомца, и это было моё второе спонтанное решение.

***

      — Я теперь очень хорошо понимаю, почему ты похож на скелет. У тебя в холодильнике четыре яйца и кетчуп с майонезом. Ты воздухом что ли питаешься, или утренней росой?       Я развалился на диване и, сняв очки, решил удостоить гостя ответом.       — Нет, я слишком возвышен для обычных людских желаний. Мне чужды сон и пища!       — Я, конечно, знал, что вы там все придурошные, но чтоб настолько, — прошептал Ямагучи, видимо надеясь, что я не услышу.       Он загремел чем-то на кухне, а я задремал.       Проснулся я от легкого поглаживания. Кто-то гладил меня по волосам. Я никогда не был тактильным человеком и не позволял так настойчиво касаться меня даже матери. Но почему-то именно от этих рук не хотелось отстраняться. Небольшие теплые ладони ерошили мои, и без того непослушные волосы, заставляя чувствовать уют. Они словно перекрывали канал, по которому проходили плохие мысли.       Глаза открывать не хотелось. Я жмурился и ластился к нежным рукам.       — Я вижу, ты проснулся. Тогда поднимайся и иди ужинать. Я приготовил омлет.       На меня смотрел человек с невозможными глазами. Я вновь замер, рассматривая их. Они были зелеными с желтыми вкраплениями. Приподнявшись на локте, я придвинулся поближе к нему. Мы почти соприкоснулись носами.       Он ухмыльнулся.       — Нравлюсь?       — Очень.       Когда я осознал, что только что сказал, я подскочил с дивана и отвернулся, убегая на кухню, в надежде скрыть красные щёки.       — Кексик, тебя выдают уши, — я чувствовал затылком, что он улыбнулся. — Тебе не стоит так смущаться, ты тоже мне нравишься. Очень. Иначе стал бы я готовить тебе ужин, м?       Неловко.       Нужно что-то сказать.       Звонит телефон. Я беру трубку.       — Кей, солнышко.       — Мам?       — Да. Слушай, я понимаю, что возможно эта новость тебя огорчит, но мы вместе в Павлом улетаем на два месяца в Доминикану. Поживешь один? Деньги я тебе переведу. Оки?       — Хорошо.       — Всё, люблю тебя, пока.       — Я тоже. Пока.       Я положил телефон и уставился в тарелку. Аппетит пропал.       — Мне неловко у тебя такое спрашивать, но… У тебя плохие отношения с матерью? Я понимаю, что возможно лезу не в своё дело, — его глаза бегали туда-сюда, он теребил большие пальцы.       Милая привычка.       В этот момент мне почему-то захотелось рассказать все.       — Мой отец умер, когда я пошёл в первый класс. Именно он научил меня играть на фортепиано. С тех пор мое отношение к музыке изменилось. Эмоции и чувства притупились. Я научился лишь следовать нотам, играть, как написано, не сумев пропустить через себя не одно произведение. А моя мать никак не участвовала в моей жизни. Со мной везде был мой старший брат Акитеру, а сейчас даже он уехал.       Тадаши внимательно меня слушал, не разу не перебив. Параллельно мы ели омлет. Он оказался очень-очень вкусным.       Я был поражен собственной смелостью. Он первый, кому я это рассказываю. А ведь мы познакомились четыре часа назад.       — И вот он сказал мне, что таких как я много, и если через месяц я не сыграю эмоциональнее, то я в пролёте.       — Я не очень в этом разбираюсь, но разве музыка может быть неэмоциональной?       — Может.       — Эм, кексик. Может ты мне сыграешь?       — Пошли.       Я сел за фортепиано и как обычно заиграл.       — Ну?       — Не берёт за душу, согласен, — вздохнув произнёс он. — Но было всё равно круто. Может тебе попробовать сменить образ жизни? Ну там в клубешник сходить.       — И много хороших клубов в нашем селе? Тем более, мы несовершеннолетние.       — Вообще-то, у нас посёлок городского типа, и да, есть парочка. А то, что нам нет восемнадцати, не такая уж и проблема, поверь.        — Ммм, — скептически промычал я.       — Ты когда-нибудь встречал рассвет с бутылкой гаража, зануда?       — Нет.       — По тебе видно. Все, решено, пошли в бристоль. Сегодня будем встречать.       — Я собирался спать.       — Кексик.       — Не называй меня так.       — Хорошо, сырничек мой.       Я скривился.       — Лучше уж кексик. И я не хочу никуда идти.       — Тебя никто не спрашивал. Собирайся.       И мы действительно пошли. Я не знаю, ударила ли мне в голову молодость или долбоебизм, но мне захотелось встретить рассвет на крыше с бутылкой дешевого пива в руках.       Это было моё третье спонтанное решение.

***

      Ямагучи Тадаши. Мой личный повар и домохозяйка жил у меня уже третью неделю.       Просто жил. С утра, как и все, уходил на учебу, а вечером возвращался, готовил ужин и садился в кресло, слушая мою игру.       Но наступила та самая пятница, после которой моя жизнь начала кардинально меняться.       — Кексик, ты когда-нибудь пил чистую водку? Ну, не разведенную?       — Я и разведенную не пил. Зачем мне заниматься подобной ерундой?       — Ну ты блин совсем что ли? Тебе вообще неинтересно?       — Именно так. Сам-то пил?       — Ага, — Ямагучи заговорчески улыбнулся. — Кексик, а давай попробуем.       — С ума сошёл?!       — Ну же, давай, — прошептал он прямо мне в ухо, подойдя со спины. — Обещаю, ты не пожалеешь.       Я не мог ему отказать.       Я не отношусь к числу подростков, которым интересен алкоголь. Скорее мне хотелось бы посмотреть на пьяного Ямагучи.       Его глаза обязательно будут слегка прикрыты, а щёки покроются очаровательным румянцем.       Отказаться от такого будет просто кощунством.       — Ладно.       — Ура!       Это было моё четвёртое спонтанное решение.       — Ты уверен, что она не паленая?       — Да, не ссы.       — Меня не прельщает блевать всю ночь после этого приключения.       — Кей, ты зануда!       — Ты наконец вспомнил мое имя?       — Говорю же зануда! Нормально всё будет.       Тадаши достал из буфета две стеклянные рюмки и наполнил их прозрачной жидкостью.       Я поднял рюмку и понюхал её содержимое, а Тадаши поднял ее.       — Ну что, за Русь-Матушку?       — Отвратительный тост.       — Не душни и пей, — сказал он и одним махом опрокинул рюмку.       Даже не поморщился, алкаш малолетний.       Я последовал его примеру.       Фу, какая гадость, эта ваша водка! Я закашлялся. А Ямагучи засмеялся.       — Хах, чувак, ты реально первый раз водку пьёшь?       — Ну, да.       — Чёрт, я думал, ты просто язвишь. Мдааа, — протянул он.       — Если я пью первый раз, это не значит, что я опьянею быстро, понятно тебе?       Ямагучи хихикнул.       — Понятно, конечно.       — А давай, кто быстрее опьянеет.       — Ну давай, — всё ещё посмеиваясь ответил он.       После третьей меня унесло.       — Тадаши! Ты таакоой красавчик. Знаешь, я думаю я в тебя влюблён… Ты не веришь? — расстроившись, сказал я.       — Что-то тебя развезло, кексик. Ооочень сильно.       Я разозлился и усадил его на диван, приземлившись рядом.       — А сам-то, — надувшись, ответил я. — И вообще, я хочу тебя поцеловать.       — Ну так целуй.       И я поцеловал. Мой первый поцелуй произошёл в пьяном бреду с парнем-панком, который похоже мне нравится.       Сначала он позволял мне мягко касаться своими губами его. Но вскоре забрал инициативу на себя. Он перевернул меня на спину и хотел снять очки.       — Не снимай. Я хочу смотреть.       — Не смотри, чувствуй.       Его голос был чертовски сексуальным. Глубоким, бархатным, он обволакивал.       Тадаши снова меня поцеловал. Но совсем не так как я целовал его. Сильно и настойчиво. Он провёл по моей нижней губе языком. Я чувствовал его дыхание. Я приоткрыл рот, чтобы набрать немного воздуха для нового поцелуя, но вместо воздуха почувствовал язык.       Меня током ударило возбуждение. Штанга зацепилась, и вместе с этим кончик языка Тадаши рисовал что-то на моём небе. В этот момент я понял одну вещь. Я не смог бы представить на месте Тадаши никого другого.       Мне хочется всегда чувствовать его рядом всегда-всегда и быть лишь с ним одним, произнося, будто в бреду лишь одно имя, потому что другие — чужие, не мои, никто мне кроме него не нужен.       Я отстраняюсь и заглядываю Ямагучи в глаза. Поднимаю руку и провожу большим пальцем по скуле. А он в ответ берёт меня за запястье и целует ладонь.       Какой же он прекрасный! Настолько прекрасный, что я непроизвольно позволил себе заплакать.       — Ну что же плачешь, глупенький? — прошептал он, сцеловывая мои слёзы.       Когда он поцеловал меня в шею, я не смог сдержать тихого стона. Этот человек с невероятными глазами и теплыми руками заставлял меня чувствовать себя особенным. Он оттянул ворот футболки и укусил меня за ключицу. А потом тут же зализал укус.       — Кей, ты совершенство.       Я не знаю любовь это или все же водка, да и какая к черту разница, если он целует меня, называя совершенством.       Я уверен, мне хватит всего лишь держать его за руку, чтобы всё вокруг расплывалось и становилось неважным.       Тадаши обхватывает мою шею рукой, а другой сжимает мой член сквозь штаны.       — Блять, — выдохнул я.       — Принцессы тоже ругаются матом? — съязвил Ямагучи, поглаживая член и снова сжимая его в кулаке.       —Мхм, — я мог лишь скулить, как течная сука, и со всей силы цепляться за обивку дивана.       И всё это время я не мог оторвать взгляд от его лица. Порывистое дыхание, сухие губы, которые он постоянно облизывал.       Я хочу играть для него. Пусть он будет моим вдохновеньем. Символом моей любви. Я буду касаться клавиш, также как касаюсь его. Пусть он станет моим всем. Я не верю в Бога, но, Господи, пожалуйста пусть он будет, просто будет. Здесь и сейчас, со мной рядом.       Я полностью лег на диван, а Тадаши оседлал мои бёдра. Он снял свою футболку и заставил меня приподняться чтобы снять мою.       На его груди была татуировка. Маленький ключ рядом с сердцем.       Он взял мою руку и приложил ладонь к тату.       — Ты и есть мой ключ, Кей. Я нашёл тебя.       Я не смог ничего ответить, пораженный его откровением.       А Ямагучи сдернул с меня домашние штаны вместе с трусами и быстро провел рукой от головки до основания и назад. Я громко простонал от неожиданности. Нет, конечно я дрочил и сам, но ощущения от его рук были совершенно другие.       Слегка спустив свои шорты, он взял в руку оба члена. И стал резко двигать вверх-вниз. Надолго меня не хватило, да и его тоже.       С громким протяжным стоном я кончил. И через несколько секунд меня догнал Ямагучи.       Пошарив, где-то на полу Тадаши достал пачку влажных салфеток и вытер свою руку и мой живот, напоследок поцеловав в пупок.       Я натянул обратно штаны и позволил парню лечь на меня сверху.       — Я хочу сыграть для тебя мою любимую пьесу.       Он обнял меня и поставил подбородок на грудь.       — У тебя есть любимая пьеса?       — Именно с неё началась моя любовь к музыке. Вы похожи, потому что ты заставил меня полюбить. Я буду играть её на прослушивании.       — Ты уверен? Может не стоит решать такое спонтанно?       — Я принял спонтанное решение всего четыре раза в жизни и ни разу не пожалел, — я посмотрел ему в глаза со всей любовью на которую способен. — Спасибо тебе. Теперь я не вижу, теперь я чувствую.       Он улыбнулся.

***

      Проснулся я красный, как рак, с осознанием того, что вчера натворил и как мне это помогло выйти из многолетнего кризиса. Я посмотрел на парня, который лежал прямо на мне. Он тихонечко сопел, опаляя тёплым дыханием мою грудь. Я аккуратно поднял его, надел футболку, что стала мне маловата, и максимально тихо пошел к фортепиано. Открыл крышку и поставил ноты.       Через несколько секунд я услышал шарканье ног. Всё-таки разбудил.       В дверном проеме стоял очаровательный сонный Ямагучи Тадаши. Его щека чуть припухла от долгого лежания в одном положении, волосы растрепаны. Он стоял в моей мятой футболке. Такой тёплый и домашний.       Я понял, сейчас самое время.       Симфония №40 Соль минор Моцарта.       Я знал её наизусть и мог сыграть с закрытыми глазами.       И теперь я снова сижу за инструментом. Мое сердце бешено стучит, я смотрю на Тадаши. Он мягко улыбается.       Я перевожу взгляд на клавиши. Я смотрю на них с легкой паникой.       Представить, что я не играю, а касаюсь Ямагучи. Трогаю руками что-то драгоценное.       Я поднимаю ладони над клавиатурой. Они начинают порхать. Я закрываю глаза и позволяю себе улететь, отдаться музыке.       Слушай мою игру Тадаши, я играю для тебя.       Каждая нота, каждый вздох — все твое. Я хочу посвятить эту симфонию тебе. Хочу, чтобы ты слушал её, осознавая, что моя душа обнажена перед тобой. Услышь мелодию моего сердца.       Финальный аккорд зазвенел у меня в ушах. Я снова посмотрел на Ямагучи. Он прикрывал рот руками и тихо плакал.       — Тсуки, ты совершенство, — прошептал он, всхлипывая.       Я подскочил с табурета и порывисто обнял его. Он вцепился в футболку на моей спине и уткнулся носом в плечо. Я не знаю сколько мы так стояли, но всё это время мое сердце отбивало турецкий марш.       Я наконец-то почувствовал.

***

      Я доиграл. Уверенно встав, я подошёл к краю сцены и поклонился.       Подняв голову, я столкнулся взглядом с одним из профессоров, Некомата вроде бы. Он смотрел на меня сквозь лёгкий прищур и улыбался.       — Ну что, молодой человек, вы приняты! Поздравляю!       — Благодарю.       Да, я благодарю. Но не его и не себя. А прекрасного юношу, который встретит меня у выхода, возьмет за руку и погладит по щеке. Скажет мне, что я молодец и даже возможно поцелует в щеку. Я благодарен ему и только ему.       Музыка мое все, вот только он моя музыка.       С тех самых пор я стал настоящим музыкантом, смирился с прозвищем «кексик» и написал одну единственную симфонию.       Симфонию соль минор, посвященную моей музыке, носящей имя Ямагучи Тадаши.       Я посвятил ему симфонию моего сердца и всю свою жизнь.       Музыка стала моим первым спонтанным решением, а Тадаши последним. И я ни разу не пожалел ни об одном из них.