Одно направление

«Макс?» Ферстаппен недоуменно уставился на экран. Интересно, Льюису говорили, что навязывание не та тактика, по которой можно расположить к себе человека? Снова вдохнул и отрубил телефон. Ничего не изменилось. Ты никто для меня, я никто. Макс отвергал любые посторонние отношения, что не вписывались в канву привычного распорядка. Как бы он ни бунтовал против регламентации жизни, парень стойко подчинялся всему, что требовали. Потому что бунт – это слабость, это акт отчаяния и бессилия, а Макс не собирался быть слабым. Ни перед кем и никогда. Громкое это слово: «никогда». Годы назад он был уверен, что никогда не будет притворяться. Годы назад он был уверен, что никогда не станет носить маску. Он был уверен, что никогда и никому не позволит влиять на себя. Забавно. «Никогда не говори никогда», - зарекался парень и наступал на те же грабли. Неужели это никогда не закончится? Иронично. «Надо – значит надо», - гоночное правило жизни. И так работало уже несколько лет, с тех пор как Макс перестал быть зеленым недоумком, верившим, что гонки – это только спорт. Общение с прессой, общение с семьей, общение с друзьями – кое носило лишь развлекательный и временный характер – и еще пару видов, для каждого места и определенной обстановки, куда его перемещал неумелый (или гениальный) шахматист. Для каждого свои заготовки и правила, чтобы, придя на кухню, не мучиться выбором, а закинуть в печку полуфабрикат. Нет, Макс не был безразличным куском карбона, подлетавшим на острых поребриках дней. Он чувствовал и жил так же, как и многие, просто приглушал мотор. И знал, что искренность не его метод, не то, что хотят видеть от гонщика и не то, что он хочет видеть от себя. Накал страстей легче имитировать, тем переживать. Поэтому Макс играл с эмоциями, как котята с клубком, переправляя их на внегоночье по разным углам. Распыление не давало полный эффект счастья или горя, но давало нужный толчок, чтобы всё ещё понимать, что ты человек. Конечно, работать с переключателями было непросто, но здесь следовало отдать честь Алонсо: чемпион здорово натаскал Макса на такие фишки. Играть с мозгом как держать в руках руль: зная последовательность клавиш, ты выжимаешь больше. И Макс точно знал, что так делает большинство пилотов, так делает он. Просто Макс представлял это красочно, как роботизированный пришелец, а остальные просто привыкли к такому стилю жизни. Похоже, в Ферстаппене ещё слишком силен человек. Картотека прекрасно работала со всеми, с кем ему доводилось общаться. И он давно уже не ошибался, ведя определенный стиль разговоров с каждым пилотом. Может быть, поэтому оно так легко давалось. Его часто видели в компании Шарля, Даниэля, ещё множества парней, но он редко тянулся к ним сам. Скорее, тянулись к нему, потому что в Максе видели отражение себя, ту манеру разговоров, которую предпочитали и которая не требовала объяснений. Да, его считали отстраненным и холодным, но все, с кем гонщику доводилось общаться больше года, тянулись сами, по привычке, как заядлые курильщики к новой пачке сигарет. Нечасто, недолго, дозированно и под настроение. Пилота часто снимали в компаниях, в парах, у боксов Быков, особенно с Деном. С Даниэлем вообще было легко: он сиял ярче солнца, и Макс был уверен, что такая улыбка была настоящей, горячей, словно раскаленная сковорода после горы блинов. И Макс не знал, как Риккардо удается быть таким живым. Как этот парень не притворяется? Очень удачная работа пиар-менеджера: сделать искреннюю улыбку фишкой гонщика. Это развязывало Дену руки, при этом сжимая в тесные тиски. Тот, кто улыбается, не имеет права на печаль. Так рассуждали журналисты и репортеры, с уверенностью вынимая каждый нерв из проколотой нервной системы. Макс всё ещё в деталях помнил тот надрывный крик, когда Ден позволил злости выйти наружу после квалификации. Тогда яркий и веселый парень впервые на его памяти дал брешь, и журналисты долго размазывали это масло по батону статей. В тот день они не сказали друг другу ни слова. Просто вечером Макс сам пригласил себя в номер Дена. Конечно, Риккардо был немного шокирован, но Ферстаппен не собирался давать объяснений поступку, о котором потом придется жалеть. Он просто подошел и сжал медоеда в объятиях, не давая ни вырваться, ни дышать. Австралиец не сразу понял, чего от него добиваются, но после минуты скользнул руками на талию и плечи парня, прижимаясь ближе в расслабленной печали, в движениях стремясь оставить боль отвратительного дня, ошибок и неудач. Ощутить тепло не нагретого руками руля, а кого-то, кто знает цену промахам, особенно таким. Особенно в Red Bull. Они не сказали друг другу ни слова. Просто стояли, оплетя друг друга как деревья, чьи семечки упали рядом в землю и сплелись стволами при росте. Слова убивают искренность. А она так нужна была здесь и сейчас. Потом Макс легко выскользнул из номера, так и не издав ни звука в объяснение своих мотивов. И они не говорили об этом ни тогда, ни сейчас. Даниэль снова вернул обаятельную улыбку, и Ферстаппен был счастлив, что хоть у кого-то получается быть радостным в этом лживом цирке. У него самого так никогда не получалось. Но спрашивать у Дена рекомендации – увольте. Переходить на личности и углублять общения с пары смешков в паддоке и обнимашек в номере до психологии и душевных разговоров Макс не собирался. Ему не нужны ни советы, ни поводы. Хватило Алонсо и Кими. С гонщиками парень привык притворяться. Легко сменять роли для каждого, смеясь с Деном, улыбаясь с Шарлем, быть предельно вежливым с Вальттери. Потом находились индивидуумы, под микроскопом разглядывающие всю его личную жизнь и каждую улыбку в поисках этого настоящего Макса. Вечная слепота в желании прозреть. Казалось, только с Кими он мог быть собой. Не пытаться мнить из себя железного гонщика или очаровательного парня с улыбкой в стиле Даниэля, не пытаться скидывать карты на стол. Просто заглядывать в глубокие холодные глаза и видеть там озеро, скрытое подо льдом зрачков. Чувствовать опору без слов, поддержку без направления. Кими как никто понимает этот цирк Формулы-1. Как никто знает, что такое маска. Как никто знает цену журналистам, обещаниям и деньгам. Разница лишь в том, что настоящий Кими многим известен, не так уж и редко попадают его фотографии с семей, с гулянок, даже есть целая книга о нем. А вот Макса пока не знает никто. И Макс готов сойти в гонке в Монако, ошибиться в квалификации, вылететь в последнем повороте, лишь бы не раскрыть правду. Цена правды – жизнь. Жизнь, которую он не сможет отыграть обратно. Кими единственный, на кого не нужна была карточка. С Кими можно говорить предельно честно, кричать и злиться, молчать и думать, просто быть. И никакое чемпионство не заменит ему искренность тихого льда. Для Льюиса тоже была карточка. И до сегодняшнего дня не было никаких проблем с её несоответствием. Но лишь на одно мгновение усомнившись, Макс запустил лавину рассуждений, которые грозили обернуться обвалом тех плит, на которых держалось миропонимание. Конечно, пока это было неощутимо и непонятно, но пилот слишком хорошо себя знал, чтобы понимать: на подходе что-то грядет. И ему лучше разобраться с этим сейчас. Макс удалил сообщение без тени сомнения. *** «Как ты?» «Кто-то скажет хорош, кто-то скажет мудак», - так и чесалось написать в ответ. Каждое сообщение лишь подтверждало подозрения Макса. И если он прав… Льюис только что подарил ему прекрасный острый нож, который он легко воткнет ему в спину при случае. Даже чемпионы ошибаются. Хотя Макс и не ожидал настолько фатального промаха от человека, что уже больше 10 лет терроризирует Королеву автоспорта. С чего вдруг такая брешь в его обороне? Переписывать «резюме» на Хэмилтона не хотелось, но, похоже, этого было уже не избежать. Всё пошло кувырком с того чертового подиума, и пока сложно сказать, насколько это плохо. Макс не любил перемены. Вообще. Он оставался в одной программе, с одной командой, с одной расцветкой. В одном шлеме. Одними и теми же словами говорил в интервью. Одинаково проводил зимние и летние перерывы. И, отшиби ему крылом голову, парень действительно любил такую размеренность и стабильность. Она не требовала выбора и принятия решений. С завязанными руками он был свободнее птицы в небе. Есть тонкая грань между стабильностью и регламентацией. Макс давно копался в этих трюках, на основе того, что почерпнул у Фернандо. И с уверенностью мог сказать, что каждодневная рутина подходит под второй пункт, вся остальная его жизнь – под первый. Что было забавно, учитывая, что из мелочей складывается шкатулка. Получается, единичная тирания превращается в счастливый коммунизм? Это было несколько странно. Черт, Макс ненавидел драматизировать. Иногда со стороны он казался себе несчастным куском антикрыла, пролетающим над трассой после особенно жёсткой аварии. Неужели лучшее, на что он способен, - жаловаться на тяжелую жизнь и из-под палки выполнять то, что должен? Может быть, остальные гонщики чувствуют то же самое? Или им плевать и они просто смирились с ролями, даже не пытаясь изменить себе и себя? Его вообще это не особо интересовало, но всё же могло бы стать отличным дополнением к образу каждого. И похоже, он только что получил ответ от Льюиса. Макс не собирался играть в «неприкаянную душу». Не собирался разбрасываться тузами, которые скинули в покере в момент временного помутнения. И уж точно не собирался игнорировать столь соблазнительную возможность подобраться ближе к чемпиону. К его будущему сопернику, судя по информации, которую недвусмысленно кидал в диалогах с гонщиком Хорнер, рассуждая о следующем году в Формуле-1. Льюису был дан шанс. Он его упустил. Первый ход партии. На столе Король черви.