Зверь внутри

      

***

      Просмаковав ушками очередной жалобный всхлип принцессы, отщепенец грубо схватил её за бедро и потянул в сторону, да так, что львичка взвизгнула, кубарем перекатилась на спину и вся опасливо сжалась, поджимая лапки к груди.       — Что, хорошо, сытно кушать на землях прайда? — он со свирепой плотоядностью сжал весьма пышную, округлую ляжку самочки, мало что знавшую о настоящем голоде. — А мы с братиком вот уже третий день подъедаем сухие корни, да твоего папочку вспоминаем самыми сладкими словами. К слову, рад, что он решил поделиться с нами своей откормленной дочуркой… Эй, блохастый, как думаешь, на вкус наша принцесска сравнится с антилопой?       Нука, что уже восседал над головою львицы, зловеще расхохотался и смачно облизнулся, а его сузившиеся злобные глазки недобро прищурились:       — Всегда можно проверить, не так ли…       Почуяв острые клыки молодого льва на своей ляжке, Киара заливисто завизжала и замотала боками, пытаясь выскочить из цепкой хватки драногрива. Дикие самцы расхохотались.       — Не переживай, — оставив тоненькие алые пятнышки на нежной шкурке принцессы, проворковал Кову, — Твоему упругому мясцу мы найдём другое, куда более полезное применение.       Он цепко обхватил круп львицы и неспешно притянул его к своему тоскующему, старательно обласканному её губками мясистому копью. Пышный, истерично вьющийся хвост был ловко прихвачен у самого основания, там, где испуганно жался хрупкий розовый ромбик тесной и неприступной плоти.       — Держи её крепче, а не то вырвется, — предупредил черногрив брата, — А тебе, моя прелестница, я бы посоветовал быть тихой и смирной. Если ты ещё раз откроешь свою пасть не для того, чтобы взять на язык клык дикого льва, мы тебе этот самый язык отгрызём, словила?       Киара нечто пискнула, боясь совершенно всего. Сжимавший её шею драногрив язвительно фыркнул:       — Будешь сам ей язык грызть, я после твоей тычинки с поцелуями к ней не полезу.       Младший брат ощерился и низко прорычал, намекая льву не трепаться попусту, а покрепче держать их спелую и сочную королевскую сучку. Проведя когтистой лапой по её светленькому, ещё не сильно измаранному нежному животику, он сладко облизнулся. Его глаза сковали пленницу своим тёмным взглядом. В такой позе, где и она, и все её прелести оказывались в столь соблазнительной доступности, он находил особое наслаждение в том, чтобы непрестанно наблюдать её заплаканную, иссыревшую от слёз и смазки мордочку. Сильно и больно оттянув её капризный хвост в сторону, он с любопытством гиена, высматривающего беззащитную шею добычи, обратился к тому, что позорно там укрывалось.       Глубокий, немного изодранный и истянутый бутон Киары в агонии извергался млечными остатками Нуки. С шириной его попользованного туннельчика могли посоперничать даже гостеприимные закрома Витани, а ведь сестрёнка успела побывать едва ли не под каждым львом Чужеземья.       Пренебрежительно фыркнув, черногрив притянул писю принцессы к себе поближе, что есть сил затянулся и харкнул прямиком в её глубокие розовеющие недра. Небрежно просунув самый толстый палец в ракушку львицы, он немного пощупал её там, ощущая сколь горяча на деле дочка короля, а затем неспешно его вытянул, горделиво поморщившись:       — Сюда теперь разве что слону лезть… к счастью, у тебя, принцесска, есть и другие, куда более интересные дырки.       Его твёрдое и решительное естество со мстительной медлительностью поднялось по хвосту, остановившись у крохотной, почти стянувшейся в линию щёлки.       — Надеюсь, твой заботливый папочка уже успел как следует натренировать твою запасную норку, иначе сейчас кого-то будет ждать очень тесный и грубый приём.       Не понимающая, к чему клонит этот чужак, принцесса испуганно приподняла мордочку, пытаясь высмотреть, что же именно тот хочет сделать. Конечно же, она никогда не испытывала ухвостной близости, и слышала о ней лишь однажды, да и то от одной старой, весьма вульгарной львицы.       «Накормил меня тогда какой-то гадостью, да и под самый хвост взял. С тех пор и начали считать меня бесчестной, порочной, совершенно беспросветной и вконец безнравственной шлянью», — так рассказывала она, и остальные охотницы круга сокрушенно и согласно ей кивали. В конце концов, ну потеряла достоинство, с кем не бывает.       И потому, когда Киара увидела, как совершенно неблагородный, совершенно безродный, пусть и, признаться, весьма изящный пенис дикаря с предвкушением трётся о то ущелье, о котором не то что говорить, даже думать было стыдно, она затаращила глаза так, словно увидела там не предстоящую тесную и строгую любовь, а самый окончательный конец всей своей благонравственной и породистой жизни.       Завизжав с новой силой, она в совершенном беспамятстве замахала лапами во все стороны, точно отбивалась от целого роя назойливой мошкары:       — Нет!!! Туда нельзя!!! Нельзя!!! Не трогай!!! Куда угодно, только не туда!!!       Она и плакала, и умоляла, и пускала когти. Ей было страшно не только за ещё более поруганную честь, ей вдруг стало страшно за саму себя. Она совсем не знала, каково это, ей казалось, что этот безродный самец сразу же истравмирует её, да так, что она больше никогда не сможет ни охотиться, ни даже ходить, а то и вовсе изорвёт и бросит так терять жизнь, на радость изголодавшимся гиенам.       Мольбы её, однако, совсем не помогали. Скорей напротив, отщепенцы как будто бы даже ободрились: тот неряха, что был у морды, небрежно шлёпнул её по щеке, желая привести в надлежащее, смиренное чувство, а тот, что жался к самому хвосту, навис над нею чёрною тенью, ещё сильнее впиваясь своим острым самцовым когтем в изнеженные, сокровенные потроха.       — В память о нашем первом знакомстве, — низко и угрожающе прорычал он, — Я не стану брать тебя сухо и грубо, хоть ты того и заслуживаешь. Я сделаю это влажно, полюбовно, почти как настоящий принц для избалованной папиной шалашовки… если ты, конечно, будешь меня беспрекословно слушаться.       Киара не могла понять, о каком именно знакомстве говорит этот безродный черногривый чужак, ведь она уже давно не знала никаких иных львов, кроме своего отца. Пытаясь понять, кто этот загадочный пленитель, она старательно закивала мордочкой, словно отчитывалась пред своей старшей охотницей.       — Умница, — плотоядно облизываясь, пригладил её измокший пирожок Кову, — Ты будешь слушаться меня, ведь этой ночью я, именно я буду твоим королём.       Нука лишь раздражённо фыркнул, кивая в сторону, мол, может хватит болтовни, да поближе уже к делу — ведь ему уже и самому не терпелось побыть с нею вновь. Его скользучий дрын бесчестья уже давно набрался крови и желания, укрываясь стройными рядами массивных шипов. С острого кончика крайней плоти потянулась маленькая, густая, желтоватая капля, и больше всего на свете драногривому льву хотелось поскорее утихомирить свой растревоженный клык в весьма приветливых и сладостно-тёплых глубинах этой прайдовой дырки.       — Ты же хочешь, чтобы было не так больно, м-м-м? — ехидно облизывался Кову, высматривая блестящие глазки принцессы, — Да, вижу что хочешь, маленькая трусливая прайдовая шлюшка. Давай, скажи это, скажи, что хочешь: «Пожалуйста, мой дикий лев, возьми меня как свою личную безродную шлюшку…»       Киара снова завыла, но на этот раз не от боли и не от ужаса, а от совершенного, оскорблённого унижения. Но провыла она осторожно, тихо, дабы не разозлить лишний раз своих суровых, не знающих жалости мучителей. Об её нос вдруг ударилась гадкая, вонючая влага — морда нетерпеливого Нуки над головой привычно извергалась слюною. Сжав клыки, поджав ушки от стыда, она тихонько пролепетала, как того требовал черногрив:       — Пожалуйста… возьми меня как свою… личную… безродную… — она всхлипнула, — … шлюшку…       Кову ехидно усмехнулся, не отрывая смешливого взгляда с едва не трясущейся от отчаяния мордочки львицы. Пушистые пальцы на его лапе небрежно сжали складочки сыреющей мокрички львицы, выцеживая из неё немного влаги её желания вперемешку с млечной желчью старшего братца:       — Вот так, хорошая папенькина дочка. Ты же хочешь этого, хочешь этого большего всего на свете, верно? — он небрежно обмазал краешки непочатого лазика принцессы собранным мутным соусом. — Скажи это громко и ясно, как настоящая королева.       — Я… — её голос задрожал. Она ощутила, как беспощадный львиный пенис хищно, с чувством собственной вседозволенности выискивает её особую тайную гордость, — Я хочу этого… больше всего на… Агх!       Договорить она не успела, ведь уже в следующей миг измотанный и развращённый этой странной игрою Нука накрыл её морду сверху своим изодранным крупом, настойчиво впиваясь ей в губы изнывающей от жара, натянутой во всю длину пульсирующей оглоблей. Кову с совершеннейшим разочарованием и отвращением выдохнул, в очередной раз поражаясь тому, сколь сильно оставленный умом братец не умеет ценить истинный момент.       Брезгливо отстранившись от возвысившейся рядом прелой шкуры драногрива, он, наконец, сумел изловить краешек столь желанной и неприметной самочьей мишени. Капризная упругая плоть отчаянно противилась своей нежданной пробе. Даже несмотря на обилие положенной смазки, её тесное колечко сильно царапалось о грубый край самцового естества, сжимая его в своих яростных, несравнимых ни с чем объятиях.       Тем временем прелая, приторно-солоноватая и давно немытая коряга Нуки быстро и до завидного ловко пробралась в пасть львицы, запрятавшись за её щекою и в миг напитав её своими обильными и терпкими соками. Едва сдержав тошноту, Киара поначалу попыталась забыться, запрятаться от всего происходящего, приняв свою роль, устремившись разумом в мир солнечных, чистых и беззаботных времён на землях прайда, однако сильный, выразительный аромат дикого самца на своих губах, равно как и хозяйские жесты другого такого же, но уже у самой чуткой и безнравственной норки, отнюдь не способствовали подобному погружению. Стараясь усмирить омерзение и отторжение собственного тела, она прикрыла глазки и задержала дыхание, представляя, что всего этого нет, она просто идёт на очередную прогулку со своими подружками, а вокруг неё ясный, солнечный и свежий день.       Нука же бесхитростно познавал всё новые и новые глубины её пастьки. Сперва он тёрся своим шипастым корешком о приятно-шершавый язык львицы, а затем направился дальше, в такие глубины, где можно было бы запрятать всю свою длинную, вожделеющую натуру.       Кову, ещё не знавший под хвост львицу, сперва нервно тыкался краешком своего копья в привлажнённую впадинку принцессы, пытаясь управиться с её капризным противлением. Однако нежный тайничок, совсем неприспособленный для таких утех, отчаянно отвергал его ширистое алое острие, а запуганный, неспокойный круп львицы скользил из стороны в сторону, мешая как следует прицелиться. Сильнее сдавив лапою напитанное семенем лоно, он брезгливо зачерпнул из него ещё немного млечной влаги брата и старательно обмазал ею своё нетерпеливое, гордое орудие. Оттянув пышное основание хвоста до предела, он с новой силой впился в его узенькую королевскую щёлку. На этот раз молодая плоть поддалась охотнее, и изящный шип черногрива даже чуть заглубился в её лакомые недра. Тогда уже немало распалённый и обозлённый самец что есть силы, напрягаясь всеми мышцами, не просунул, но вдавил своё естество внутрь. Хрупкое и непочатое гнёздышко принцессы сразу же сдалось под волей дикого самца, впуская глубоко внутрь себя крупное и хищное древко с отчаянным надрывом и острым разрывом нежной плоти.       Киара тотчас заверещала, едва не захлебнувшись соками пряного леденца Нуки. Она ощутила, как отдаётся яростным жжением её несчастный, изрядно набухший от чужого вторжения лазик. Сходя с ума от подступающей боли, она попыталась заглубиться когтями в бока своих мучителей, но заслышав над собою угрожающее рычание и тяжесть на самой шее, беспомощно обмякла.       В наказание за такую дерзость Нука решил немного посношать капризную дочурку Симбы в самое горло, исключительно лишь для того, чтобы напомнить ей, кто здесь и сейчас её настоящий король. Засаживая свою вязкую оглоблю по самые орешки, да так, что их неухоженный припухлый мешочек ложился аккурат на нос львицы, он, точно заворожённый, наблюдал за ритмичными движениями брата.       Такого он на диких землях ещё не встречал. Да, местные львички были весьма горазды на всякие особые, порою, весьма дикие эксперименты с красивыми и сильными самцами, но давать туда под хвост, да ещё и кому попало, даже они бы не стали — не в шакальем же гнезде они себя нашли.       Надорванная узость принцессы отчаянно влажнела от нещадной ласки Кову, широко растягиваясь от строгих и решительных притеснений его изящного стержня. Черногрив драл дочурку короля со всей ответственностью, словно и впрямь пытался прямо здесь и сейчас сделать из неё королеву подхвостных утех. Он вонзался в неё совсем не с тем непредсказуемым непостоянством, что свойственен был Нуке, напротив, он делал это резко и властно, пробуя её на всю глубину своего пушистого корешка, словно пытался изведать на прочность уже и без того весьма податливую, приятно согревающую ямку.       Его радовало, как сильно и чувственно ощущается эта особая близость с принцессой. Всякий раз, когда он с новой силой погружался в её беззащитную пряность или же небрежно ласкал и тыкал лапой уже изведанную и униженную самочью гордость, она болезненно поджималась всем телом, боязливо обхватывая лапами круп дерущего её сверху Нуки.       Были и то, что его раздражало — за худощавым крупом братца он совсем не мог разглядеть измученной мордочки своей прелестницы, а потому, когда Нука в очередной раз загнал свой клык по самое основание, да так, что львица под ним закашлялась и заныла сильнее обычного, он раздражённо поинтересовался:       — Ты там долго ещё? Смотри, не удуши, нам ещё её папочке возвращать.       — Возвращать? — безразлично поинтересовался Нука, одной лапой вытягивая свой конец, утопленный в пастьке принцессы, а другой отбивая бок от блохастой нечисти. — Так может… может, просто выдерем её да загрызём, зачем так усложнять?       От страха и возмущения принцесса попыталась было промямлить нечто то ли угрожающее, то ли умоляющее, но тотчас заполучила обратно в пастьку свою любимую соску и смиренно зачмокала её переспелыми соками.       — Чтобы мать потом загрызла нас? — недовольно оскалился младший брат, смачно насаживая подхвостье принцессы на своё жилистое копьё. — У неё какие-то свои планы на эту прайдовую киску, так что пусть живёт. Пока что.       Два брата ещё довольно долго, сладостно и сочно потягивали дочку короля на своих шипастых копьях, прежде чем та издала новые булькающие и пуганные звуки — это изморённый блаженством Нука с нелепым стоном извергся ей в пастьку, наполняя её щёчки и горло своим самцовым приданным.       Небрежно почёсываясь и нескладно переступая с лапы на лапу, драногрив сбросил со своего междулапья остатки прежней страсти, обтирая свою корягу о роскошные и изнеженные губки принцессы:       — Говорил, говорил же тебе, это отборная шлюшка, — он обхватил лапой подбородочек Киары, с издёвкой направляя её исплаканные глазки на свой просветлённый лик, — Если у этого королька и остальные львицы такие усердные, то я готов, прямо вот сейчас готов пойти и покончить с его никчёмной жизнью.       — Ты уже закончил, — раздражённо сощерился младший брат, продолжая резкими и сильными толчками покорять изъязвлённый лазик королевской наследницы, — Теперь не мешай мне.       Нука истерично хохотнул, нервно начёсывая лапою бок. Столь неказистое и беззащитное положение дочери своего главного врага вселяло в него небывалый раж. Вот мама всегда ему говорила: Симба опасен, он очень хорошо стережёт границы своих владений и всегда защищает своих львиц — но вот же его дочка, лежит здесь, покорённая и совершенно приручённая им, и из её ещё недавно горделивой и благородной пастьки теперь медленными ручейками стекает семя дикого льва, его семя.       Прижав шею Киары своей лапой сверху, черногрив стал с ещё большим остервенением насаживать её мясистое подхвостье на свой багровый угнетатель самок. Их взгляды встретились — её: отчаянный, жалобливый, молящий о пощаде и снисхождении — истинный взгляд той львицы, что изнуждена была оказаться под крепкими и плечистыми объятиями своего хищного завоевателя; его же взгляд был холоден и смешлив, и в каждом движении, в каждой эмоции ощущалась воля, воля самца, что брал своё, и брал, не гнушаясь чьего-либо мнения.       Она отчаянно взвизгивала всякий раз, когда его сочащееся пряными соками острие мстительно врывалось в самые тёмные и сакральные места её юных теснин, и врывалось так, что скрывалось в них во всю свою внушительную длину, по самый свой корешок. Пушистый мешочек львиного наследия угрожающе тёрся о её ухвостную плоть; плотный и пульсирующий от вожделения он был готов в любой момент исполнить свою пленницу, исполнить все те её глубины, что полагались лишь избранному и любимому льву, а ныне же безнаказанно расхищались им, безродным, не знавшим чести чужаком. Её чужаком.       Кову впервые брал так самку, и чем больше он это делал, тем больше изумлялся тому, отчего же не додумался до этого ранее. Узенькая и упругая плоть куда чувственней и ярче обвивала его пылающий корнишон, прелая влага любви делала эти прикосновения ещё приятнее и сочнее. Это не шло ни в какое сравнение ни с уже весьма истрёпанной писей Витани, ни с весьма колкой и огрубевшей, пусть и весьма цепкой ложбиночкой мамы — это было что-то такое, чего он отныне по-настоящему желал от всякой своей львицы.       Навалившись на грудь Киары сверху, он вонзился в неё так сильно, как только мог, а затем сжал клыки и прикрыл глаза, издав сдавленный стон. Его возбуждённая плоть чуть дрогнула, извергаясь волною своего желания и уже вскоре в принцессинской ложбинке стало не только тепло и тесно, но и мокро и вязко.       Тяжело отдышавшись и чуть попридя в себя, он снова смерил взором измученную мордочку своей пленницы, что покорливо, боязливо и обречённо выжидала следующих, ещё более страшных намерений льва.       — Привыкай, папенькина дочка, — он устало и небрежно вытянул свой сочащийся дрын из её истянутой и надорванной впадинки, — Очень скоро королём стану я, и тогда ни один восход солнца не обойдётся без нашей тесной близости.       Он коротко усмехнулся и ехидно шлёпнул лапой по носу совершенно сокрушённую и разбитую наследницу прайда, а затем медленно и грациозно, точно и впрямь примеряя на себя роль правителя саванны, приподнялся с истёртой и истрёпанной шкурки не принцессы, но своей будущей невольной львицы.       — И чего, дальше-то с ней делать что? — недоумённо почесал загривок Нука, ощущая как от наблюдения за истерзанным и осеменённым подхвостьем дочери Симбы его шип вновь начал пробуждаться.       Кову окинул задумчивым взором их нечаянную пленницу. Измученная, боязливо упрятавшая мордочку под лапками и свернувшись в клубок, ещё недавно изящная и грациозная львица теперь производила крайне жалкое впечатление: её измятая, переляпанная грязью, кровью и семенем шёрстка стопорщилась и слежалась густыми комками, загривок и бёдра пестрели от алых следов когтей небрежных в своей страсти львов, губы и подбородочек слиплись от густого и обильного семени, от него же блестели и сочились уже порядком изодранные и оттянутые прелести принцессы.       — Привести бы её чуть в порядок, — брезгливо поморщился черногрив, озадаченно осматриваясь вокруг.       — С какого шакала вдруг? — насупился Нука, и впрямь не понимая намерений младшего брата. — Может нам ей ещё и лапы начать лизать?       — Ты хочешь драть её прямо такой? — заприметив неподалёку влажный след от водоёма, Кову вновь обернулся к своему бесхитростному охотнику по львице, — Я бы предпочёл её отмыть и ещё парочку раз поприходовать, прежде чем сюда успеет нагрянуть её папаша.       — Дело говоришь, — зафырчал слюною драногрив, поглядывая на покорливо поджавшуюся самочку у своих лап, — Мало того, что шлюха, так ещё и неряха! — он с довольным хохотом огрел пушистое бедро львички своей лапой, просто так, чтобы знала, как марать себя почём зря.       Киара издала едва заметный жалобный стон, пытаясь поскорее упрятаться под шёрсткой от столь несправедливых к ней самцов, да и заодно от всего этого сумасшедшего мира.       — Чё ты стонешь, потаскушка? — не мог угомониться Нука, — Выдрали мы тебя и впрямь как надо. Что, думаешь, стала дикой львицей, взошла к самим звёздам? А вот нет, теперь ты просто какая-то безродная, бесхозная львиная шлянь. Да, вот так!       Принцесса снова изошлась в стонах, ещё сильнее поджимая лапки к мордочке. Пусть эти самцы и увидели все её сокровенные и уже весьма разбухшие тайны, но позволить им увидеть свои слёзы истинная королева земель прайда попросту была не в праве.       Кову лишь хмуро покачал головой, не изловив повода для излишнего веселья:       — Будешь заниматься словоблудием дома. Теперь давай, бери её за хвост, да тащи за мной.       — А не хочешь помочь, термит? — недовольно сощурился драногривый, оглядываясь на свою весьма массивную, неприглядно-породистую ношу.       — Не хочу. Ты её первый взял, вот ты и неси. А мне подумать надо, как-никак, из нас двоих именно я — избранный наследник престола. Так что давай, хватай эту крупастую сучку, да поменьше болтай: мало ли тут ушей.       Нука фыркнул пуще прежнего и с новой силой прихлопнул ляжку львички:       — Слыхала, киса? Он избранный наследник престола, а ты избранная… избранная норка для моего… моего скользкого прайда. Ахах, скользкого прайда, поняла, да? Поняла?.. Да чё ты так ревёшь-то? Хочешь, чтобы мы тебя отпустили? О не-е-ет, пися, мы только начали!