Сборник по Баронессе Сэц-Дамье

Вот уже третью неделю в столичном особняке герцога Алва было неуютно. Нет, все три этажа, подвал, сад и все дворовые помещения содержались в полном порядке — крыша не протекала, уголки и закоулки прометались от паутины, пыль убирали служанки с перьевыми метелками, ковры регулярно чистили и выбивали. Столичный особняк соберано содержался не хуже, а по наблюдениям тех немногих, кому посчастливилось побывать и при дворе, и в гостях у герцогов Алва, даже лучше королевского дворца. Но, и с этим согласились бы и прислуга, и гости, и постоянные жители, что-то было не так. Вернее, не что-то, а кто-то. Герцог Окделл, оруженосец герцога Алва, грустил, и вместе с ним грустил весь дом. Вздыхала Кончита, когда ее булочки и пирожные возвращались в кухню не съеденными. Не крутились на лестнице второго этажа Фернанда, Гуапа и Линда в надежде улыбнуться молодому дору, стрельнуть глазками и заметить выступившую на его щеках краску. Юный паж Пако жаловался, что дор Рикардо совсем перестал его замечать, и даже не требует новых перьев, свечей и бумаги! Хуан укоризненно качал головой и ждал, когда Окделлу надоест страдать из-за очередной глупости — ведь достойных причин страдать у него больше не было, дор Алва позаботился! Сам хозяин дома не пытался поднять настроение оруженосца — хотя, как замечал тот же Хуан, если и пел в кабинете вечерами, то довольно тоскливые песни, а если и пил — то без привычных буйств и разрушений. Даже о камин пустые бутылки не бил больше недели, а то и вовсе проводил вечера и ночи вне дома. То во дворце, то на площади Оленя, то в салоне Капуль-Гизайлей… И только друзья — оруженосцы Валентин Придд граф Васспард и Эстебан Колиньяр маркиз Сабве, понимали, что дело очень серьезно. У Ричарда Окделла пропало вдохновение. Все. Совсем. Первую неделю этот состояние не вызвало особого сочувствия — даже наоборот, ведь в этот раз Валентин смог спокойно отредактировать последний роман баронессы Сэц-Дамье, не прерываемый каждодневными требованиями Дика заменить ту или иную сцену. И Эстебан, которого привередливый автор не просил перерисовывать иллюстрацию, потому что она “не отражает всю силу любви во взгляде”, тоже только радовался. Но прошли шесть дней, и оба поняли, что Дик, принеся последние правки к роману, ни разу не позвал их, чтобы поделиться новой задумкой. Или хотя бы идеей. Нет, он все еще просиживал в библиотеке, вдумчиво глядя вдаль сквозь тяжелые свинцовые переплеты окон. Вздыхал, но не как раньше, поглощенный развернувшимися перед ним картинами, а потерянно. Шел угощать морковкой Сону, сидел на бортиках фонтанов, даже фехтовал понемногу — правда, герцог Алва мгновенно выбивал у него шпагу и после третьего раза недовольно отсылал прочь. К концу второй недели друзья были серьезно озабочены, вытащили приятеля на петушиные бои, на представление уличного театра, провели по лучшим (Валентин) и худшим (Эстебан) тавернам Олларии — но даже гоганский колорит, мясо по-кагетски и две с половиной талигойские драки и разбавленное водой пиво не привели его в чувство. На все вопросы Дик отвечал, что у него больше нет идей — он уже написал все, и повторяться ему не хочется. И про приключения синеглазого графа в Талиге, Талигойе и даже окрестностях Гальтары. И о приключениях четырехпалого капитана — в странах дальних и ближних. Охвачены были и морисские родичи герцога Алвы, и алатские, и дикие бирисские племена, и просторы степей Сагранны и Варасты, и родной Надор с его горами, лесами и болотами, и бергеры-агмы, и презренные вариты. Даже святой город Агарис фигурировал в нескольких романах, к возмущению эсператистов и верных олларианцев, объединившихся в своем праведном гневе против “противоестественной и богохульной гнусной похабщины”. Хула и поношение, щедро рассыпаемые с амвонов приходских и домовых церквей, вызвала небывалый интерес к романам баронессы, так что тираж пришлось дважды допечатывать. По инициативе Валентина — в Кадане, чтобы не вводить в искушение тех, кто боялся обещанных епископом Авниром мучений в Закате больше, чем любил звон золота в жизни земной. Со страхом перед кардиналом Сильвестром же и вовсе не стоило заигрывать. Дело было не в деньгах — два наследника процветающих герцогств не испытывали нужды в средствах, хоть и радовались возможности не зависеть от строгих отцов. Да и Окделл сумел привести свою провинцию в лучшее состояние за годы популярности удивительных любовных романов. Разумеется, до приличного дохода герцогству было далеко, но и замок был отремонтирован на совесть, и самые срочные бюджетные дыры закрыты. Можно было продолжать, можно было остановиться и ждать отдачи от уже оплаченных изменений… Но ни разговоры о Надоре, ни об издательстве и договорах, ни о ждущих читателях не стимулировали Дика снова погрузиться в придуманную реальность, которая бы так и просилась выплеснуться на страницы. — Напиши о прекрасной королеве, — наконец предложил Валентин, поморщившись. Влюбленность Дика в Катарину никто из них старался не вспоминать, но ситуация была критическая, и в ход следовало пускать все, даже самое опасное оружие. — Не хочу, — безразлично пожал плечами Дик. — Да и о чем? Чтобы ее спасали от разбойников? Было. Смена династии? Уже писал. — Ну пусть ей угрожает зло, — посоветовал Эстебан. Валентин мысленно скривился — лекции графа Штанцлера о двух крыльях зла, угрожающих страдающей невинной прекрасной королеве, навязли в зубах и у него самого, и тем более у Дика. Одно из крыл при ближайшем знакомстве оказалось совсем не таким уж зловещим, а после первого года службы и выигранной войны стало восприниматься как само собой разумеющееся. Второе, с которым оруженосцы не заводили близкого знакомства, если и доставляло неудобства, но скорее из-за романов баронессы. Впрочем, откровенное осуждение церкви добавляло книгам пикантности и увеличивало тиражи. А страдающая королева читала все, даже самые разнузданные романы, и после передавала через издательство пожелания, после знакомства с которыми в ее страдания верилось еще меньше, чем в невинность. — Да не бывает зла, — Дик тоскливо посмотрел в окно библиотеки, за которым колыхались цветущие ветви каштана, и вышел. Валентин и Эстебан переглянулись. Нет, такое настроение никуда не годилось. — Если зла не бывает, его следует придумать, — задумчиво произнес Валентин, оглядывая одно из лучших собраний сочинений в стране. — Леворукий? — Эстебан потянулся к альбому с гальтарской живописью, из которого он нередко черпал свое вдохновение. — Слишком банально, — Валентин отмахнулся, нащупывая решения, — нужно придумать какое-то совершенно новое зло. Ни на что не похожее. — Призраки? Выходцы? — Эстебан увидел мгновенно заледеневший взгляд светло-серых глаз и исправился. — Чудовище? — Какое чудовище? Почему-то обоим вспомнился незабвенный капитан Арамона со своими рингравами и цепью, повешенными на крюк лампы в обеденном зале Лаик. Зрелище было и вправду чудовищное, особенно вопли и прыжки, но на зло не походило. И уж тем более, на героя романа. Романтичности в капитане Арамоне не было ни в трезвом виде, и еще меньше — в более часто встречающемся пьяном. — Нет, — задумчиво протянул Валентин, начиная расхаживать по морисскому ковру, заглушавшему шаги, — читателям нужен злодей, который поражает глубоко спрятанным благородством. — Изгнанный наследник? — оба покачали головой. Про это Дик уже писал и не раз, не говоря уже о Дидерихе, у которого любой разбойник мог похвастаться древней родословной, благородным происхождением и несправедливыми обвинениями. Будучи бастардом, в своих книгах он давал своим героям все то, чего не досталось ему самому — славу, любовь прекрасных женщин, месть и возможность посмотреть на унижение своих мучителей. В этом героям помогали то могущественные волшебники, то высшие силы, то просто небывалые стечения обстоятельств. Что, с точки зрения Валентина, говорило о мелочности и трусости самого Дидериха — ведь если бы его герои добивались успеха и справедливости самостоятельно, их было бы за что уважать. — Жертва проклятия? — эта идея показалась многообещающей. — И проклятие не позволяет ему выходить на солнечный свет! — Эстебан с сожалением глянул в окно. Сейчас бы сорваться на конную прогулку вдоль Данара, наслаждаясь весной, птичьим щебетом, цветами и цветочницами. — И что же он делает? — Сам Валентин сидел бы в кабинете при свечах и занимался бумагами. Как отец. Его передернуло. — И у него есть крылья? — Все-таки Штанцлер со своими наставлениями был заразен… Но лучше уж крылья, чем щупальца или рога… Особенно рога — граф Савиньяк и так редко отзывался о творчестве баронессы Сэц-Дамье положительно. А уж если он решит, что обнаружил сходство между оленем на своем гербе и злодеем, то снова будет ругаться, а Дик — краснеть и возмущаться. — Крылья мы не сделаем, — Эстебан подскочил, — нужно что-то попроще. Гроб! — В каком качестве? — это была удивительная идея, хотя, как и многие идеи Эстебана, слишком поспешная и недостаточно продуманная. — Он будет жить в гробу! — подтянув к себе чистый лист из стопки, которой они хотели побудить Дика к письму, он схватил перо и набросал несколькими линиями стоящий в пещере деревянный ящик, из которого торчала босая нога. Пристрастия широкой публики и многочисленные письма читателей, восхищающихся иллюстрациями определенного рода, привели к тому, что обнаженная натура давалась Эстебану несколько легче, чем одежда. Тем более, что синеглазый граф, черноглазый барон и прочие любимые автором персонажи предпочитали богатые наряды, украшенные кружевами, расшитые жемчугом и драгоценными камнями, требующие очень тщательной прорисовки. У Дика перед глазами был герцог Алва и его обширный гардероб, сшитый лучшими портными королевства, и поэтому детали графских нарядов и выездов придумывались особенно удачно. Эстебан видел вдохновляющую одежду во дворце и на приемах, а обстановку в особняке на улице Мимоз, да и герцогство Колиньяр тоже могло похвастаться и золотом, и искусством краснодеревщиков. Но тратить часы на то, чтобы наборный паркет из гаунасского золотого дуба выглядел на иллюстрациях узнаваемо, не хотел. — В гробу невозможно жить, слишком тесно. Возможно, он вынужден там спать? — Валентин с сомнением смотрел на ногу и пещеру. Впрочем, стоит добавить сундуки для одежды? Ширму, умывальный столик, письменный стол… Пещера приобретала знакомый по рассказам вид походного маршальского шатра, только вместо складной кровати стоял гроб. Не хватало только бутылок с вином, пистолетов и шпаги, небрежно положенных рядом с кроватью. И брошенных на пол сапог. — Отлично! Я знаю гробовщика! — Эстебан умчался, оставив Валентина гадать, зачем придуманному злодею настоящий гроб, и что они будут с ним делать. Впрочем, и злодею в пещере не хватало привлекательности, свойственной героям необузданной Диковой фантазии. Валентин закрыл чернильницу, отложил перо на подставку, чтобы его не сдуло сквозняком со стола. Испортить прекрасный ковер пятнами будет совершенно лишним. И решил, что ему пора вернуться к маршалу Рокслею. Возможно, ему удастся навести разговор на воспоминания маршала о походах… На следующую встречу Эстебан пришел встрепанный и с мешком в руках. Мешок из грубого льна рычал, выпячивался во все стороны, и трещал. — Это что? — удивленно спросил Дик, и Валентин порадовался, что Эстебан нашел простой способ развлечь приятеля. — Ызарг? — Это не ызарг, — обиделся Эстебан, — это благородный злодей! Он захлопнул дверь в библиотеку, убедился, что окна закрыты, и вытряхнул содержимое мешка на пол. С мявом и рычанием из мешка рванула черная молния и исчезла под одним из книжных шкафов. — Кот? — уточнил Валентин. — Злодей! — показал расцарапанные перчатки Эстебан. — Благородный! — И где ты его взял? — Дик уже опустился на четвереньки и сидел у шкафа, заглядывая в щель с осторожностью. Злодей сменил рычание на шипение. — У гро… в городе. — У него удивительные синие глаза, — сообщил Дик, засунув в рот поцарапанный палец. — Именно! Самый подходящий спутник для черноглазого барона. Синеглазый граф с синеглазым котом не так хорошо смотрится. — Эстебан кинул перчатки другу. — Все равно новые заказывать. Дик вздохнул, надел перчатки и снова наклонился, пытаясь достать животное. Кот выскочил с торца, промчался по ковру, прыгнул на подоконник, ударился о стекло и отскочил на стол. Валентин едва успел убрать чернильницу, а кот спрыгнул, разбросав задними лапами бумаги, и помчался к выходу. Эстебан кинулся его ловить, промахнулся, столкнулся с Диком и упал на пол. — И кого же вы на этот раз притащили в мой дом? — герцог Алва стоял в дверях, держа под брюхо пойманного кота, и с интересом разглядывал мизансцену. Теперь было видно, что встопорщенная густая черная шерсть была не очень длинной, но лежала ворсинка к ворсинке, как лучший бархат, а ярко-голубые глаза возмущенно сверкали. Хвост качался из стороны в сторону, выражая переполнявшее кота недовольство. — Это Зло… — начал Дик, пытаясь спихнуть с себя Эстебана. — Герцог, — как всегда вовремя вступил Валентин, отмечая презрительное выражение, с которым на него смотрел черный синеглазый кот и насмешливое от хозяина дома. — Кота зовут Герцог. Алва хмыкнул, поднял спокойно висевшее животное повыше и рассмеялся. — Во-первых, это дама, — поправил он. — И стоило бы назвать ее… — Герцогиня? — тихонько попытался угадать Дик. — Скорее, маркиза, — Алва подмигнул Эстебану, — но раз уж вы все трое замешаны, будет красавица Баронессой. — Хуан? Из-за плеча герцога вышел неизменно готовый ко всему домоправитель, забрал переданное животное, поклонился и ушел. За ним, ласково приговаривая по-кэналлийски “Кье гата тан бонита!”, побежали Фернанда с Гуапой. — А что я?! — возмутился Эстебан под взглядами товарищей, вставая на ноги. Валентин оглядел сбитый ковер, разбросанные по полу бумаги, упавшие с полок свитки и тяжело вздохнул. Тоска, захватившая особняк, сменилась оживлением. Смеялись служанки, когда Баронесса выскакивала из засады, охотясь на их перьевые метелки. Ругался Хуан, обнаружив царапины от когтей на натертых воском полах и сбитые ковры. Радовалась Кончита, которую кошка благодарила за сливки и мясо громким басовитым мурчанием. Пако рассказывал конюшим, как его разбудила кошка, когда орала ночью под дверью спальни соберано, и как Хуан самолично отнес ее в кухню, где ей поставили корзинку. Дик, попытавшийся приручить голубоглазую красавицу и не преуспевший, лишь вздыхал сильнее. Валентин с Эстебаном, избегая попадаться на глаза Хуану, не оценившему кота в мешке, думали, куда спрятать гроб. Возможно, если бы Эстебан дал себе труд задуматься о последствиях, он не стал бы просить гробовщика доставить заказ в особняк герцога Алва, а нашел бы комнаты или снял домик в предместьях. Увы, горячая натура и привычка выходить из воды и неприятностей если не сухим, то освеженным и с сувенирами на память подвела его и сейчас. Ни в комнаты, ни в библиотеку, ни в столовую гроб принести было нельзя. Не было у герцога Алвы и заброшенного чердака, так как Хуан следил за порядком во всем доме. И уж тем более не стоило попадаться на глаза самому герцогу — если большая часть экспериментов баронессы Сэц-Дамье вызывала у него лишь смешки, то гроб все же казался Валентину намеком довольно дурного толка. Приказчики и слуги от заминки начинали нервничать, и времени на раздумья не оставалось. — Сюда, — Валентин показал на утопленные в земле двери погреба, через которые в особняк доставляли продукты. Сверкнул глазами на любопытных кэналлийцев, отгоняя прислугу, велел открыть погреб и отойти. Пронеся укрытый мешковиной изящный гроб красного дерева мимо корзин с яйцами, связок чеснока, полок с сырами и мешков с мукой и крупами, они прошли в самую дальнюю и холодную часть, где хранились окорока и копчености, а на привезенном льду дожидалась подачи к столу свежая рыба. — Куда ж покойника к еде? — попытался наставить молодежь на ум приказчик средних лет, укоризненно качая головой. — Чтобы не испортился, — отрезал Валентин, выставляя носильщиков обратно и, убедившись, что они покинули особняк, закрыл двери погреба. Когда он вернулся к Эстебану, тот стоял, скинув мешковину и сдвинув крышку, и задумчиво смотрел внутрь. В свете свечей выглаженная и вощеная поверхность казалась зловещей, а внутренняя шелковая обивка гроба словно поглощала свет. — Ложись, — Эстебан кивнул Валентину на гроб. — Это была твоя идея, так что право первого испытания принадлежит тебе, — Валентин вообще не был уверен, что знает, в чем цель этой затеи. Обычно Дик придумывал поворот сюжета, который нужно было проверить на реалистичность или уточнить какой-то момент. Сейчас же они намеревались поступить наоборот. А потом убедить Дика написать новый роман. Эстебан вздохнул и снял сапоги, а потом аккуратно залез внутрь. — Не вздумай закрыть меня внутри, — предупредил он. — Разумеется, ведь мы не озаботились просверлить отверстия для дыхания, — Валентин поправил крышку так, чтобы осталась щель в ладонь, и спросил, — и как там? — Тесно, — отозвался Эстебан. — Не повернуться. Если наш злодей проводит в гробу весь день, то этот гроб должен быть шире и глубже. А еще тут жестко. И под голову бы подушку. — Можно взять одну из подушек из моих комнат, подождешь меня? — Нет уж, помоги мне выбраться. И следующим проверяешь ты. Довольно скоро Эстебан с Валентином вернулись в погреб с подушкой и плащом, который собирались положить на дно для мягкости. Эстебан отодвинул крышку, чтобы Валентину было удобнее залезать, и заорал от ужаса. Мрак внутри гроба зашевелился, распахнул синие глазищи и прыгнул прямо на него, в последнее мгновение отвернув в сторону. — Что ж, одной злодейке этот гроб несомненно понравился, но почему она решила туда залезть? — Она? — Эстебана трясло, подсвечник выпал из руки на пол, а идея с гробом больше не казалась ему смешной. Олларианские проповеди о Леворуком, повелителе кошек, и подчиняющихся ему тварях, которые он пропускал мимо ушей, вспомнились самыми грозными строчками. Праведником Эстебан себя не считал, да и не стремился к благодати, до сих пор считая, что удовольствие от скачки, вина, хорошей драки или хорошей шутки и времени, проведенного в веселой компании стоит будущего суда. Когда еще Создатель вернется в Кэртиану, и вернется ли вообще? Может, это случится когда-нибудь очень не скоро, лет через тридцать, так что же теперь, не жить и не веселиться? А вопрос Рассветных садов Эстебан как-нибудь решит, в конце концов, он же наследник герцога. — Кошка. Интересно, чем ее привлек гроб? — Ах ты скотина! — выяснив, что его душе ничего не угрожает, Эстебан выплеснул весь свой страх в одном долгом ругательстве. И только после того как Валентин повторил свой вопрос, вспомнил. — Она же и у гробовщика в гробах сидела. Я ее там и увидел, правда при свете дня, и выкупил. — Действительно, очевидно. Пожалуй, стоит прикрыть его и выйти. Спрятав гроб под мешковиной и принесенными из соседнего помещения мешками и ящиками, они прошли сквозь уставленные корзинами и бочками помещения и вышли из погреба в кухню. Перед ними собралась вся кухонная челядь, взволнованно переглядываясь и перешептываясь. Истопник угрожающе держал колун, Гуапа метлу, а пара кухонных девушек вооружилась сковородками. Впереди стоял мрачный невыспавшийся Хуан, положив руку на эфес шпаги, а рядом с ним и чуть позади стояла Кончита с поварским ножом. Вокруг ее юбок обтиралась Баронесса, нервно подергивая высоко задранным хвостом и помуркивая. — Что-то случилось? — заставил себя спросить Валентин, несколько обескураженный встречей. — Вы мне скажите, господа, — домоправитель убрал руку со шпаги и окинул их уничтожающим взглядом, — кто кричал и почему. — А, — бледность Эстебана сменилась краской смущения, — приношу свои извинения. Я споткнулся и уронил свечу. Ничего страшного. Девицы прыснули, мужики не скрывали усмешек, возвращаясь к работе. Баронесса снова мявкнула, на этот раз даже с гордостью. — Да что же вам понадобилось в погребе, ваши милости? — всплеснула руками Кончита, осматривая их с материнской заботой. Валентин с некоторым облегчением вспомнил, что подобрал укатившееся яблоко из одного из ящиков, которым они замаскировали гроб, и вытащил его из кармана. Сморщеное, на свету оно выглядело настолько жалко, что слова о желании полакомиться застряли у него в горле. — Фруктов захотелось, — он пожал плечами, словно и сам понимая всю неразумность своей идеи. — Идите… в гостиную, господа, — удержался от более четких указаний Хуан, разворачиваясь. — Да-да, я вам пришлю легкие закуски со служанкой, — Кончита перехватила нож поудобнее и отобрала яблоко. Пришлось ретироваться с кухни. Следующие три дня вернуться в погреб незамеченными не выходило — мешали то задания от Рокслея и Килеана-ур-Ломбаха, то переполох из-за принесенной под дверь кабинета герцога Алвы мыши, спасибо Создателю — дохлой. Валентин уже сожалел о проявленном Эстебаном энтузиазме и его инициативности, а Дику не становилось лучше. Его меланхолия становилась даже глубже, несмотря на все старания друзей и прислуги его развлечь. Ни прекрасная погода, ни щебет фрейлин во дворце, ни письма читателей, надеющихся на новые романы не оказывали хоть сколько нибудь целебного действия. Даже кошка, несомненно оживившая обстановку в особняке, не помогла. Напротив, она не раз выбирала Дика и его вещи предметом своих игр. По большей части они были безобидны — погрызенные перья, сброшенные со стола предметы, оставленные на одежде и постели шерстинки. Но когда прячущаяся под столом Баронесса умудрилась порвать Диковы шелковые чулки прямо перед выездом во дворец… Валентин понял, что надеяться приходится только на злодея в гробу. В погреб Эстебан и Валентин сумели прокрасться только глубокой ночью — когда чистящие кухню слуги уже легли спать, но до того, как начинали печь хлеб. Держа свечи, они дошли до ледника, отодвинули в сторону оставшиеся ящики и тюки, сняли мешковину. Стоящий у стены гроб выглядел исключительно зловеще. Валентин сдвинул в сторону крышку и вздрогнул. В гробу кто-то лежал — темное пятно в изголовье бросалось в глаза на фоне белой шелковой обивки. Он замер, готовый бить кинжалом, но лежащий не шевелился. Возможно, дело было в атмосфере тайны — но фигура злодея обрела плотность и реальность. — Что такое? — Эстебан стоял в ногах. Медленно и осторожно Валентин подцепил кинжалом… свой плащ и подушку, оставленные в прошлый раз, и тихо выругался. Вздохнув поглубже и обругав себя за то, что не догадался, а еще правильнее — не предусмотрел, он разулся, расправил плащ и улегся в гроб. Эстебан услужливо задвинул крышку обратно, оставив Валентина почти в полной темноте. Согласившись, что там действительно тесно и не развернуться, Валентин помог Эстебану снова спрятать гроб. Тот был задумчив, а к добру это никогда не приводило, и Валентин поспешил его увести. Наутро они удивились тому, что слуги были словно напряжены. Кого-то послали купить еще чеснока взамен исчезнувшего, Кончита ругалась на подгоревший хлеб, истопник оправдывался. К вечеру Валентин удивился букету из веток рябины на окне, а Дик сказал, что точно слышал Пако, шептавшего четверной заговор, потому что на кухне само собой скисло молоко. Хуан пил шадди и обходил владения чаще, чем обычно, и только герцог Алва привычно заперся в кабинете, вызвав Линду убрать с пола очередную мышь. Во дворце во время полагающихся приемов и церемоний тоже было не очень ладно — новый памфлет о злокозненности книг Сэц-Дамье, выпущенный епископом Авниром, почти не обсуждали, хотя последний изданный роман уже весь раскупили. Вместо этого Валентин услышал двух придворных, делившихся слухами о том, что с кладбищ пропадают покойники. По словам спрошенного вскользь маршала Рокслея, епископ Авнир винил в этом эсператистов. Увы, Авнир винил их в любых бедствиях и невзгодах, от плохой погоды до дурной болезни. В салоне у прекрасной Марианны за игрой в карты Эстебан, уставший смотреть, как Килеан-ур-Ломбах безуспешно пытается обыграть в карты текущего покровителя хозяйки салона, услышал, как Салиган смеялся над последним слухом — что герцог Алва на самом деле был убит во время варастийской кампании, и что сейчас он оживший труп. В качестве подтверждения приводили удивительное небесное явление пронзенного сердца, случившееся на церемонии его награждения. Приехав в особняк герцога Алва, Эстебан рассказал об этой интересной теории Валентину и Дику, но Валентин не удивился, а Дик возмутился — после того, как он прошел войну рядом с герцогом, сомневаться в умениях первого маршала было невозможно. Рассердившись и на придворных, не нюхавших пороха, и на Эстебана, Дик распрощался и отправился к себе. — Напрасно ты его задел, — вздохнул Валентин, — и так вдохновение к нему не вернулось. — И у меня есть идея, как это исправить! Я уже придумал двойной гроб, завтра отвезу мерки… — Эстебан почти подпрыгивал от нетерпения. — Двойной гроб?! Зачем? — Ну раз в обычном тесно, а наш злодей должен там спать. И Дик же пишет любовные романы, то есть спать в гробу злодей, ставший романтическим героем, будет вдвоем… — С кем?! А впрочем, неважно, — Валентин успел схватить приятеля за запястье и остановить его порыв. — Никаких дополнительных гробов! — Но почему? — это было обидно. В конце концов, Эстебан старался, придумывал, воплощал задуманное, а Валентин, как и подобает редактору, безжалостно вырезал из текста и черновиков все нелогичное. — Вот и предлагай сам тогда, как помочь Дику. Справедливость упрека поддерживалась привычкой проявлять инициативу и тем самым самостоятельно выбирать сравнительно разумный (на взгляд Валентина, не всегда разделяемый его начальниками) способ достижения поставленной цели. Этот метод помогал обойти строгость менторов в отцовском доме, а потом в Лаик. После привычка возглавлять то, что не получалось остановить пригодилась и на службе, позволяя справляться с поручениями, и уж конечно была незаменима при редактуре и проверке романов баронессы Сэц-Дамье на реалистичность. О чем бы ни шла речь в романах исключительно фривольного содержания. — Мы используем слухи и старый гроб, — Валентин обрадовался, как все удачно складывается. — Дик захочет защитить герцога Алву, и не сможет удержаться от того, чтобы расследовать тайну. А поскольку он так удачно рассердился на нас, то ему некого будет позвать на помощь. — И как мы это сделаем? — отбросив идею двойного гроба так же легко, как ей загорелся, Эстебан наклонился вперед. Найти розы в месяц Весенних Волн оказалось непросто. Дикорастущие были признаны слишком мелкими и банальными — некрупные розовые бутоны приятно пахли, но быстро осыпались. В дворцовых оранжереях нашлись темно-бордовые, только начинающие зацветать. Навещая свою мать-фрейлину, Валентин сумел скрыться с глаз ее любопытных подруг и срезать шесть роскошных цветов. Первый цветок они подбросили Дику на постель, в надежде заинтриговать. Все еще находясь в ссоре, Эстебан и Валентин не знали, что именно предпримет их друг, но не сомневались, что он обязательно заинтересуется таким прямым знаком симпатии и намеком на пылкую страсть. А следующим вечером они бросили еще одну розу ему на порог, другую — на лестницу, третью у входа в кухню и четвертую — у входа в погреб. Последнюю Валентин положил на гроб, раздвинув укрывающие его мешки (и найдя пропавший чеснок) в сторону. Эстебан очень хотел остаться на ночь в герцогском особняке, чтобы полюбоваться на произведенное впечатление, но Валентин был непреклонен — для успеха затеи они должны были отсутствовать. Тем более, что охранявший сон соберано от Баронессы Хуан заметил бы их и заподозрил в первую очередь. Никогда еще служба во дворце не тянулась так долго, даже дворцовые сплетни, обычно разбавляющие монотонное ленивое дыхание королевского двора смешками и вздохами не были в силах отвлечь Валентина и Эстебана от ожидания новостей. Дик должен был обратиться к ним — ну к кому же еще? — с новой идеей романа. Увы, новостей от их приятеля не было — но когда во дворец прискакал разозленный так, что от него шарахнулись и придворные, и караульные герцог Алва, Валентин испугался. Что мог натворить Дик? Впрочем, ожидание не затянулось, первый маршал ворвался к Рокслею и скорее потребовал, чем попросил отпустить его оруженосца на остаток дня. — Могу я узнать, что натворил граф Васспард? — Генри Рокслей сглотнул, но не спешил отпускать своего подопечного на растерзание. — У меня возникло несколько вопросов о гробах, и я уверен, что граф Васспард сможет удовлетворить мое любопытство. — От взгляда герцога хотелось спрятаться, а его пальцы постукивали по эфесу, требуя согласиться с требованием или погибнуть. Рокслей в растерянности отступил на шаг, словно сомневался в разумности герцога, и Валентин, побледнев, выступил вперед и поклонился. — Разумеется, герцог, я в вашем полном распоряжении. Рокслей облегченно выдохнул, а Алва развернулся так резко, что его плащ взлетел, сметая бумаги со стола, и быстрым шагом направился к выходу. Валентин поспешил за ним, гадая, что же случилось с Диком. — Кто еще замешан… Глупый вопрос. Пошлите за маркизом Сабве, — бросил Алва на ходу встреченному караульному. — Чтобы был у меня в особняке в течение часа. Дорога от дворца Валентину почти не запомнилась. Его серый мориск держался на расстоянии от коня герцога, так как тот разделял настроение своего хозяина и был готов укусить любого, посмевшего оказаться в досягаемости. Оставив лошадей Игнасио, который принял поводья молча и не поднимая глаз, герцог бегом поднялся по лестнице на третий этаж. Хуан, еще более невыспавшийся, чем обычно, ожидал неподалёку и тоже окинул Валентина совершенно убийственным взглядом, но пропустил, не сказав ни слова. В кабинете на полу стоял знакомый гроб. Валентин приготовился ко всему — к допросу, к вызову на дуэль, к опале и даже к заключению в Багерлее. Он стоял в стороне, не шевелясь, пока герцог Алва, рухнув в кресло, снимал перчатки и выжидал, раздраженно ударяя ими о колено. Вечность спустя в кабинет прибежал Эстебан и замер с улыбкой, сползшей с губ при виде Алвы. — Извольте объясниться, господа, чем вам не угодили мои люди, и почему вы решили так зло над ними подшутить? — от угрозы в голосе хотелось сбежать. Валентин отстраненно подумал, что если их сейчас убьют, то гроб вот он, очень удобно. И двойного не понадобится, Алва их засунет в один, целиком или по частям. — Простите? — Эстебан еще не успел сориентироваться. Его вызвали со службы, он не находился в обществе смертельно разъяренного хозяина в течении часа. — Вам показалось смешным напугать моих людей? Вас не устроило их гостеприимство? — несмотря на позднюю весну, казалось, что их окружает лед. Смертельно опасный, подтаявший, непрочный весенний лед, где любой шаг может привести в черную гибельную пучину. — Скажете, что вы ни при чем? Герцог отбросил перчатки и пинком сдвинул крышку, чтобы достать из гроба плащ. Монограмма В-О-П, изящно вышитая шелком у воротника, словно разбила сковавший Валентина страх. — Я приношу свои извинения, герцог Алва, и согласен на любую компенсацию. Мы хотели развлечь Дика… герцога Окделла, и не подумали о том, что можем напугать прислугу. Это мой просчет. — Это была моя идея, про злодея в гробу, — Эстебан наконец сообразил, что произошло, и готов был потребовать свою долю в наказании. Алва выругался, но перестал сверлить взглядом провинившихся гостей. Откинувшись в кресле, он позвонил в колокольчик и велел Хуану, мгновенно заглянувшему в дверь, позвать Окделла. Дик зашел внутрь, кивнул друзьям с удивлением и привычно встал за креслом эра. — Наливайте, юноша. А вы — кивок Эстебану и Валентину — рассказывайте. — Примерно месяц назад нашего друга покинуло вдохновение, — осторожно начал Валентин. Дик ожидаемо вскинулся, чуть не разлив вино, но промолчал. — И тогда мы решили ему помочь с сюжетом нового романа, — продолжил Эстебан. — Но он не захотел нас слушать, поэтому… — Мы решили, что если он сам разгадает тайну цветов, то это подстегнет его воображение… — Каких цветов? — удивился Дик. — Пако мне недавно рябину принес на окно, но это он сам? — Рябина помогает от выходцев, — объяснил Алва, отпивая вино. — Полагаю, речь шла о розах? — Да, мы оставляли розы на кровати Дика, и выложили путь к погребу. — Валентин продолжал гадать, что пошло не так. — Не было у меня никаких роз, — в голосе друга звучала обида. — Розы были у меня, — Алва перестал злиться и теперь смотрел с усмешкой, — ваша кошка сочла меня более достойным кавалером и принесла цветы мне. Кроме тех, что утром нашла прислуга. Эстебан застонал и проклял противную хвостатую злодейку. — Так зачем вам понадобился гроб, и почему в погребе? Эстебан как раз объяснял свою теорию, когда Хуан постучал и, войдя, объявил о визите его высокопреосвященства кардинала Сильвестра. — Зови, — махнул кубком герцог, глядя на то, как выпрямляются и принимают придворно-нейтральное выражение лиц трое юношей. — Рокэ, — кардинал зашел в кабинет и замер, глядя на гроб посреди кабинета. Подушка, лежащая в изголовье, щеголяла черной кошачьей шерстью. — Ваше высокопреосвященство, — Алва встал и поклонился, отставив бокал на подлокотник кресла. Юноши тихо приветствовали кардинала. — Могу я узнать, что вы здесь делаете? — Сильвестр посмотрел на Валентина с облегчением, лишь мельком окинув взглядом Эстебана и Дика. — Пью Кровь, разумеется, — пожал плечами Алва. — Присоединитесь? Или приказать подать вам шадди? — Не стоит, благодарю, — Сильвестр мельком прикоснулся к груди, поправив наперстный знак, потянулся к второму креслу и замер. Повинуясь движению брови, Хуан, стоящий безмолвной тенью у входа, шагнул к кардиналу, наклонился и с каменным выражением лица убрал с сиденья мышь и слегка запыленную розу, потерявшую половину лепестков. Эстебан закусил губу, чтобы не рассмеяться. Валентин лучше контролировал себя, а вот Дик смотрел на разворачивающуюся сцену из-за спины Алвы с нескрываемым интересом. — Эээ? — Сильвестр не выдержал и сел в освобожденное кресло, продолжая удерживать знак на груди. — Подарки от поклонницы, — рассмеялся Алва. — Так чем я обязан вашему внезапному визиту? — Рокэ, — укоризненно продолжил кардинал, — что за ребячество. Вы же опора трона и один из наследников короны, а вокруг вас вечно какие-то слухи. Сегодня вы напугали пол дворца разговором о гробах, затребовали к себе Сабве и Васспарда, угрожали маршалу Рокслею… — Если бы я угрожал маршалу, это не было бы слухом, — Алва лениво откинулся на спинку и протянул Дику пустой бокал. — Войны давно не случалось, и скучно не только мне. Отправьте этих сплетников в Торку, хотя Рудольф с фок Варзов не скажут вам спасибо… Слава Создателю, у короля есть наследник, и это не я. Что до молодежи… Чему их могут научить во дворце? — Вижу, что я напрасно беспокоился, вы неисправимы, — кардинал встал и с неодобрением посмотрел на всех, — не провожайте. — Синеглазый граф — наследник короны, но не хочет трона, — неожиданно пробормотал Дик, мечтательно глядя куда-то вверх. — Он сбегает из дворца? Подделывает завещание? Вступает в сговор с капитаном королевской охраны? Все так же не обращая внимания на окружающих, Дик поискал взглядом чернильницу, перо и бумагу, наклонился над столом Алвы и принялся что-то яростно писать. — Идите к себе, юноша, там вам будет удобнее, — Алва сам налил себе еще вина и успел подхватить Дика, споткнувшегося о гроб на пути к выходу. — Получилось, — выдохнул Валентин. — Завещание? Корона? А как же злодей в гробу? — Эстебан был оскорблен в лучших чувствах. — Неисповедимы пути создателевы, — назидательно ответил Алва, еще раз посмотрел на гроб, потом на Эстебана, и подмигнул.