Лондонский мост крепко стоит.

Небо кутались в плотные серые облака. Плотная пелена дождя проливалась на город который день, погружая улицы в меланхоличное ожидание солнца. Жизнь исчезла и вместе с этим ускорилась. Текущая по дорогам дождевая вода в бело-желтых бликах разбивалась под туфлями спешащих прохожих, прячущихися под черными зонтиками. Осколками стекла брызги разлетались от автомобильных шин, визжащих на поворотах. Стук дождя заглушал привычный городской шум, запах свежей сырости перебивал все другие, приятные, как выпечка, и не очень, как внутренности телефонных будок. Дождь поглотил весь город и заставил его замолчать. Полностью. Римус был без зонтика, он их не признавал. Однажды его недешевый зонтик, купленный на отложенные деньги, сломался после второй бури, и после этого Римус категорически обходился без их помощи. Плащ из специальной ткани не давал сильно промокнуть, хотя голова и особенно уши успевали хорошенько промерзнуть, да и промокшие ноги в хлипких туфлях чавкали водой при каждом шаге. Римус шел, погруженный в мысли о бесконечной суете и в то же время ни о чем не думая. Без зонта в такую погоду, наверное, думается только о том, как бы поскорее добраться до дома и выпить горячего чая. Ушей коснулось что-то еще помимо ливневого рокота и отголосков мегаполиса. Внутренний дирижер опустил палочку, и хор мыслей сразу же смолк. Сначала Римус подумал, что ему послышалось, или это сам город с его кирпичными домами и жестяными трубами застенал лирическую балладу. По крайней мере, очень походило на то: звук исходил словно из ниоткуда и одновременно отовсюду. Легко звенящий струнный перебор плавно сменялся неторопливым боем, бесполый нечеловеческий голос сливался с музыкой и вместе с ветром ударял Римусу в грудь единой симфонией. — …Я смотрю на закат, И на сердце тоска, И рыдает душа, рвясь на волю. Наяву, как во сне, Кольца дыма в листве, Голоса и глаза с давней болью… Под полосатым тканевым козырьком обшарпанного магазина на перекрестке стоял юноша с гитарой. Черты лица смазывались, мокрые волнистые волосы облепили лоб, виски и шею, он был мокрым до нитки своей отяжелевшей футболке и прямых синих джинсах. Сбитые лакированные туфли блестели от воды. — О, как это странно… В самом деле странно… Римус хотел подскочить к нему, наорать за душераздирающее издевательство над инструментом — доставать гитару в такую влажность! — но не мог сдвинуться с места. Тело окаменело, превратилось в гипсовую статую. Вода стекала по лицу, заливалась в глаза, и отчаянно хотелось курить, отойти в сторону под такой же козырек такого же обшарпанного магазина, только вот ноги приросли к старой брусчатке, возомнив себя древесными корнями. Весь город молчал, чтобы Он говорил. — ...Кто-то шепчет: вот-вот Песню мир позовет, И трубач приведет всех нас в чувство. Снова солнце взойдет Для тех, кто так ждет, Снова смехом леса отзовутся. Помнишь смех? О, да, да, да… Это так странно… В самом деле странно… У Него кожа побледнела от холода, и пальцы слушались плохо, но музыка не переставала разливаться по улицам, уходя в свинцовое небо. Может, Он и был самим Лондоном, всей его сутью, может, его голосом говорили дома и пели птицы. Им визжали автомобильные шины, трещали телефонные звонки, лаяли псы и мяукали кошки, гудели провода, кричали музыкальные проигрыватели и телевизоры. Говорил ли Он Римусом тоже? Говорил, возможно. — ...Поверх душ мы тень ведём. И эта леди там бредёт, Светит ярко, и несёт нам Эту мысль. К золоту сведёт весь счет, Но если днями напролёт Мотив тот слушать, то дойдёт, Все – один, и один – все, Быть роком, но не роллом, о да… Энергия города впиталась через подошвы Римусу в ступни и крикнула в затылок «Лови!». Он сорвался с места, бросаясь ветру наперерез, электрические огни размыто вспыхивали в водяных стенах небесного замка, обрушившегося на землю. Он не знал, что говорило в нем, может, сам Лондонский Бог, но костью встала жизненная необходимость добраться до него, обратиться к нему. Вдохнуть льющуюся с неба воду, а потом услышать Его дыхание замерзшим ухом, умолять сказать ему что-нибудь. Увести по лестнице в небеса. Под козырьком никого не было — ни певца, ни гитары, ни их общей мелодии. Они поднялись наверх первее, чем Римус успел их догнать. Город помолчал еще немного и снова заговорил.