Научи меня смотреть розовыми стёклами

Время протекало незаметно, и эти струи воды превратились в, казалось, бесконечное количество лучевой терапии, химиотерапии, компьютерной томографии, МРТ и ещё огромного количества различных процедур, названия которых забывал не только Дима, но и Антон. И вот, наконец, спустя очередной месяц, Диму выписывают. Его дрожащие от широкой улыбки губы и слёзы счастья ещё надолго останутся на перефирии зрения. В машине Антона не холодно только потому, что на улице поздняя весна. Летняя жара подкрадывается, выпрыгивает, дышит прямо в шею, заставляя каплям пота стекать по ней. Дима по всей клишированности комедий сейчас должен достать платок из кармана джинсовки и промокнуть им лысину, но всё, что он сделал — высунул руку из окна, улыбаясь и глядя на то, как лучи солнца греют его ладонь. На светофоре Антон отрывает взгляд от дороги и смотрит на парня. Фиолетовые синяки от капельниц на тыльной стороне его ладони смешиваются с жёлтой яркостью солнца, образуя красноватый цвет. Антон замечает даже небольшой коричневатый оттенок. И он не может не чувствовать себя подавленно. Потому что никто не даёт гарантий, сколько продлится ремиссия после лечения. Никто не знает, случится ли рецидив и как скоро. Никто не ставит ставок, долго ли Дима будет держаться. Его не отпустили окончательно; сказали обязательно наблюдаться в стационаре. Сначала через три месяца после последнего обследования. Если никаких признаков дальнейшего развития опухоли не будет обнаружено — через шесть, а потом и вовсе раз в год. Антон тянет руку к длинным каштановым волосам, хочет растрепать их, в ответ получить притворное недовольство. Но стоит лишь почувствовать под своей ладонью стойкую лысину без единого волоска, он чувствует, как мурашки пробегают по коже. Потому что видеть Диму без волос — удар по и без этого расшатанной менталке. Он приветствует его, как героя. Необдуманные поступки только веселят, а эмоции, непрошенные, оставленные на предыдущей странице, пугают. И если это всё только в его голове, если вдруг он что-то не так понял, ему нужно просто… Выбраться. Сбежать. Забыть всё, как страшный сон. Вычеркнуть себя самого. Хмыканье Димы вытаскивает из очередного самокопания. Антон не решается заглянуть в его глаза, потому что знает, что Дима видит его насквозь: его тоску, грусть, искреннее переживание. Дима знает эмоции Антона лучше его самого, а в непонятные для него моменты объясняет их ему, почему и зачем так происходит. Дима, конечно, сам иногда стыдиться своей эмоциональности и открытости, но если он находит в себе силы делать это своим преимуществом, то почему Антон не может хотя бы попробовать? Дима отвёл взгляд, откидывая голову на сиденье. Одна единственная родинка на его голове стала видна, и она забавно подскочила, заставив Антона приподнять уголок губ в подобии улыбки. Проходит по меньшей мере минут двадцать, прежде чем машина останавливается у студии — той, которую друзья Димы снимали для репетиций. Девять утра, в это время начинается первая пара, и он точно знает, что Юля, Гоги и Слава предпочли провести время за наращиванием навыков игры на музыкальных инструментах. Ну, или за ссорами. Они отодвинули все разногласия, стоило лишь Диме в их общую беседу написать, что ему диагностировали рак. На удивление, эти трое выведали его больницу за какие-то десять минут, даже не спрашивая, и ввалились в его палату с радостью, тут же переходящей в грусть. С пакетами самых разных вкусностей, и с колонкой, на которую Слава записал первый куплет их совместной песни. Дима в тот момент ощущал себя чуть ли не самым важным и счастливым человеком на свете. — Ты уверен, что разумно идти на репетицию именно сегодня? Ещё и на последние две пары хочешь пойти… Тебе стоило бы отдохнуть, — Антон нервно сжимает руль, глядя в зеркало. — Уверен. Всё норм, — Дима медленно расстёгивает ремень безопасности, хотя видно было, как его руки потряхивают от предвкушения встречи с друзьями. Как сильно руки хотят взять гитару и сыграть хотя бы один аккорд. — Я не сильно устал. Вздремнул, пока сюда ехали. Дима поправляет джинсовую куртку, и из-под её ворота вываливается цепочка с медиатором. Тем, который Антон подарил ему впервые. Улыбка почти достигает ушей, когда Дима достаёт ещё один из кармана, чтобы им, похоже, играть сегодня. — Твои Слава и Гоша опять ругаются, — Антон прокашливается, кивает на окно студии. Дима смотрит туда же, улыбается во все тридцать два. — Не Гоша, а Гоги! Ну сто раз же уже говорил, — Дима хмурится, делает вид, что злится. — А вон Юля опять рядом со Славой крутится, — Антон вглядывается, усмехается. — Я всё жду, когда она его прям на студии трахнет. Антон подавился воздухом от этого заявления. — Тогда я тем более не пойду на репетицию с тобой, — да, Дима и вправду предложил ему, но Антон отказался, ссылаясь на занятость в универе. Но пообещал заглянуть хотя бы раз: увидеть Побрацкого, который отдавался целиком и полностью своему любимому делу, действительно хотелось. — Ну, до вечера? — Дима в ответ лишь кивает и чуть ли не ногой вышибает дверь машины. — Только гитару не разломай от радости! — прилетает вдогонку. Антон смеётся, когда Дима показывает ему средний палец. Злиться было невозможно. Антон через окно видит, как ссора прерывается внезапным появлением Димы. Проходит пара секунд, и Юля срывается с места первой. Обнимает Диму крепко-крепко, кладёт руку на его голову, что при освещении студии блестит. Вторым к объятьям присоединяется Гоги, и по его активной жестикуляции и мимике лица можно понять, что он тоже скучал. Удивительно, но Диму обнимает даже Слава, которому, казалось, всегда и на всё плевать. Антон рад за Диму. Чертовски рад. Взглянув на ребят в последний раз, он выезжает с парковки.

***

Антон просыпается от стука в дверь. Глаза ещё несколько секунд привыкают к свету, а из руки на пол падает раскрытая книга. Мужчина кидает взгляд на часы, вдруг вспоминая, что Дима должен был вернуться пол часа назад. Он просто не очень хотел возвращаться в общежитие, и Антон разрешил ему остаться у себя. Антон шаркает по полу в домашних тапочках, в глазах всё ещё есть сонливость. Открыв дверь, замечает, что Дима не такой уж и весёлый. — Привет? — неуверенно и вопросительно приветствует парня Антон. Мало ли, что случилось — лучше не злить его ещё больше. Дима ничего не отвечает, быстрым шагом проходит в квартиру. Делает что угодно, но на Антона не смотрит: поднимает книгу с пола, заглядывает в окно, опирается о подоконник спиной, читает строчки со страницы, пытаясь понять, о чём речь. Антон решает быть прямолинейным. — Что случилось? И тут же жалеет об этом, когда свирепый взгляд Димы устремляется в него. — Ничего! Всё отлично! — с каждым словом голос повышается. — Просто понял, что всем на меня, на самом деле, похуй. Антон недоумённо хмурится. — Ты о чём? Рот закрывается через секунду, стоило лишь вспомнить о том, как Антон говорил ему, что его одногруппники ждут его возвращения. Что все скучают. Он опускает голову вниз, как провинившийся мальчишка. — Я… — Почему ты соврал мне? Ты ведь прекрасно знаешь, как я ценю честность, — Дима не стал кричать, как при прошлой ссоре. Успокоился сразу же после предыдущих слов, но обвинения на уходящую поводу не встали. Парень садится на диван. Он почти зарывается в волосы, и слишком поздно понимает, что их нет. Смотрит на собственные ладони, а потом опирает голову на них, тяжело и шумно вздыхая. — Они даже не спросили, как дела. Сказали «здарова, братан», пожали руку, а потом продолжили общаться между собой, будто меня и не было никогда. Кто-то вообще сказал, что не был в курсе, что у меня рак. Но… — он прерывается на ещё один глубокий вдох и выдох. — Я видел, как они все пялились на мою лысую голову. Дима помнит, как именно на него смотрели: и с удивлением, и с сочувствием, и с отвращением. От этих взглядов хотелось сжаться в комочек и никогда не возвращаться в прежнее положение. Когда кажется, что ты важен людям, не всегда легко принять, что это, на самом деле, не так. Антон садится рядом. Смотрит на Диму с пониманием и бесконечной мягкостью. Да, он прокололся, но он хотел подбодрить его ещё больше. В общем, хотелось как лучше, а получилось как всегда. — Ублюдки, — он и правда злился. Дима заслуживал куда большего — тех моментов из американских фильмов: безбашенную вечеринку, гирлянд с его именем, радостных выкриков настоящих друзей и торта со свечками, как на день рождения. Но живёт он в Москве, и розовые очки разбиты наполовину. — Каждого взять и к капельнице приковать, чтобы поняли, через что ты прошёл. — Ещё не до конца прошёл. Да и… Весь мир не крутится вокруг меня. Они любят меня по-своему, и я должен принимать это, как есть. — Не должен, а можешь. И да, я согласен, что мир не остановится из-за тебя, как бы грубо это не звучало. Но их безразличие меня злит. Дима на это лишь хмыкает. — Ладно это. Но ты ещë и время на меня тратишь, придурок. — В смысле? Дима молчит. После постановки диагноза он начал ценить жизнь, каждое её мгновение — как хорошее, так и плохое. Каждый день встречал с улыбкой, в тишине наблюдая за рассветом. Общался с людьми, перестав стесняться себя самого. У Антона диагноза нет. Но при этом свою жизнь он тратил на чужую. — Ты жизнь вообще не ценишь, — начинает Дима. Говорит как можно более тихо, как можно более беспретензионно. — Мне при своём положении остаётся только жить сегодняшним днём. А у тебя так много времени, но ты так тупо тратишь его на просиживание штанов в больнице со мной. В тишине квартиры звучал громогласный хит настенных часов и работающего холодильника. Сказать, что выслушивать всё это больно — ничего не сказать. Антон смотрел на свои собственные ладони так, словно увидел их в первый раз, а затем сцепил их в замок. — Просто… Это мой второй шанс, — шёпот Антона звучит странно, учитывая, что он всегда говорит громко и чётко. — Понимай это, как хочешь. Дима смотрит с широко распахнутыми глазами, а потом вдруг опускает голову. Похоже, он понял. — И… Прости меня. Дима поднимает взгляд, смотря на Антона. И на его лице не видит ничего, кроме сожаления. — Всё нормально. Ты меня тоже прости, — он хлопает мужчину по плечу, тут же убирая руку. — Есть и плюсы. Мы с ребятами провели репетицию. — Расскажешь, как всё прошло? Вечер проходит восхитительно, несмотря на не самый удачный день — они пьют чай с тортом, который Антон купил по случаю достижения Димой ремиссии. Разговаривают обо всём сразу, рассказывают смешные и не очень моменты из жизни, узнавая друг о друге всё больше. Нет на свете приятнее осознания, что близкий человек рядом, и он верит в тебя всеми силами.

***

И нет отвратительнее, когда понимаешь, что грохнешься в обморок. После выписки проходит два месяца и три недели. Всё это время Дима не пропускал ни одной пары, что удивительно. Записывал каждое сказанное преподом слово, задавал уточняющие вопросы, писал контрольные работы на хорошие оценки, чем неистово удивлял своих одногруппников. Он также ходил на каждую репетицию со своей музыкальной группой. Гоги и Слава не ругались в присутствии Димы, лишь обмениваясь неприязненными взглядами, а Юля позволяла ему помогать ей, в том числе с открытием банок энергетиков. В один из дней, когда Гоги начал отсчёт от одного до четырёх с помощью барабанных палочек и все уже вступили в свои позиции, Дима был единственным, кто не начал играть. Пальцы уже находились на нужных струнах, но зажать аккорд так и не смогли из-за внезапной слабости. Дима просто стоял и смотрел, как они дрожат, прилагал усилия, чтобы начать играть, хоть и с запозданием. Вместе со слабостью пришла боль в грудной клетке, одышка и мучительное головокружение, из-за которого Дима выронил гитару из рук, а затем упал и сам. Ребята тут же прекратили играть. Столпились вокруг упавшего Димы, что-то кричали ему, били по щекам, пытаясь привести в чувства. Открыли окно, полили парня небольшим количеством воды, и через несколько минут он открыл глаза. Не успев выдохнуть в облегчением, Дима начал кашлять, громко и отвратительно, а на руке, прикрывающей рот, оказалась мокрота с кровью. Юля достала телефон, сказав «Я звоню Антону». Он дал ей номер, сказав, чтобы она звонила ему в экстренных случаях. Дима от этих слов попытался встать, тут же падая обратно. Голова закружилась ещё больше, а слабость не отступала, к этому прибавлялась кровь во рту, которой медленно становилось больше. Он запаниковал. Он ужасно не хотел возвращаться в больницу. Но придётся. Антон гнал по Москве как бешеный. Сорвался с пар, сказав напрямую, что произошло. Его с грехом пополам отпустили. Дима сидел на сиденье справа от него с кислородной маской на лице. Дышать становилось немного легче. — Скоро будем на месте, потерпи ещё немного, — Диму даже пугало, с каким беспокойством Антон сказал это. — Господи, какой пиздец, — Антон кидает на него быстрый взгляд. Диме тяжело говорить из-за одышки и боли в груди, но он пытается. — Всё же хорошо было. Он не просил прощения, потому что знал, что Звёздочкин в любое время и в любом месте ему поможет, несмотря ни на что, не прося в ответ ровным счётом ничего. И извинения ему не нужны. — Если я не смогу играть, играй вместо меня. Антон был готов поклясться, что врезался бы в столб во второй раз в своей жизни, если бы не появившийся со временем опыт вождения. — Что? Дима, похоже, подумал, что его не расслышали, и поэтому снял кислородную маску. — Я предупредил Гоги, Славу и Юлю. Они согласились принять тебя в группе, если из неё уйду я из-за ёбаного рака. И хоть оба и знали, что подразумевается под «уйду», озвучивать это никто не хотел. — Я не знаю ни одного аккорда, — Антон не стал подбадривать, заставлять надевать Диму розовые очки. Понял, что рано или поздно он, всё же, уйдёт. — Научишься. Я аккорд Am за неделю смог поставить, хотя до этого ни разу гитару в руки не брал. Кажется, он хотел сказать что-то ещё, но остановил его кашель. Антон быстрым движением достал из бардачка пачку бумажных салфеток, протягивая Диме. Они оба рассыпаются по частям.

***

Дима впервые видит плачущего Антона. По его впалым, бледным щекам катятся слёзы, когда он заходит в палату. Дима, конечно же, всё понимает, даже не опуская взгляд, чтобы в чужих руках увидеть свою гитару. Антон дрожащим голосом объяснил, что опухоль достигла таких размеров, что в соседних органах — во втором лёгком, плевральной полости и сердце — появились метастазы. Может, Дима не расслышал, может, у него шок, но глаза оставались сухими и слёз не было совершенно. Через пару минут заходит врач, и Диме предложили три варианта: первый — паллиативное лечение. Второй — искусственная кома, в которую его введут, и будут проводить химиотерапию. Третий — более жёсткая химиотерапия, от которой он точно умрёт, и умрёт быстро. Дима выбрал первый вариант. Потому что хочет умереть в окружении родных и близких людей, и увидеть их в последний раз перед смертью.

***

Дима позвонил маме. И это был первый раз, когда он слышит её голос, после прошлого, перед операцией. Она кричала, кричала отчаянно, потому что не могла ничего поделать, и этот крик был слышен из динамика телефона, хотя Дима даже не поставил его на громкую связь. А потом он услышал, как мама рыдает навзрыд, и он успокаивал её где-то пол часа. Где-то через сутки, ранним утром, в палату парня врываются его сёстры во главе с матерью. Они окружили его больничную койку, самые младшие сели на край, заставляя подвинуться почти к изголовью, но самым важным было то, что они обнимали Диму крепко-крепко, говорили, какой он тупой, что не сказал им сразу. Антон с улыбкой вышел, понимая, что сейчас Диме нужно провести время с семьёй. Его мама посмотрела на мужчину как-то неприязненно, так, словно он эту опухоль и всадил в лёгкие Побрацкому. Знала бы она, что Антон был единственным, кто находился рядом с Димой все эти месяцы. Но ругаться с ней пока в планы не входило, и Антон предпочитал молчать, терпеть укоризненные взгляды и с небольшим страхом кидать взгляд на губы, которые тряслись от огромного желания оскорбить, унизить, уничтожить и сломать. Сёстры Димы относились к нему более дружелюбно: две самые младшие взяли из Сочи набор бисера, и сплели Антону несколько браслетов, которые он с гордостью носит. Самая старшая ничего не говорила, лишь смотрела на него, словно понимала, что к чему. Может, действительно понимала, ничего не спрашивая, и пытаясь объяснить матери, что Антон уж точно не является врагом Димы. Антон предложил сёстрам парня пока пожить у него. Квартира небольшая, но если постараться, уместиться можно. Некоторые из них согласились, в основном старшие, и это доверие было приятным. Мать же демонстративно отказалась, сказав, что снимет номера в отеле. Когда Антон вновь предложил помочь с этим, она не выдержала и высказала ему всё, что думает, переходя практически на крик. Но Антон понимал её — сын находится на последней стадии рака, о чём она узнала слишком поздно, появились некоторые проблемы со взятием отгула на работе, покупкой билетов, перелётами, теперь и со средствами на бронирование номеров в отеле. Дима слышал это всё за дверью своей палаты. И он объяснил своей матери всю ситуацию, и что Антон и правда очень сильно помог ему. Женщине стало ужасно стыдно. Но рукопожатие с ней было... Приятным. Антон улыбнулся, предложив помощь ещё раз, и сказав, что всё в порядке, и что она и её семья ничего не должны ему в денежном плане. После этого, наконец, мама Димы выдохнула впервые за день и согласилась. Антон понял, в кого Дима такой упёртый.

На следующий день, когда Диме поставили очередную капельницу, он вырвал её прямо из локтевой ямки. Вскрикнул от боли, а потом коснулся дверной ручки, намереваясь убежать. Антон ловит его, хватая за талию. Дима вырывается, что-то яростно кричит о том, как сильно ненавидит его, ненавидит свою мать, сестёр. Ненавидит рак и свою судьбу, которая так жестоко обошлась с ним. Антон держит крепко, и когда Дима перестаёт вырываться, он передаёт его из своих рук в руки матери. Мама нежно обнимает сына, шепча что-то на ухо. Дима зарывается ей в плечо лицом, шмыгая носом и плача в третий раз. — Это нечестно, мам, — Дима говорит тихо, прерывается на нервный выдох. — Почему я болею? Этот вопрос разбивает сердце всем троим. Женщина берёт его лицо в руки. Вытирает слёзы большими пальцами, а потом целует в лоб. Всё это было невероятно тяжело. С каждым днём, с каждой неделей Диме становилось хуже. В один момент стали болеть кости, мышцы, грудная клетка и всё тело. Всё, что оставалось делать медперсоналу — назначать препараты, которые уменьшают боль. Всё, что оставалось делать его родным и близким — ждать конца.

***

Музыкальную группу, в которой состоял Дима, приглашают сыграть на одном фестивале начинающих музыкантов. Об этом ему сообщила Юля. Она была потрясена, когда узнала, что у Димы последняя стадия, и заменит его Антон. До того, как болезнь буквально приковала его к постели, он начал обучать Антона игре на гитаре. Акустика, конечно, не электрогитара, но Дима следовал логике, что аккорды остаются теми же что там, что здесь, поэтому не видел проблемы. За неделю Антон освоил два аккорда, потому что когда-то в далёком детстве его научил этому отец, и хоть мозг и забыл, пальцы помнили. Дима гордился им. Поэтому теперь Антон знает пять аккордов. Для игры в музыкальной группе это маловато, но что Гоги, что Слава в музыке тоже не так долго и похвастаться профессионализмом не могли, а Юля вообще ни на одном музыкальном инструменте играть не умела, потому и была солисткой. И при таком раскладе вещей Антон чувствовал себя более менее уверенно, тем более, что существует много хороших песен, которые построены на четырёх аккордах. Некоторые и вовсе на двух. В один из дней после репетиции ребята двигались к Диме. Они прошли мимо двора, принадлежащего больнице. Антон вгляделся в окно, в котором была видна палата Побрацкого. И он резко остановился, когда в голову пришла одна идея. Подозвав к себе Гоги, Славу и Юлю, он поделился своей мыслью. Они тут же заулыбались и одобрили творческий гений Антона. Когда зашли в больницу, первым делом пошли не к Диме, а в кабинет главного врача. Он, дослушав этих четверых, удивился, но ответил согласием, ведь и самому хотелось увидеть воплощение идеи. Прошло ещё полдня, прежде чем Антон смог дозвониться до компании, занимающейся бронированием грузовых автомобилей, которые могут перевезти что-либо. Наконец, к студии подъехали, и забрали все музыкальные инструменты. Где-то за пол часа вся необходимая аппаратура оказалась во дворе онкологической больницы. Гоги собирал свою барабанную установку, Юля и Слава проверяли состояние микрофонов, комбиков и нужных проводов. Больные из окон и проходящие мимо люди с интересом наблюдали за происходящим. Когда всё было готово, четвёрка двинулась к Диме. Когда зашли в палату, стало плохо от увиденного: худощавый, истощённый Дима, с кислородной маской на лице и резко вздымающейся грудной клеткой. Глаза смотрели в потолок. Кожа бледная, а сам он укрыт одеялом в теплоту лета. В палате также присутствовали его мать и все сёстры. От увиденного хотелось завыть. И от осознания, что Диме осталось несколько дней, а то и часов. Затолкнув эти мысли куда подальше, ребята подошли к нему ближе. Дима тут же обратил на них внимание, сказав тихое «привет» и слабо улыбнувшись. Они подмигнули его родным, не понимающим, что происходит. — У нас для тебя сюрприз, — говорит Юля. Улыбка не сходила с её лица, хоть и болезненная. — Когда услышишь музыку, выгляни в окно. — Я думаю, тебе нужно насладиться этим одному, — сказал Гоги, положив руку на плечо Диме. Он многозначительно глянул на всех присутствующих в палате. — Боже, какие же вы все тупые, — Слава произносит это голосом, который, казалось бы, полон безразличия. Но его слова и выталкивания сестёр из палаты говорили об обратном. Антон неосознанно улыбнулся, глядя на всю эту картину. Всё это время он находился где-то сзади — не хотел раньше времени увидеть Диму в истощённом, практически предсмертном состоянии. Когда они остались одни в палате, Антон не выдержал. За считанные секунды из хладнокровного, серьёзного мужчины превратился в маленького мальчика, проходящего через первые трудности. Но эта трудность не была первой. Конкретно эта — нет. И от этого становилось вдвойне больнее. Антон неосознанно опустился на колени перед койкой парня, трясущимися руками хватая его. Запястье стало таким худым, что помещалось в кольце между большим и указательным пальцами. На тыльной стороне ладони синяк начал заживать, но всё ещё пестрел желтоватым оттенком. Антон оставил поцелуй на синяке, приложил к нему лоб. В глазах застыли слёзы. Пять стадий горя ведь так легко пройти, да? Антон плачет, плачет и плачет, нервно шёпотом произнося такие слова, как «Прости», «Я не смог», «Я не справился», «Я должен был заметить всё раньше», «Я полное ничтожество». Дима пролил несколько слёз вместе с ним. А потом двинул ладонью, мягко выхватив её из чужой цепкой, шершавой на кончиках пальцев, ладони. Мягко коснулся чужого лица, стёр несколько слёз, скативавшихся по щекам. — Иди сюда, — голос хриплый, но такой родной. Антон слушается, поднимается с колен, подходит ближе. — Наклонись. Звонкий, мягкий, долгий поцелуй в лоб заставил дрожать. Холод Диминых губ отпечатался на лбу. Антон не отстранился, позволяя парню застегнуть на его шее свою цепочку с медиатором. — Ты стал мне дорог. Сердце стучит быстрее от услышанного. — Ты мне тоже. Антон смотрит ему в глаза — уставшие, вынужденные совсем скоро закрыться, но такие счастливые — и верит. Верит, что он стал дорог кому-то по-настоящему, вовсе не из-за того, что он, якобы, идеальный, удобный и богатый. Дима был единственным, кто видел его таким, какой он есть, и Антон узнал его настоящего, без маски вечно весёлого паренька. — Мне жаль, что я не сказал это раньше, — шепчет Дима, озвучив мысли обоих. «Мне жаль, что я не смог тебя сохранить» — остаётся несказанным, покрытым пылью, задвинутым на дальнюю полку. — Не вини себя, — Антон вновь берёт его руку в свою, крепко сжимает. Хмыкает своим же словам — как говорится «Легко давать советы другим, но не себе». — Все эти месяцы, что я провёл с тобой, были лучшими в моей жизни. Он обдумывает свои следующие слова всего секунду. — Ты — лучший человек в моей жизни. Благодаря тебе я понял, что нужно смотреть на жизнь с оптимизмом. Понял, что не нужно терять надежды, даже когда кажется, что всё безнадёжно, — он набирает в грудь побольше воздуха, пытаясь успокоиться. — Спасибо, что ты есть. «Спасибо, что ты был». Громче тишины был лишь шум в коридоре. — Почему? — звучит после минуты молчания. Антон непонимающе поднимает взгляд. — Что… Что «почему?» — Почему ты помогал мне? Не «помогаешь». Именно «помогал». Боль всё ярче. — Моя мама… Ком в горле больше не даёт сказать ни слова. Кадык дёргается от попытки его проглотить. Дима всё понимает, грустно улыбаясь. — Если я её встречу… там, — он приподнимает голову, делая подобие кивка. И тут же ощущает неприятное головокружение. — Я скажу, что она воспитала чудесного сына. Слёзы всё ощутимее, и одна падает на Димину сжатую ладонь. Антон открывает рот, но понимает, что сказать нечего. Да и не нужно было. Поэтому он улыбается, сжимает его руку в последний раз, а после покидает палату. — Антон! Женский голос отрезвляет. Антон останавливается, стоит к матери Димы спиной — сгорбленной, при этом напряжённой. Он быстро стирает слёзы ладонью, а после поворачивается. — Да? Женщина смотрит ему в глаза несколько секунд, а после подходит и обнимает. Точно также, как неделю назад обнимала своего сына. — Спасибо. Они оба знают, что за этим словом скрыто «Ты сделал жизнь моего сына лучше и продлил её настолько, насколько смог». В объятьях чужой матери Антон вспоминает собственную. Её добрые глаза, улыбку перед смертью, силу, которая долгое время помогала ей бороться с раком. Но болезнь победила. Мужчина отстраняется, кивает. Видит, что сёстры, всё же, наплевали на слова и действия Славы, и вновь зашли в палату к Диме. За ними зашла и его мать. Антон выходит из больницы. Когда Дима слышит первую барабанную партию, он выглядывает в окно. И видит, как его друзья играют песню, его любимую. Гоги иногда промахивается, стуча по тарелкам, и они звучат негромко. Славу не слышно вообще, всё-таки, он басист. Юля не всегда попадает в ноты, а у Антона и вовсе струны дребезжат. Но за него Дима гордился больше всего. Дима наблюдает и слушает с улыбкой, подпевает. Был бы он здоров — орал бы слова этой песни во всё горло. Был бы он здоров — выступал бы и сам сейчас. Когда песня заканчивается, Дима слышит бурные аплодисменты своих сестёр и мамы, слышит, как другие люди, наблюдавшие за этой самодеятельностью, свистят и хвалят выступление. Антон, Юля, Гоги и Слава смотрят на него с победной улыбкой. С такой же улыбкой к нему приходит она. Дима не сопротивляется. Она не спрашивает, готов ли он, потому что знает, что готов. Он берёт её под руку, а она глядит с пониманием. Говорит, что всё закончилось, все боли и страдания позади, и что его ждёт покой. Последнее, что он видит — летнее солнце. А потом с его губ сходит последний вздох.

***

Кладбище в осеннюю пору всё ещё отдаёт особым холодом. Антон не спешит подняться с земли, стряхнуть грязь с джинс, надеть перчатки или спрятаться в машине. Вместо этого он достаёт из кармана медиатор — один из тех, которые он подарил Диме — и кладёт перед его могилой. Улыбающийся Дима глядит на него с благодарностью. Или Антон уже сошёл с ума? Слёзы, всё же, застилают глаза из-за накативших воспоминаний. Антон надеется, что там, где Дима сейчас, хорошо. Что коты ласковые, гитары звучат отлично, энергетики по акции, и лето в самом разгаре. Дима навсегда останется для него героем и важным человеком. Знал бы он, что сегодня у их музыкальной группы состоится первый настоящий концерт. Гоги и Слава, наконец, перестали ругаться, став хорошими приятелями. Юля научилась не только петь, но и играть на гитаре. А Антон в свою очередь тоже не стоял на месте: прошёл курсы игры на электрогитаре и за три месяца неплохо прокачался, и теперь знал больше пяти аккордов. А ещё он придумал собственное соло, вдохновлённое Димой. Вибрация телефона заставляет отвлечься. Антон поднимает трубку. — Мужик, ты скоро там? Ты сказал, что заедешь в универ на пол часа, а в итоге тебя уже час нет! — Юля не на шутку злится. — Нам ещё отрепетировать нужно несколько песен! — Всё-всё, злобная женщина, спокойно. Всё нормально. Я как раз уже в машине еду, — улыбаясь, сказал Антон. — Ну смотри у меня, если тебя через десять минут не будет… — Я понял, — коротко посмеялся Звёздочкин, а после сбросил звонок. У Антона так и не вошло в привычку общаться с мёртвыми людьми. Видел это в фильмах, пробовал сам, но так и не смог. Он встаёт с земли, засунув руки в карманы пальто. — Пожелай удачи, Дим, — пробует он ещё раз, и, вроде бы, даже получается, — Этот концерт мы устраиваем в честь тебя. Ветер колыхнул волосы. Антон поправил цепочку с медиатором на шее и сжал его в ладони — в последние месяцы это стало действием, придающим сил и уверенности. Он улыбается. Кидает на крест последний взгляд. А после тихое «спасибо» сходит с его губ.

Осенний холод будит меня

Ты любил эти янтарные небеса

Ты всегда заплывал дальше

Туда, где ноги не касались дна

И я жаловался всю дорогу туда

Но я должен был задавать тебе вопросы

Я должен был спрашивать тебя, как мне жить

Должен был просить тебя записать это всё для меня

Должен был хранить каждый чек из продуктового магазина

Ведь каждый маленький кусочек тебя будет отнят

Ты оставил все свои шкафы с отложенными мечтами

И все они передались мне

И если бы я не знал, я бы подумал, что ты поёшь мне

Если бы я не знал, я бы подумал, что ты всё ещё рядом

Но я знаю

Я чувствую твоё присутствие рядом

Потому что то, что мёртво

Не остаётся мёртвым до конца