Nasty

Ввалившись в молчаливый коридор, Чонсу шмыгает носом. Втягивает ноздрями влагу, выходящую из его нутра. Ботинки со злости бьются о холодную плитку, распрыскивая капли грязи по полу и нижней части бледной стены. Полосатый шарф летит на полку над вешалкой. Стянув с себя верхнюю одежду, парень садится прямо на пыльный маленький коврик. Веки его сжимаются, а ресницы склеиваются между собой слезами. Лицо уродует гримаса внутренней боли. Рот Чонсу приоткрывается, извергая из себя протяжный вой. Приложив ладони к мокрой коже, парень приглушает собственные звуки. Главное, чтобы соседи ничего не услышали. Хочется ударить самого себя за ужасную глупость, за бессмысленный эмоциональный порыв. В голове Чонсу всё выстраивалось совсем иначе. Он планировал лишь соблазнить Сынмина, переспать с ним, а после с довольным лицом попросить передать Джуёну привет. Всё по канону американских сериалов. Только вот жизнь подложила Чонсу огромную свинью. В виде влюблённости. Чонсу совершенно не рассчитывал на то, что Сынмин окажется таким. Таким до неприличия светлым и добрым человеком, которому хочется дарить любовь, которого хочется оберегать и защищать. Только вот защищать его нужно было от Чонсу. Что же он наделал… Поднявшись на дрожащие ноги, парень входит на кухню. Лампочка ярко загорается, заставив лицо сморщиться от резкого света. Дверцы деревянной тумбы, скрипя, раскрываются. Пальцы на автомате касаются стеклянной бутылки. В руки попадает родное красное полусладкое. Штопор с резким хлопком вырывает пробку из узкого горлышка. По глотке начинает стекать дешёвое вино. Чонсу даже не удосуживается взять бокал. В другое время он отругал бы самого себя за подобное поведение, но не сегодня. Сегодня слишком гадко, чтобы об таком думать. Перед глазами начинает мутнеть. Парень отрывает стекло от собственных губ и начинает всматриваться в чёрно-красную этикетку. Снова он топит собственную жалость к себе в алкоголе. Снова запивает горечь от ничтожной жизни бесчисленным количеством спирта, будто бы пытаясь обеззаразить внутренний мир и изгнать навязчивые мысли. Только какой в этом толк? Проблемы никуда не уходят, жизнь совершенно никак не меняется. Чонсу лишь убегает от суровой реальности, убегает от самого себя. Однако рано или поздно его догонят. Ярость разрастается по всему телу. Пальцы злобно сжимаются вокруг бутылки. Подойдя вплотную к кухонной раковине, парень окрашивает керамику в бордовый цвет. Чонсу со стиснутой челюстью наблюдает за тем, как в сливе исчезает миллилитр за миллилитром. Он сегодня не заслужил и капли алкоголя. Всё тело одолевает дрожь. Поток слёз вытекает из глаз, размазывая потёкшие тени по бледному тональному крему. Зубы сжимаются, изо рта вылетает рык. Руки выпускают из себя чёрное стекло, что в следующую секунду разбрызгивается осколками по плитке. Под ногами образовывается лужа. Чонсу безразлично оглядывает результат своей работы. Сколько же посуды парень за всё время перебил… От него одни убытки. Хочется ногами раздавить эти глупые куски стекла, превратить их пыль и рассеять по ветру, как сигаретный дым. Но Чонсу решает направиться прямиком на выход, перед этим потушив свет лёгким ударом ладони по пластику. Темнота, проглотившая фигуру Чонсу, окутывает его комфортом и лаской. Только в темноте парень чувствует себя по-настоящему дома. Только в ней он может быть самим собой, не думая о том, что подумают другие. Он может скривить лицо плачем, может, как ребёнок, подтереть ладонью собственные сопли, может сделать всё, что боится делать при окружающих (и при самом себе). Завалившись на расстеленный (точнее, незастеленный) диван, Чонсу устремляет маленькие глаза в пустоту потолка. Вглядывается в неё так внимательно, будто бы ожидая увидеть ответы на все волнующие вопросы. Потолок — лучший друг, лучший родитель и лучший психолог. Потолок не будет учить тебя жизни, переводить тему на себя, обесценивать твои проблемы. Он выслушает даже самые глупые твои мысли и позволит самому разобраться в себе. Всё то, что Чонсу и необходимо. Глубоко вздохнув, парень тихо всхлипывает. Мрачные мысли без особого сопротивления начинают заползать в головной мозг. Забавно, как осознание одной ошибки подбивает на долгое раздумывание о всех своих промахах — прошлых и настоящих. Как же, на самом деле, он плох. И как сын, и как парень, и как друг. Он плох как ячейка общества в целом — почти не учится, пьёт круглыми днями, ещё и людей постоянно подводит. Какая же это тяжёлая ноша — быть разочарованием. Единственный человек, который остаётся с ним долгое время — это Джисок. Даже после ссор, даже после нравоучений, даже после всех обидных слов в его сторону он продолжает находиться рядом с Чонсу. Продолжает поддерживать, поднимать настроение шутками, продолжает обнимать, когда очень горько и плохо. А что Чонсу? Чонсу этого даже не ценит! Кстати, о Джисоке. Он же может приехать домой в любую минуту (если не останется ночевать в чужой квартире, конечно же). И что он обнаружит? Разлитое по полу вино и побитое стекло. Да к тому же, если тот не додумается свет включить, ещё и порезаться умудрится. Испустив раздражённый стон, парень поднимается с кровати и снова плетётся на кухню. Пальцы касаются переключателя. Сожаление о содеянном мгновенно даёт о себе знать. Теперь всё нужно убирать самому. Пройдя глубже в помещение, Чонсу случайно наступает белым носком на красное винное пятно. Выругавшись себе под нос, он присаживается на корточки и принимается поднимать осколки. Сначала наиболее крупные, затем те, что поменьше. Неожиданно правой ладони касается острая боль. Из неглубокой раны начинает вытекать тёплая кровь, пачкая собой смуглую кожу. — Блять, — по-змеиному шипит Чонсу. Карма всё же его настигла. Дверь в ванную истошно скрипит, раскрываясь. О голубую плитку разбиваются редкие кровавые капли, превращаясь в плоское нечто. Смеситель выпускает из себя тонкую струю воды, под которую подставляют свежую рану. Порез изрядно пощипывает, заставляя физиономию Чонсу искривляться, но, в целом, терпимо. Оторвав сразу несколько бумажных полотенец, парень затыкает ими кровотечение и всматривается в собственное отражение. Заплаканное, опухшее, с тёмными подтёками под глазницами. Красота в лучшем своём проявлении, не иначе. Разбиться бы этой красотой об зеркало.

***

Правый бок уже затёк от несменяющегося положения. Карие глаза безостановочно смотрят сквозь окно, прямо на отпечатки жёлтого света, выпадающего из соседних домов. Белки, иссушенные долгим плачем, пощипывает. Чонсу периодически шмыгает носом, сминая кусок окровавленного бумажного полотенца. Остатки стекла пришлось убирать исключительно левой рукой. В замочной скважине щёлкает. Входная дверь скрипит, заставив Чонсу напрячься. Укрыв себя одеялом, он прикрывает веки. Интересно, Джисок купится на уловку? Звук тихих шагов наполняет комнату. — Чонсу, ты спишь? — на плечо ложится мягкое прикосновение. Перед лицом витает лёгкий аромат алкоголя. Парень старается никак не реагировать, изо всех сил контролируя собственное дыхание. — Да я знаю, что ты притворяешься! Если б ты действительно спал, то уже проснулся бы и начал ворчать на меня из-за шума. Чёрт, Джисок слишком хорошо его изучил. Приподнимая ресницы, Чонсу вглядывается в чужое лицо, смазанное темнотой. Брови Джисока мгновенно подлетают к чёлке, а голова непонимающе склоняется набок. — Ты какой-то расстроенный. Что-то случилось? — голос кажется вялым, но обеспокоенным. Чонсу совершенно не хочет делиться тем, что у него на душе, не хочет обременять другого человека своими проблемами. Но выглядит так, будто Джисок действительно переживает. Наверное, всё же стоит ему рассказать. — Я — полный идиот, — изо рта вылетает горький смешок. Шмыгнув носом, парень потирает веки, не позволяя слезам вытечь из его глаз. К счастью, Джисок не смотрит на него с жалостью. Жалость — это последнее, чего Чонсу хотелось бы в данной ситуации. Диван тихо скрипит под человеческим весом. Место, что до этого было наполнено холодом и пустотой, заполняет тепло чужого тела. К спине Чонсу крепко прижимаются. Кожа на макушке начинает ощущать приятный дискомфорт от горячего дыхания. На туловище приземляется тонкая рука. — Расскажи, что произошло? — слышится сзади. — Я переспал с Сынмином, — слова оседают в сердце тяжестью. — Так круто же. Ты, вроде как, этого и хотел, разве нет? — Да, но я планировал просто заняться с ним сексом и забыть об этом. А я… — после недолгой паузы, Чонсу продолжает –… влюбился, кажись. Говорить ещё страшнее, чем просто осознавать. — Ну, это уже довольно дерьмово. — Вот именно. Повернувшись лицом с другу, Чонсу с долей стыда заглядывает в большие глаза, боясь произнести то, что сидит в его голове вот уже который час. — Джисок, я поступил просто отвратительно, понимаешь? Я воспользовался человеком в своих корыстных целях. И ладно, если бы Сынмин был мудаком каким-то, но нет же! Он… — подавив очередной всхлип, Чонсу снова кидает взгляд на голый полоток. –…такой чудесный, Джисок. Я настолько добрых и чистых парней за всю свою жизнь не встречал. Ты бы видел, с какой нежностью он на меня смотрел! А я как всегда всё испортил… — голос начинает отчётливо дрожать. — Скажи мне только честно, я плохой? Нахмурив брови, Джисок задумчиво чешет затылок. Губы его растягиваются в неловкой улыбке. — Иногда ты ведёшь себя, как тварь последняя, конечно… — Эй! — правый кулак несильно ударяется о чужое плечо. Джисок заливается негромким смехом. — Что, переборщил с честностью? — Совсем чуть-чуть разве что, — хитро сощурив глаза, Чонсу невольно улыбается. Удивительно, как его друг умудряется поднимать настроение даже теми словами, которые для этого совершенно не предназначены. — А это что такое? — кисть правой руки сжимает чужая ладонь. Лицо Джисока непроизвольно хмурится. Он смотрит прямо на сжатое бумажное полотенце, которым Чонсу совсем недавно останавливал кровотечение. — Порезался. — Обо что? — Да так, уже неважно. Джисок отвечает пронзительным молчанием. Он явно не в восторге от того факта, что Чонсу что-то недоговаривает, но лезть людям в душу без их желания у парня привычки нет. Он тяжело вздыхает, выпуская чужую руку из своей. — Ты хоть обработал? — Водой промыл. — Значит, не обработал, понятно, — закатив глаза, Джисок резко поднимается с кровати. Удивительным в этом парне является ещё и то, что при совершенном неумении заботиться о себе, в нём моментами просыпается занудная гиперопекающая мать. И пускай случается такое довольно редко, Чонсу каждый раз это вводит в полнейший ступор. Впрочем, возражать он не собирается. Такая забота ему вполне приятна. Резко комнату наполняет тёплый свет напольной лампы. Чонсу очень благодарен Джисоку за то, что тот не додумался включить основной. Иначе парень тут же бы ослеп. Даже сейчас его глаза разрезает тупая боль, однако терпимая. Неторопливо перебирая ногами, Джисок подходит к столу. Выдвижной ящик раскрывает перед ним перемешанную кучу различных лекарств, некоторые из которых уже просрочены. Например, сироп от кашля, который был куплен ещё полтора года назад. Джисок категорически отказывался его пить после неудачного первого раза, когда тот выплюнул всё содержимое в раковину и, после, на полном серьёзе утверждал, что сироп на вкус точь-в-точь, как дедушкина мазь для пяток. Откуда Джисок знает, какая на вкус мазь для пяток, Чонсу спрашивать не стал. Сам Чонсу же принципиально не пьёт сиропы, предпочитая старые добрые таблетки. Выудив из их «аптечки» перекись, вату и бинт, Джисок собирается уже направиться прямиком к «главному пострадавшему», но его взгляд случайно падает на мусорное ведро. Прищурив глаза, он осматривает вельветовую юбку, переполненную дырками. Сверху она покрыта рваными кусками ткани. От этой картины становится не по себе. Ощущение, будто бы Джисок упускает нечто очень важное, нечто очень его тревожащее. Хочется расспросить Чонсу об этом, но явно не сейчас. — А вообще… — начинает Джисок, за мгновенье снова оказываясь на диване. — …ты не плохой. В целом странно делить людей на хороших и плохих. Оторвав кусок от ваты, парень смачивает её в перекиси. Аккуратно взяв чужую ладонь в свою, Джисок начинает скрупулёзно обрабатывать рану, уже покрывшуюся кровяной корочкой. Чонсу непроизвольно морщится, принимаясь измученно шипеть. — Потерпи, — опустив лицо, Джисок выпускает из себя прохладный воздух, заботливо дуя на порез. — Во-первых, это достаточно субъективные понятия. Во-вторых, всем людям свойственно ошибаться. Главное — это свою ошибку признать и взять за неё ответственность. С точки зрения общества это может приблизить тебя к статусу «хорошего человека». Ну, конечно, если ты не совершил убийство, например. Хотя, и в данном случае бывают исключения… Уже на половине монолога Чонсу ощущает, как его мозг начинает постепенно отключаться. Джисок, несомненно, очень мудрый человек, но стоит ему полностью погрузиться в собственные рассуждения, слушать его становится ужасно утомительно. Не хочется, конечно, его прерывать, но… — Думаешь, мне стоит извиниться перед Джуёном и Сынмином? Резко замолчав, Джисок глупо хлопает своими длинными ресницами. Из его головы мгновенно исчезают все последующие слова, что он хотел произнести. — Тут ты сам должен для себя решить, Чонсу, — отмотав огромное количество бинта, парень делает надрез и тут же принимается обматывать чужую ладонь. — А ты бы извинился? — Чонсу заглядывает прямиком в большие карие глаза, с нетерпением ожидая ответа. Джисок отчего-то усмехается. — Да, извинился бы. Чонсу отвечает немым кивком и нервным сглатыванием слюны. Закончив с перевязкой, Джисок приподнимается и лохматит ладонью чужие светлые локоны. — Пойдём умоем тебя, что ли. А то выглядишь, как главная героиня мелодрамы. — Да иди ты, — выдавив из себя смешок, Чонсу встаёт на ноги и направляется прямиком в сторону туалета. Интересно, а он не забыл оттереть там кровь с пола?

***

Голые стены, пустые холодные окна, безликие малознакомые студенты — кажется, будто все смотрят на Чонсу с осуждением и одновременно пытаются игнорировать его присутствие. Лишь Джисок под боком что-то бурчит, пытаясь отвлечь друга от вороха тревожных мыслей. Получается слабо, но Чонсу благодарен и за это. — А вообще, я думаю, тебе стоит попробовать сыграть разок. Классная игра, — втянув через трубочку миндальное молоко, Джисок внимательно заглядывает в чужие глаза. — Что? — Чонсу потерянно хлопает ресницами, совершенно не уловив суть разговора. — Я тут пять минут распинался, а ты меня даже не слушал?! На пухлые губы натягивается виноватая улыбка. — Извини, я сейчас немного не в себе. Вытянув остатки молока, Джисок кидает картонную упаковку в глубь портфеля. Подойдя вплотную к Чонсу, парень принимается успокаивающе оглаживать дрожащее плечо. Чёрные брови сводятся к переносице. Чужое лицо принимает сочувствующий вид. — Волнуешься? Светловолосая голова отстранённо кивает, внимательно глядя на аритмичное шевеление частично полысевших веток за пыльным стеклом. Ещё бы Чонсу не волновался! Сегодня ему предстоит извиниться перед двумя людьми, а это ужасный стресс. Он уже хочет поскорее с этим покончить, забыть всё, как ночной кошмар. Главное, чтобы последствия его поступка не оказались чересчур суровыми. — Если что, я рядом, мы со всем справимся, ладно? — на плечевой кости чувствуется сжатие. Повторно кивнув, Чонсу пытается улыбнуться. Больше похоже на гримасу боли. Неожиданно Джисок отстраняется и поворачивает голову вправо. Чонсу вяло переводит взгляд. Его внутренние органы нервно сжимаются. Прямо в их сторону идёт никто иной, как Гониль. Вот его-то парень сейчас точно не хочет видеть. — Здравствуй, мой юный вампир. Не ожидал, что мы так скоро встретимся вновь, — крепкая рука обхватывает хрупкую талию Джисока, притягивая его ближе. — Чудесно выглядишь. Чонсу шутливо закатывает глаза. Волосы Джисока совершенно не уложены. Тёмные пряди лохмато торчат в разные стороны. Под его глазами уже навечно поселились синяки от недосыпа. Чёрная футболка же настолько мятая, что, кажется, будто на ней совсем недавно танцевали фламенко. И «вишенка на торте» — на его ноги натянуты разные носки, ведь только с утра Джисок обнаружил, что у него не осталось ни одной чистой пары. Пришлось комбинировать «одиночек». Впрочем, этого хотя бы не видно. Джисок додумался надеть свои самые длинные джинсы. Влюблённые люди поистине удивительны. Чонсу им даже немного завидует. — Ты тоже! — лицо Джисока предательски покрывается румянцем. Лицо светится глупой улыбкой. Чонсу сам еле сдерживается, чтобы не заулыбаться, как последний дурак. Видеть своего друга таким очень непривычно. И очень приятно. — Привет, Чонсу, — неожиданно с ним здороваются. Парень, наполнившись чувством неловкости, потерянно машет ладонью. К счастью, Гониль тут же переключается обратно на Джисока. Снова Чонсу становится лишь блёклым фоном. На этот раз его это даже устраивает. Поправив лямку портфеля, парень обводит глазами заполненный студентами коридор. Кто-то увлечённо читает книгу, кто-то отхлёбывает кофе из пол-литрового стакана, кто-то переписывает конспекты, а кто-то просто болтает. «Скука» — думает Чонсу, пока не замечает кое-что. А точнее кое-кого. Взгляд резко цепляется за длинные тёмные пряди, за квадратный профиль, за чертовски знакомое лицо. Лицо Джуёна. Его зубы блестят радостью. Кажется, искренней. Безостановочно выплёвывая из себя слова (жаль, что Чонсу с этого расстояния не слышит), Джуён мягко касается плеча какого-то незнакомого парня. И это, чёрт возьми, странно, учитывая, что Джуён не отличается тактильностью с друзьями и, тем более, со знакомыми. А парня этого Чонсу видит рядом с ним впервые. — Джисок, — потеребив тощую руку, Чонсу кивает в сторону этой странной картины. — Ты не знаешь, кто рядом с Джуёном? Сохмурив лицо, Джисок кидает свой взгляд на парней. И в следующее мгновение хмурится ещё сильнее. Кажется, происходящее сбивает с толку даже его. — Не-а. — О ком болтаете? — Гониль наклоняется ближе, поочерёдно глядя на чужие недоумённые физиономии. — Видишь того длинноволосого парня в углу? — начинает Джисок. Гониль утвердительно кивает, перед этим пристально осмотрев Джуёнов профиль. — Знаешь, с кем он разговаривает? Скрестив руки на груди, Гониль напряжённо заглядывает в большие карие глаза. — Ну, это наш староста — Ким Сынмин. А что такое? Ким Сынмин. О Сынмин. Боже, какой же Чонсу идиот. Почва медленно уходит из-под ног. Чонсу пытается плавно вдыхать через рот душный воздух, но никак не может им насытится, начиная захлёбываться тревогой. Облокотившись о белую стену, парень вплетает пальцы левой руки во взмокшую чёлку. По лбу скатывается одинокая капля пота. — Как же я облажался… — Чонсу выпускает из себя полушёпот. Джисок взволнованно закусывает пересушенные губы. Взгляд его падает к чужим трясущимся ногам. — Мы оба облажались. Маленькие глаза сужаются в сторону Джисока, полностью скрывая белки за кожей век. Наверное, выглядит угрожающе, судя по чужому напряжённому лицу. — Во всей этой ситуации виноват исключительно я. Я это заварил, — ткнув большим пальцем в собственную грудь, Чонсу переводит взгляд на рядом стоящего парня. — Гониль, где сейчас Сынмин? О Сынмин. — На втором этаже. У него философия сейчас. А что? — правая бровь парня изгибается. Кажется, на его лице возникает ухмылка. Или оскал. Чонсу не придаёт этому значение. — Спасибо, — сдвинувшись с места, он рвётся прочь из коридора. Спускаясь вниз по гладкой плитке ступенек, Чонсу пытается не сойти с ума от бешенства собственного сердцебиения. Такое волнение он в последний раз испытывал только разве что перед итоговыми экзаменами. Ощущение от предстоящего разговора (если он, конечно, состоится) можно сравнить с тем ощущением первородного страха, который душил маленького Чонсу в моменты, когда мама листала его дневник с плохими оценками. Предвкушение строгого наказания. Завернув за угол, Чонсу резко останавливается. Глаза упираются в знакомое понурое лицо, разговаривающее с каким-то незнакомым парнем. Желание развернуться и уйти с каждой секундой всё больше перевешивает желание подойти ближе. Вся решительность за мгновение пропадает, стоит лишь Чонсу столкнуться с проблемой лицом к лицу. Но всё становится куда хуже, когда его «проблема» кидает ответный взгляд. Взгляд, полный обиды. Тело ломит душевной болью от картинок, возникших в сознании. Чонсу в ярких красках помнит, как на него смотрели теплотой и влюблённостью. Помнит нежность, с которой целовали его обнажённое тело. Помнит заботу, которую ему безвозмездно дарили в тот вечер. А он отплатил эгоизмом. Несправедливо. Резко выдохнув, Чонсу до побеления впивается ногтями в кожу ладоней и спешно шагает к своей цели. — Сынмин, можно тебя на секунду? — заглянув прямо в чужие глаза, парень ожидает увидеть в них неприязнь, но видит лишь усталость. — Хорошо. Отойдя подальше от чужих ушей, в пустующий пыльный угол, Чонсу заставляет себя поднять глаза с пола и раскрыть рот: — Пожалуйста, мы можем поговорить? Мне нужно тебе кое-что объяснить. — Ты хочешь это сделать прямо здесь и сейчас? — Сынмин, кажется, полон непонимания. Маленькие глаза пробегаются по окружению, полному студентов, многие из которых даже сейчас не отрывают от парней любопытных взглядов. Да, момент для серьёзного разговора действительно неудачный. — Когда ты будешь свободен? — Сегодня по расписанию четыре пары. После этого у меня планов нет. — Тогда давай после встретимся у входа. Ответив немым кивком, Сынмин сразу же разворачивается и удаляется в сторону только что открывшегося кабинета, следом за одногруппниками. Чонсу остаётся лишь сверлить взглядом худощавую спину и грызть ноющий заусенец на среднем пальце.

***

Холодный порыв ветра врезается в оголённую шею, уводя за собой тепло человеческого тела. Чонсу невольно сжимается, кутая подбородок в синтетический воротник куртки. Пора, наверное, утепляться. Маленькие глаза сверлят ожиданием входную дверь, из которой в следующую секунду устало выползает знакомый силуэт. Чонсу еле сдерживает улыбку, замечая на нём всё тот же жёлто-красный шарф. Он даже в университет его надевает. Это довольно мило. — Так о чём ты хотел поговорить? — спрашивает Сынмин, сверля взглядом пыльную плитку под ногами. — Для начала давай отойдём, — аккуратно взяв чужую ладонь в свою, Чонсу направляется в сторону заднего двора университета — туда, куда обычно приходят студенты покурить и поплакать. Сопротивления со стороны Сынмина не чувствуется. Это придаёт немного смелости. Приложившись спиной о ледяной кирпич, Чонсу достаёт из кармана пачку с последней нескуренной сигаретой. — Не против? — Не-а. Наколдовав пластиковым колёсиком рыжее пламя, Чонсу припадает концом сигареты к огню и втягивает первую порцию никотина. — Я хотел тебе объяснить, почему ушёл в тот день. Но, для начала, пообещай мне, что дослушаешь до конца и не станешь перебивать. Договорились? Получив в ответ короткий кивок, Чонсу повторно затягивается и пытается поймать мысли, блуждающие в голове. — Я поступил с тобой ужасно, мерзко и, как по мне, непростительно. Дело в то, что… — виноватый взгляд касается острых лысых веток. — Дело в том, что наше знакомство неслучайно. Я это всё спланировал. И целью моей было — завлечь тебя в постель, чтобы отомстить своему бывшему. Чонсу старательно игнорирует чужое лицо, стараясь смотреть куда угодно, лишь бы не на него. — Он сказал, что влюбился в какого-то Сынмина из нашего университета и бросил меня, а я до последнего думал, что этим Сынмином являешься ты. Но я всё это время ошибался, что делает ситуацию ещё более отвратительной. Левая рука дрожаще (то ли от холода, то от тревоги) вертит пластиковую зажигалку против часовой стрелки. Если бы у неё был желудок, то она бы уже проблевалась. — Знаю, как это всё звучит. И понимаю, что ты, скорее всего, меня сейчас ненавидишь. Имеешь право. Я себя тоже ненавижу, если честно. Рассказываю я это не потому что хочу извиниться перед тобой, если что. Прощения я не жду, ведь такое вряд ли можно простить. Просто мне хочется, чтобы ты не думал, будто это ты сделал что-то не так. Наоборот, я… Слышится тихий вздох. Чонсу пинает серый камень и задумчиво хмурит брови. — Пускай изначально я действовал исключительно в своих корыстных целях, позже, после общения с тобой, я понял, что искренне хочу поцеловать тебя, коснуться тебя, искренне хочу порадовать и заставить тебя улыбаться. Тяжело сглотнув выступившие на глазах эмоции, парень делает глубокую затяжку. — Ты не заслужил того, что я сделал. Ты — чудесный, Сынмин. Я, правда, никогда не встречал настолько хороших людей. На один вечер ты сделал меня таким счастливым, каким я никогда не был. Я впервые за двадцать лет ощутил себя действительно любимым и значимым. Спасибо тебе за то, что дал мне это почувствовать. И мне очень жаль, что я отплатил тебе болью. Над пустым задним двором нависает оглушающая тишина. Она кажется настолько плотной, настолько тяжёлой, что будто даже начинаешь ощущать её своей кожей, вдыхать её лёгкими вместе с кислородом и сигаретным дымом. Приложив тлеющий табак к ледяной стене, Чонсу тушит сигарету и закидывает её в пустую мятую пачку по соседству с зажигалкой. — Это всё. Прощай, Сынмин. Не поднимая взгляда, парень разворачивается и стремительно шагает прочь. Прочь от чужого взгляда, от чужой обиды. Прочь из чужой жизни. — Стой, — ладонь Чонсу резко сжимают. Вздрогнув от неожиданности, парень кидает взгляд на схватившую его руку. В груди разрастается паника. — Пойдём. Чонсу спокойно тянут за собой. Неуверенно переступая с ноги на ногу, он плетётся следом. — Куда?.. Сынмин неожиданно останавливается. Левая рука его исчезает в кармане, после возвращаясь назад вместе с телефоном. Палец касается кнопки блокировки. — У нас с тобой есть примерно 4 часа, чтобы прокатиться на колесе обозрения. Можем, конечно, сделать это в другой день, но зачем откладывать? Чонсу ощущает, как что-то внутри него обрывается и падает в пустоту. Телом овладевает тупая слабость. Колени начинают предательски дрожать. Его тело будто само вот-вот рухнет на землю. Как после всего, что Чонсу сделал, Сынмин умудряется всё ещё думать о нём? — Ты… Меня прощаешь? — звуки проваливаются в дрожи голоса. — Мне нужно время, чтобы всё это переварить, но я на тебя не злюсь. По крайней мере, стараюсь не злиться, – Сынмин тяжело вздыхает. – Я понимаю, что ты сделал это на эмоциях, не подумал о последствиях. Я тоже далеко не святой, если честно. Все мы иногда делаем друг другу больно. И всё же, несмотря на твой поступок, я хочу дать тебе второй шанс, потому что верю тебе. Верю, что тебе действительно жаль. Надеюсь, я не ошибаюсь. Заглянув прямиком в чужие глаза, Чонсу видит в них что-то совершенно ему непонятное. Смешанные в кашу эмоции, в которых разобраться кажется практически невозможным. Но кое-что парень всё же замечает – на него смотрят с таким же теплом, как и раньше. От этого одновременно слишком хорошо и слишком плохо. Коже лица становится мокро и неуютно. Чонсу тихо всхлипывает, вырвав собственную руку из чужих прикосновений. Отвернувшись от удивлённого взгляда, он злобно стирает скатывающиеся одну за другой слёзы. Хочется ударить самого себя за проявление слабости. — Эй, — перед лицом вырастает смазанная фигура. Щёк касаются чужие тонкие пальцы, — если хочешь поплакать — поплачь. Не стоит сдерживать слёзы. Кроме меня здесь всё равно никого нет. Чонсу в данный момент чувствует себя таким маленьким, таким ничтожным. Таким, каким он был когда-то давно, в детстве. Тогда Чонсу тоже стоял и плакал перед мамой. Только вместо криков и удара по заднице он теперь получает объятья, окутывающие его теплом, и ласковые поглаживания по спине. — Прости, прости, прости меня, — Чонсу не узнаёт собственный голос. Вместо букв из пухлых губ выходит вой. — Прощу, — на блондинистую голову мягко приземляется чужая. Пальцы цепко хватаются за худощавую спину, скрытую плотной курткой. Чонсу крепко сжимает чужое туловище, боясь, что всё происходящее — лишь плод его воображения. Боясь, что Сынмин бросит его, превратится тотчас в сигаретный пепел и пустится по ветру. Но он стоит на месте. Даже после того, как все накопившиеся слёзы выпадают у Чонсу из глаз. — Почему ты так хорошо относишься ко мне? Ты же знаешь меня всего ничего, — вопрос, волнующий парня уже довольно долгое время, вырывается сам собой. Сынмин отчего-то усмехается. — Ты мне так-то уже давно нравишься. Но раньше я боялся подойти к тебе, заговорить. Просто смотрел издалека. А на последней вечеринке у меня наконец появилась хорошая возможность познакомиться с тобой, и я успешно ею воспользовался. Не жалею совершенно. Даже после случившегося. Оторвавшись от человеческого тепла, Чонсу шокированно смотрит в чужие глаза. Его грудную клетку до краёв заполняет болезненный приступ любви. — Я не знаю даже, что сказать. — Можешь просто поцеловать. На покрасневшем лице цветёт улыбка. На уголках заплаканных глаз образовываются морщинки. Обвив руками тонкую талию, Чонсу касается поцелуем чужих губ. Все чувства, сидевшие тяжёлым грузом в его сердце, наконец высвобождаются. Парня одолевает непривычное ощущение безмятежности. — А теперь пошли, — отстранившись, Сынмин хватает чужую потную ладонь и не спеша ведёт Чонсу за собой, навстречу его небольшому желанию. Сынмин даже не подозревает о том, что самое главное и заветное желание Чонсу он уже исполнил. Подарил любовь.