Вайб

— Нашёл тебе футболку из своих, — стоя в дверях ванной комнаты с комком трикотажа в руках, Олег улыбается. — Тапок нет, мои тебе как лыжи будут. Насадка на зубную щётку в верхнем ящике, если что. У него в руках большое махровое полотенце, ещё одно поменьше и футболка, действительно. Отсюда вижу, что размера extra large, как минимум. Эта мысль отчего-то цепляет, мне нравится её думать. Послушно беру вещи. Футболка чёрная, что ожидаемо. Надпись на ней (пока нечитаемая) космически-зелёная, цвета какой-нибудь эктоплазмы. — Ну, в общем, здесь везде тёплый пол, — не без облегчения финалит Шепс мысль, в которой явно забуксовал. — Футболка абсолютно новая, кстати. — Мог бы просто дать свою, — говорю, не особенно успев обдумать лёгкую двусмысленность сказанного. — В смысле, не обязательно новую… Олег! — Эта даже слишком моя, — отзывается он загадочно, но я успеваю заметить, как вспыхивает его взгляд. — Подарю её тебе, если понравится. Что-то мне подсказывает, что это экспериментальный образец собственного мерча потомственного медиума. Ловлю себя на мысли о том, что, возможно, сегодня мне постелют бельё из ассортимента Мастерской Магии. Было бы забавно. Олег упирается ладонями в боковые стойки дверного проёма и чуть подаётся вперёд, будто пытается размять затёкшие плечи. — Гони меня отсюда, Заяц, — говорит Олег, словно отвечая на мои мысли. — Подобру-поздорову… Он усмехается, но взгляд серьёзный, почти тяжёлый. Вздыхаю. — Был бы ты вампиром, я бы пригласила тебя войти. Но ты же Олень… «И от вампира у тебя только кинки, от которых я балдею», — добавляю я про себя. — А ты сучка… — отбривает он хриплым шёпотом, всё так же усмехаясь. Значит, зашло, как надо. Могу ли я обижаться на правду? Склоняю голову на бок, глядя на него чуть снизу. Он совсем немного выше меня, но этого достаточно. В самый раз. — … и тебе не нужно моё приглашение, — заканчиваю я свою маленькую провокацию. Шепс с глухим стоном прикрывает глаза, всё ещё посмеиваясь. Мне хочется расстегнуть ещё одну пуговицу на его пропаленной рубашке, но у меня заняты руки. Вместо этого я потираюсь кончиком носа о его нос. Кажется, так делают эскимосы. Его тёплое дыхание касается моих губ — и я залипаю так мучительно, как никогда прежде. Меня бросает в жар и почти тут же окатывает холодом, от которого по спине бегут мурашки. — Этот твой мутный взгляд… — говорит Олег. — Это и есть приглашение, Рита. Кто бы говорил, Олень. У тебя самого такой же. Ощущение, что я схожу с ума. Быть может, оттого что этот бесконечный вечер не самого длинного рабочего дня, так непохожий на все мои обычные вечера, отказывается умещаться в моём мозгу. У меня не осталось слов, одна только нежность — от края до края. Но я знаю, что ему и так всё понятно. Мне хочется обнять его. Очень. Поймать, будто он вот-вот упадёт, хотя это мои ноги вдруг становятся ватными. И это что-то вроде предчувствия, которое я не успеваю озвучить. Потому что уже на следующем вдохе Олег действительно (сознательно) проваливается в дверной проём. И ловит меня в свои загребущие руки, — здесь, в дверях ванной комнаты, — притягивая к своей широкой груди вместе с ворохом вещей, которые я по-прежнему не знаю, куда пристроить. Решает за нас обоих. Невозможный. Он буквально вносит меня внутрь этого кафельного мешка. Выдыхаю своё бесконечно нежное: «Лёлик» в его красивое лицо, даже не думая уворачиваться от поцелуя. Не отрываясь от нашего упоительнейшего занятия, Олег мягко, но уверенно усаживает меня поверх столешницы, под которой прячется стиралка. Не глядя, спихиваю полотенца и футболку на свободное место рядом, чтобы обнять уже эти широченные плечи, наконец. И ему, и мне нужно дышать. Но ни он, ни я не в силах остановиться прямо сейчас, хотя тонкие ветви наших бронхов болезненно расцветают алыми проблесками. Выжимаем момент досуха, воруя друг у друга остатки дыхания. Почти бодаемся, не в силах перестать, то и дело срастаясь губами снова. «Вольпертингер», — мелькает в моём сознании спасительное стоп-слово, стоит мне отпрянуть в одной из пауз. Но вслух я говорю только приятно короткое и почти безотказно работающее: — Шепс… Олег удерживается на минимальной, но всё же дистанции, да я и сама пока не готова отпустить его дальше. Он облизывает губы, усмехаясь. — Шепс просил выставить его отсюда, а не затащить внутрь, помнишь? — И чего… — касаюсь его влажной теперь улыбки кончиками пальцев там, где особенно хочется поцеловать снова, тут же нащупывая (шрам в углу его рта) потерянную было нить повествования. — Чего же ты просишь теперь? — Пощады, — выдаёт он вполне серьёзным тоном. Но под мутнеющим льдом его чуть расфокусированного взгляда я отчётливо вижу блуждающие смешливые огоньки. Тону во влажной темноте его зрачков, но улыбаюсь в ответ. — Могу ли я, папочка? — это даже звучит как-то слабовольно-риторически, и мой голос мне самой кажется почти бесцветным. — Только ты и можешь, детка, — отзывается Олег. — Ты же моя супергёрл… Кто же, кто ещё кроме тебя? Кто же, кто ещё, если не ты? Сейчас у моей находчивой музыкальной памяти чуть скрипучий баритон Вячеслава Бутусова времён золотой эры «Нау». — Может… — я мучительно пытаюсь сосредоточиться и сформулировать поточнее, но во мне бурлит коктейль из смутного страха и острой радости. А ещё я ощущаю его улыбку под пальцами, оттого не могу не улыбаться в ответ. — Потому что я абсолютно дурею от тебя? Мой личный сорт криптонита… — И это взаимно, — говорит он, и я почти что жмурюсь от сияния его светлых глаз. Шепс берёт моё лицо в свои ладони, и мы всматриваемся друг в друга, как в бездну, прежде чем он резюмирует. — Моя главная слабость — это ты, Заяц. Но всегда же есть какое-то «но». Ты вот боишься быть счастливой. — Сглазить боюсь, — отвечаю почти машинально. Тут же понимая, что у нас с ним был такой же точно диалог (вчера, господи) в самом начале вечера. Я уверена, что и Олег об этом помнит. Более того, он специально так сказал, чтобы мои мысли, мечущиеся в полном смятении, сделали полный круг. Чтобы было легче вымучить из себя ту часть правды, что лежит глубже. И которая, как и все наши секретики, родом из детства. Падал тёплый снег, струился сладкий газ… Где-то на изнанке моего сознания снова звучит «Наутилус Помпилиус». От этой заклятой песни моя спина всякий раз становится ледяной — это моя персональная парадоксальная реакция. Я боюсь любви. И мне невероятно трудно сказать это вслух. Олег знает. А я знаю, что он знает. И от этого мне легче. Экстрасенс он или кто, в самом-то деле… — Не бойся, — говорит он, глядя мне прямо в глаза. — Слышишь меня? Я с тобой. Я такой, как ты чувствуешь. — Правда? — интересуюсь в бесцветно-шуточном тоне. — Это какой? Преимущественно добрый самаритянин, я надеюсь? Олег усмехается, но он предельно серьёзен. Мы по-прежнему слишком близко, чтобы успокоиться. — Ещё версии будут? Жги! — Давай, попробую. Волга-бой с припёком? — мне нервно, и я всё не могу перестать петросянить. — Ммм… Младший принц династии медиумов? О, точно! Краш с популярного телешоу! Папин бродяга, мамин симпатяга и по жизни красавчик… — Всё? — интересуется он. Впрочем, смешливые искры из его взгляда никуда не деваются. Я вижу, что Олег готов рассмеяться. И мне невероятно нравится, когда он такой. Захожу с козыря, выдавая драматичным шёпотом: — Пресвятой Олень?! Это фаталити, да. Он закатывает глаза, а потом притягивает меня ближе. Окружает меня собой, окутывая теплом выдоха. Щекотно фыркает (по-оленьи), не в силах сдержать усмешку. Ему, как и мне, заходит вся эта смехопанорама, щедро приправленная нашими вновь открывшимися эмоциями. — Я настоящий, — говорит он, наконец. — И я именно тот, кто тебе нужен. Тёплая спокойная уверенность в его голосе пробирает до мурашек. У меня глаза на мокром месте и без единого шанса отвести взгляд. Нужное слово всплывает в голове само собой. Суженый. Не успеваю заметить, как произношу его вслух. Олег улыбается. — А теперь будь хорошей девочкой, скажи уже: «чур меня», — говорит он чуть погодя. — Чтобы я мог свалить с растревоженным чем угодно, но со спокойной, блядь, совестью… Отпускать его я хочу меньше всего на свете. Но мелкий Шепс (как и всегда) прав. Есть такое слово — «надо». — Чайник поставишь? — интересуюсь так, для проформы. Он часто-часто кивает, чуть прикрывая глаза. — Ну иди тогда… Я быстро, ты даже соскучиться не успеешь. Олег делает шаг назад, потом другой, оказываясь в дверях снова. Я как-то инстинктивно обнимаю себя за плечи, чуть поёживаясь. Это такое палево, что не пересказать, но со мной не случалось ничего подобного уже очень давно. Сказать по правде, «никогда» было бы более честным определением. — Да я уже соскучился, — констатирует он, прежде чем закрыть дверь с той стороны. «И это взаимно», — говорю я про себя, не в силах перестать улыбаться. *** Сегодняшние съёмки заняли всего-то часов восемь или десять вместо обычных двенадцати-пятнадцати, но и они выходят мне боком. Укатали Сивку крутые горки. «Мне жаль, что это случилось с тобой,рыба моя», — кажется, именно так сказал Влад, когда почти виртуозно выудил из тёмных вод прошлого мою маленькую катастрофу. Знал ли он, насколько близко к истине это полушутливое, полуснисходительное обращение? Теперь, когда я всякого насмотрелась и наслушалась вне нашего высокорейтингового шоу, я не уверена. Когда я едва не утонула в Волге, я стала ходить в бассейн. Более того, я хожу туда до сих пор: три раза в неделю, чтобы быть в форме. А ещё тогда, когда нужно собраться с мыслями. Чтобы глубина отпустила. Мотаясь от бортика к бортику в неурочное для кого угодно, кроме меня самой, время (например, после вечерней съемки, когда в спорткомплексе, что у реки Руднёвки, свободны абсолютно все дорожки), я нахожу ответы или ухожу от вопросов. Вода — это моя тема, Владик. К худу или к добру. Эмоции — это тоже вода, и когда они затапливают меня, я ловлю свои волжские флешбэки, как вот сегодня. И сейчас меня накрывает повторно, но уже наверняка. С гарантией. Медленно, как в какой-нибудь дораме, я опускаюсь на дно ванны, прижимаясь голой спиной к гладкой акриловой стенке купели. Обнимаю свои колени, поверх пристраивая подбородок, чтобы не особенно стучать зубами. Вода почти ледяная, но так надо. Вдох на четыре счёта. Пауза. Четыре счёта на выдох. Пауза… Дыши, дыши. Страх не поможет тебе, просто дыши. Северо-западное заклинание Многознала работает безотказно. Считая удары сердца, я готова привычно услышать вязкий тембр Макса внутри своей головы. Но сейчас слышу только голос Олега. Дыши (вот так). Дыши (вот так). Эти воображаемые слова (или дело в этом голосе?) наполняют меня уверенностью и спокойствием. Паника схлынывает, остаётся только вода. Чертовски холодная. Терплю (вечность) ещё пару минут, прежде чем плавно вывернуть кран в горячую сторону. Тёплый пар и почти медитативный звук текущей воды немного успокаивает. Когда недавний ледяной дождь сменяет раскалённая лава, мои мысли как будто подтаивают, и я сосредотачиваюсь на дыхании, наконец. А потом дождь возвращается… Пять минут таких вот контрастов — и снова здорово. Шампунь в диспенсере пахнет яблочным сидром. Это что-то эксцентричное, вполне в духе хозяина дома. Впрочем, запах улетучивается почти мгновенно, как и лёгкая дрожь моих пальцев. Этот самопальный ретрит делает меня прозрачной, как в древней песне Дельфина. В душе я провожу минут двадцать, три из них — орудуя зубной щёткой. Моя персональная (новенькая) насадка на этот понтовый агрегат от Филипс — с розовым «опознавательным» колечком, и это очень мило. Выданная мне футболка почти хрустит. А лучше бы пахла Олегом. Она предсказуемо велика мне в плечах и садится манер короткого платья: плоский трикотажный шов нижнего края щекотно касается (почти целомудренно) середины моего бедра. Ну, может, чуть выше… На груди, ближе к ключицам, дерзким готическим шрифтом написано: «Magic Dealer». Да уж, действительно… Перебрасываю ставший бесполезным (наконец-то) лифчик через плечо, тут же прикрывая его сползающим с мокрых волос полотенцем. Непривычное (как и многое за сегодня или уже вчера?) для меня ощущение тлеет где-то внутри. Благодарная радость — знакомое мне, но не перманентное моё состояние. И сейчас это именно она. Бесхитростное предвкушение чего-то непременно хорошего, от которого и сладко, и тревожно… Мне так щекотно внутри, что хочется покончить с этим томлением одним махом, и я поворачиваю ручку двери, чтобы выйти уже из ванной комнаты. Не хватало ещё, чтобы Олень решил, что со мной что-то случилось. Или что я прячусь от него здесь, в царстве воды. Я знаю, как сильно он хотел остаться. И я же понимаю, что это было бы слишком — для нас обоих. — Я на кухне, Заяц, — слышу, едва мои босые ступни касаются тёплого пола в полутёмном коридоре.— Просто иди на свет, ладно? Дыши (вот так). Дыши (вот так). Благодарная радость становится больше, заполняя меня. Олег действительно обнаруживается на кухне. На пару долгих мгновений я залипаю в дверном проёме, любуясь. И здесь есть, на что посмотреть: Шепс колдует у плиты, закатав рукава своей чёрной рубашки. Не знаю, что мне нравится больше — его чуть смуглые руки в кольцах и браслетах, или его же выразительный профиль. Пряный запах кажется мне знакомым, но это точно не чай. И даже не глинтвейн. Для пряного вина пока не сезон. — Привет, — говорит Олег, не поворачивая головы. — Надеюсь, ты любишь молоко. Это не вопрос, это утверждение. Подхожу к нему и осторожно обнимаю за пояс, прижимаясь грудью к его тёплой спине. Тихонечко выдыхаю (во всех смыслах): — Люблю… И это правда. Веки тяжелеют, но тёмный огонь, бегущий по венам, всё ещё держит на плаву нас обоих. Пауза получается долгой и сладкой, как поцелуй. Она заполнена крохотными шероховатыми звуками нашего присутствия. Лёгкое шуршание ткани под моими ладонями. Едва слышный металлический призвук, с которым ложка цепляет край посудины с молоком. Вздох, в котором мне слышится такая знакомая уже улыбка. Я чувствую, что Олег улыбается, и мне хочется повторить этот короткий (люблю-люблю-люблю) округлый глагол. Прокатать его на языке, просто чтобы он улыбнулся снова. Вместо этого притираюсь щекой к нагретому шёлку у ворота. Не могу удержаться. — А что, чай отменяется? Не нашёл заварку, Олень? Шепс фыркает, попутно накрывая мою ладонь, уютно устроившуюся поверх его живота, своей. — Ха… На этой кухне чая сто сортов, как в «Кантате», Заяц! Он тупо везде… Тупо везде здесь и сейчас запах Олега. А каждое его слово отдаётся внутри меня приятной вибрацией. Чистая физика. И почти импринтинг, когда вся эта первобытная, телесно-ориентированная недомагия сходит на меня лавиной. Будто всё, чего я так долго и так успешно избегала, получает надо мной власть. Чувствую себя двоечницей на экзамене, с которой вот-вот спросят за весь семестр. Но мне так хорошо… Шепс крепко сплетает наши пальцы. Я вздыхаю (вдыхаю), и меня ведёт. Хочу, чтобы он говорил снова. И Олег говорит. — Ммм… Слушай, у тебя сейчас пульс под сто двадцать, какой на хрен чай? Должен же тебя хоть кто-то поберечь, Рита. Пару долгих мгновений я не могу ничего сказать. Вообще. Будто у меня закончились слова. В носу щиплет, но я улыбаюсь. А ещё я чувствую, что он знает больше, чем говорит. Как и всегда, блин… — Это твоя проницательность или наблюдательность, господин медиум? — цепляюсь за спасительную соломинку юмора, чтобы не выдать себя окончательно. Мне хочется поберечь и тебя тоже, Олень… Но Олень серьёзен, если не сказать больше. — Это любовь, — говорит он вполне серьёзно, ловко снимая молоко с огня свободной рукой, так, будто это не он всю жизнь был самым младшим в семье. — Панические атаки обычно от чрезмерного стресса. А у тебя был ещё один чертовски длинный и стрессовый день, Рита. Не хуже меня это знаешь, хотя и ничего с этим не делаешь. Вот так, запросто. Он знает, что меня накрыло-таки. Я больше не сомневаюсь. Думая об этом, непредумышленно ловлю афтершок: меня прошибает тремор, как будто я снова оказываюсь под ледяным душем — и почти тут же кидает в вязкий жар, подступающий к щекам. Но и эту, последнюю на сегодня волну нивелирует благодарная радость, источник которой всё ещё держит меня за руку. — Ты знал, что так будет? — интересуюсь довольно дерзко, пользуясь возможностью не смотреть ему в глаза. — Про паническую атаку… Сучка. Он большой и тёплый, и прямо сейчас я держусь за него, как за скалу среди бушующих волн. И мне спокойно. Я могу говорить с ним решительно обо всём, даже о своём недавнем приступе. Хотя обычно я будто немею. Нет, сразу после я могу быть даже слишком болтливой, просто говорить о том, что именно со мной произошло, почти что физически не могу. Молчу, как рыба. «Ох, рыба моя…», — отзывается откуда-то из волн моей памяти голосом Череватого. И я стискиваю его изо всех сил. Мой медиум… — Это не имеет отношения к экстрасенсорике, — уклончиво отвечает Олег. — По крайней мере, прямого… У меня насмотренность, Заяц. В какой-то мере, я позволил этому случиться, прости. Должен был языком поработать по-серьёзке. Когнитивная реконструкция, то-сё… Он и сам фыркает, посмеиваясь от ненарочной двусмысленности сказанного. Впрочем, с языком у него всё более чем хорошо. — Забей, — говорю, как есть.— Я привыкла ловить панички. И даже немного умею их избегать, если очень надо. Ну знаешь, когда эндорфинов взять неоткуда, а сопли распускать особо некогда… Работа в телевизоре приучила. — Отвыкнешь, — спокойно говорит Олег. — Сейчас будет лунное молоко для нормального сна, а завтра будет суббота. И никакой твоей работы в телевизоре до самого вторника, — резюмирует он абсолютно будничным тоном. — А ещё будет много меня. Так себе источник эндорфинов, конечно… «Самый лучший», — говорю его спине одними губами. А вслух говорю только непринуждённо невтемное: — Лунное молоко? Это что-то с Пинтереста? Или классический аюрведический рецепт со специями? — Рецепт мамин, — отзывается он. — По классике, но с секретным ингредиентом. — Ого! Значит, не курником одним, Людмила Шотовна... Звучит интригующе (что-то на самарском), но недостаточно, чтобы от него отлепиться. И он это знает. А ещё… Это тот случай, когда помимо наших явных (самаритянских) сходств, есть у нас и отличия. Например, в моей жизни уже давно — очень давно — нет ничего маминого. И эта маленькая деталь пронзает меня, почти что пришпиливая к тёплой спине Олега. Я чувствую его ответное напряжение. Это чистая физика, и мне это приятно до мурашек. Перелив молоко в чашку, он аккуратно отодвигает ее от края столешницы, прежде чем повернуться лицом ко мне. Я (не без сожаления) отступаю на полшага, упираясь в кухонный стол позади пятой точкой. А Олег окидывает меня взглядом, (хищно) усмехаясь. — Выглядишь потрясающе, — говорит он, наконец. Он убирает с моего плеча бесполезное (влажное) полотенце, отчего мой многострадальный бюстгальтер оказывается-таки на полу. Это смешной и неловкий момент: Шепс коротко смотрит вниз, и я вижу, как его усмешка становится шире. — Гладкий, — констатирует он. — И красный. Я же говорил! — Ну да, да… — бормочу я. — Ты угадал… — Угадал, — соглашается он. Я не успеваю и рта раскрыть, прежде чем он садится на корточки, чтобы поднять то, что сам и уронил. Вставая, Олег кладёт свою находку на кухонный стол рядом со мной. — Симпатичная вещица, мне нравится. Его голос звучит (умопомрачительно) глухо. Он смотрит мне прямо в глаза, но его пальцы соскальзывают ко мне на бедро. Будто Шепс всерьёз хочет проверить, на мне ли нижняя часть этого симпатичного (гладкого и красного) комплекта. Я почти забываю, как и зачем дышать, но его рука уже возвращается сверху вниз, заставляя кожу покрываться мурашками. Ох, чёрт… Олег облизывает губы, и не могу удержаться — касаюсь его лица, проходясь пальцами вдоль скулы. Он роняет подбородок в мою ладонь, притираясь щекой, а потом и влажно целуя ближе к запястью. Он по-прежнему смотрит на меня. Я силюсь сказать хоть что-то, но вместо этого запускаю пальцы в его тёмные волосы. — Не нужно ничего говорить, — выдаёт Шепс. — Просто делай… «И будь, что будет», — успеваю подумать я в масть. Как успеваю и расстегнуть не дававшую мне покоя пуговицу на его рубашке... А потом наши губы встречаются снова, и я совершенно перестаю думать.