Вайб

Олег никуда не спешит и я, соответственно, тоже. Это состояние сродни свободному падению. И, внезапно, это даже приятно — просто ничего не решать. Я далеко не всегда так легка на подъём, скорее, даже наоборот: обычно меня не выманить из дома без особого повода. Но сегодня мой особый повод — это Олег Шепс. Прямо сейчас он прикуривает вторую сигарету от первой. Обнимаю его, прижимаясь теснее, пытаясь хоть немного прикрыть его от ветра. А он смеётся в ответ на мои попытки, выдыхая дым в сторону от моей макушки. — Как же долго я этого ждал, Заяц… — выдаёт он вполголоса. От того, как он звучит сейчас, чуть хрипло и как-то надтреснуто, мне хочется развоплотиться. Вместо этого обнимаю его крепче. И обещаю себе никогда больше его не мучить. — Ну, перестань… — шепчу я в его плечо, не в силах перестать улыбаться. Я тоже рада, Олень. Но ни твоя, ни моя жизнь от этого проще не станет. Скорее, наоборот. — Боишься быть счастливой? — подначивает Олег, прерываясь на долгий дымный выдох. — Давай, признайся уже! Легонько пихаю его в бок, прежде чем стиснуть едва ли не до хруста. Ох, чёрт! Я палюсь, палюсь, палюсь… Будто того, что уже было, ещё недостаточно. Он смеётся, ему всё ни по чём. И это заразительно. — Сглазить боюсь, — отмазываюсь полуправдой, хотя и достаточно убедительной. — Ой, в сердечко, Заяц! Или ты в моё профессиональное самолюбие целилась? — Олег выстреливает бычком в темноту. — Нет хуже проклятий, чем самопроклятие. Нет страшнее сглаза, чем самосглаз. Но всё равно не бойся, я же с тобой. Он со мной. Прямо сейчас я это чувствую особенно остро, потому что он стискивает меня в ответ. — Ты сильный, — соглашаюсь и констатирую одновременно. И это осознанная двусмысленность. Я знаю, что он ответит. И я хочу это услышать. — Вообще-то, сильнейший, но прямо сейчас это не суть… Давай, скажи мне, о чём ты думаешь? — Мне казалось, ты и так знаешь! Он смеётся, и я в очередной раз осознаю, что понятия не имею, как это работает. Если это вообще работает… — Мне казалось, я тебе доходчиво объяснил, что никто из нас не читает мыслей из головы, Заяц. Если кто-то будет говорить обратное, то он лжец. Пиздун-сказочник. Разводила. Ну, или гипнотизёр, я не знаю… — Тогда откуда… — Оттуда, — Олегу всё ещё весело, и мне очень хочется посмотреть в его лицо. Но из этих медвежьих объятий так просто не выпутаться. — В самом деле, я же не Эдвард Каллен… Наблюдательность, Проницательность, Эмпатия. Мы с тобой на одной волне, мы ж самаритяне. Это синхронизация! — То есть, никаких чудес? — Неа… И соскочить не получится, я помню, что задал вопрос. Он касается губами моего виска, и мои мысли смешиваются, как цветные стеклышки в детском калейдоскопе. — Лёлик… — выдыхаю имя, хватая губами воздух взамен. Это и протест, и капитуляция, и призыв продолжать в том же духе. И Олег продолжает, целуя чуть крепче и чуть ниже. «Просто скажи — ничего страшного», — шепчет он, обжигая дыханием чуть влажную кожу. Считывая (или предугадывая) мой порыв, Шепс позволяет мне отстраниться, а потом взять в ладони его лицо. Я плыву под его потемневшим от волнения взглядом, но зато точно знаю, о чём хочу сказать. — Главным образом, я думаю… — кажется, забываю, как дышать, когда Олег подаётся вперёд, чтобы лучше слышать. Концы его волос щекотно касаются моей щеки. — … о том, что мне бы держать руки в карманах, но я зачем-то постоянно тебя трогаю. — Просто я очень тебе нравлюсь, Заяц, — отзывается он мгновенно, взмахивая ресницами и отводя взгляд. — Ты говори, говори… И трогай, конечно. Тебе можно. Потому что ты мне тоже очень нравишься… Я вижу перед собой только его губы, говорящие эти чудовищно приятные вещи. Прямо сейчас он похож не на Джокера, нет. На Ворона, — Эрика Дрэйвена, — в его человеческой, оттого счастливой ипостаси. — Я напрягаюсь. Потому что ты слишком близко. Потому что на мне куртка, которая пахнет тобой… И потому что я понятия не имею, чем этот странный вечер закончится. А вот это уже признание. — Потрясающе, — говорит младший Шепс, абсолютно точно копируя ироничную интонацию старшего. И это напрягает ещё больше. — Вечер действительно странный… Он только начинается, но конец его изрядно предсказуем. — Расскажешь? Олег по-прежнему улыбается, но взгляд у него пронзительно серьёзный. Он склоняется ещё ниже, как будто намерен пободаться со мной. Я в расфокусе, а мои пальцы — в его тёмных вьющихся волосах. Мне хорошо и тревожно, и меня колбасит от этого микса. — Уверена, что хочешь это услышать? Я понятия не имею, логика это или экстрасенсорика, но я уверена в том, что он действительно знает, о чём говорит. И я в замешательстве. — Если я скажу сейчас, это будет не просто спойлер, а самосбывающееся пророчество, — Шепс усмехается, и я ловлю его мятно-табачный выдох так близко, что, кажется, чувствую на языке вкус. — И ты уже никогда не узнаешь, как сложились бы обстоятельства, если бы в твоей голове не засели мои слова. Так ведь не интересно… — Знания умножают печаль, — как-то невпопад (как Фара) цитирую Екклесиаста. Просто потому что в тему, как никогда. — Всегда знал, что ты умница, — финалит Олег, щекотно чиркая кончиком носа вдоль моей щеки. И хрипловато напевает на выдохе: — Ах, мама, что она за умница! Не брани, она меня домой гнала. И я пошёл бы, да забыл названье улицы, где сына своего ты родила… Эта песня Розенбаума лет на десять старше меня, но мне отчего-то нравится. Прямо сейчас я дура набитая, Олень. И дело отнюдь не в моей единственной дипломной тройке. Дело в тебе. — Никогда не могла понять, как ты живёшь с тем, что знаешь… Он отстраняется и медленно переводит взгляд с моих глаз на губы, а потом снова смотрит в глаза. Я же тщетно пытаюсь взять себя в руки. Олег это видит. Ему нравится. — Чаще всего невкусно и грустно, Заяц. Иногда — безумно весело. Зато никогда не скучно, — он уверенно кладёт холодные ладони (и нет, я не вздрагиваю, о чёрт) ко мне на талию. — У будущего всегда есть множество вариантов, а своё я крайне редко смотрю. Предпочитаю не знать. — А прямо сейчас? Конец вечера, все дела… О чём ты думаешь, Лёлик? — Прямо сейчас? — он опять шумно сглатывает, и я слышу в этом тоску по сигаретке, о которой он совершенно точно не скажет. — Прости, я залипаю, предсказуемо… Прямо сейчас твой Лёлик думает о пальцах, гуляющих по тыльной стороне его шеи. И о том, есть ли под твоим свитшотом хотя бы лифчик, раз уж ты вечно одета не по погоде. Я смотрю в его глаза и просто киваю. Моё пальто болтается в закромах Сергеича, я как-то забыла о нём, потому что была в твоей куртке, Олень. Но подкат роскошный, я млею. Тыльная часть шеи — самое незащищённое место. У меня короткие натуральные ногти, но достаточно одного (нежного) движения, чтобы запустить ток. И сделать зрачки напротив огромными, хотя, куда уж больше… Шепс, кажется, перестаёт дышать, но не улыбаться. — Значит, есть. И он… гладкий? — выдаёт он тоном, не позволяющим усомниться в том, кто тут папочка. У меня нет слов, и я киваю снова. — Ммм… И красный, — финалит Олег с абсолютно самодовольным видом. Да, но… НЕТ! До меня доходит: он пытается угадать. Я цокаю языком, наигранно возмущаясь, что повелась, а Олень с меня угорает. Но эта вязкая магия, которая между нами, никуда не девается. — Ты угадываешь, — я торжествую, показывая ему кончик языка, аккуратно зажатый между зубов. — Ты же угадываешь, правда? — Конечно, — Шепс не отпирается. Он смеётся. — Призывать души, чтобы спросить о цвете твоего нижнего белья… Очень неэкологично, Рит. Проще спросить у тебя. Но ты же мне болтов отпишешь за наглость такую. И будешь права. Но я пытался! — Хочешь, я тоже попытаюсь угадать кое-что? — предлагаю почти наугад, видя, как он вскидывает бровь. Явно заинтригован. — Удиви меня, Заяц! — Ветер крепчает, Олень. А если ты, не дай боже, простудишься, Александр Олегович мне лицо обглодает… Мы оба смеёмся, когда чёртова дверь десятком ступенек выше скрипит, как в сказке. Что характерно, открывается она совершенно бесшумно. — Чего? Лицо обглодает? — знакомый голос позади меня похож на бархатистое алкогольное послевкусие. Это Шепс-старший, неторопливо спускающийся к нам. Чёрт. Олег закатывает глаза, улыбаясь. — Скажешь «дракон» — вот и он, — говорит младший, склоняясь к моему уху только для того, чтобы быть ближе: его слова прекрасно слышим мы все. В этом и задумка. Александр фыркает. — Глазами, разве что, — продолжает он рассуждать в заданном направлении, потому что явно слышал (и видел) достаточно. — Привет, молодёжь. В самом деле, не торчали бы вы на семи ветрах в подворотне этой! Смотреть холодно… — Так ты не смотри, Саш, — острит Олег. — Береги здоровье, тебе ж на испытание ехать. А не смотреть пытаюсь я. Мне хочется спрятать свои абсолютно дурные глаза от, кажется, самого проницательного синего взгляда в мире. В итоге, старший невозмутимо пристраивается рядом с младшим, подпирая его плечом и закуривая. Забавно, что теперь мы оба невольно прячем Олега от ветра. — Я ему не мама, Ритуль, — уточняет Александр, как будто специально для меня, но при этом на меня не глядя. Смолит в темноту. — Он уже достаточно взрослый, чтобы творить какую угодно романтическую дичь под собственную ответственность. А я, смею надеяться, ещё не настолько стар, чтобы его девицы звали меня по имени-отчеству. Олег раздражённо морщится. Его дразнит старший брат и дым от его сигареты. — Началось… Какие такие мои девицы, братец? — Преимущественно, блондинки, — отбривает его Саша в своём фирменном стиле. Абсолютно безжалостно. И тут же уходит в пассивную агрессию. — Отвали, а? И так мозг взрывается… Олег готов парировать: ему явно есть, что сказать по поводу блондинок. Скорее всего, дело во мне (в шатенке), но мне откровенно пофиг на каких-то там рандомных девиц. Пусть будут. А ещё я не хочу, чтобы братья ссорились. Даже из-за меня. Самое время обозначить, что именно важно. Тем более, что обиженно задранный подбородок Оленя взывает к отмщению. Его зацелованные ветром щёки гладкие, словно мрамор, и такие же прохладные на ощупь под моими ладонями. В ответ на моё касание, Олег склоняется ближе и обнимает — так, будто нас по-прежнему никто не видит… Тесно. Но мне нравится. Прижимаюсь к его щеке своей, чтобы то, что я скажу, слышал только он. Говорю: «Я ти-рекс, помнишь? Забей». И ещё тише добавляю: «Пожалуйста». Это своё нехитрое почти-что-заклятье я запечатываю коротким (нежным) поцелуем в скулу. Новый уровень расфрендзонивания: ачивмент анлокд. Младший Шепс усмехается, щекотно выдыхая у меня над ухом. Он и не думает выпускать меня из рук. А я и не думаю вырываться. — Совесть есть? — комментирует происходящее Александр, от души пихая младшего брата локтем. Старший как будто всё ещё в образе, но это что-то вроде статического электричества. Колючий, но почти безопасный, он сбрасывает остаточный заряд с каждым выдохом. — Какой у нас план, молодёжь? — Ммм… Взять мотор и убраться отсюда. Пойдёт для начала? — интересуется Олег не без иронии в голосе. — В сопли убраться? — ответно интересуется старший брат, но не может удержать серьёзное лицо. — Блядь… Дидактический момент упущен, и они оба смеются. Мы пытаемся соблюдать подобие приличия, вставая «как надо» (подпирая друг друга), а не как нам хочется. Впрочем, после первого же порыва ветра я обнимаю Олега за пояс. Довольно невинно. — Прямо в сопли незачем, Саш. Особенно, если ты завтра в очередные курмыши поедешь… — С Череватым, заметь! — уточняет Александр, как будто это как-то меняет ситуацию. — Бог мой, какой, нахрен, мотор? Говори «такси», переходи с самарского на русский уже… Нащупав слабое место старшего, младший брат набирает в грудь побольше воздуха, и я даже не думаю его останавливать. Матч-реванш. — А ты вообще в курсе, чё сейчас стоит мотор в Самаре, родной? С Арцыбухи до Металла — как трансплантат на чёрном рынке! Надо чаще в городе бывать… Лёлик на одном дыхании собирает комбо из типичных самарских словечек. Невольно вспоминаю его пролетевшие «ебейшие планы» на выходные и чувствую лёгкий флёр ностальгии по родным местам, где все говорят так же. Где Арцыбуха — бывшая царская тюрьма, ныне общага меда на Арцыбушевской улице, и Металл — ДК «Металлург». Но старший Шепс и бровью не ведёт, мгновенно переключаясь между собственными языковыми регистрами. — Ну так купи уже сезонку и на метро езди, — выдаёт он в ответ, невозмутимо добивая окурок. 1:1 — Можешь ведь по-людски разговаривать, когда хочешь, — финалит Олег. — Так что сейчас берём Димана, — кстати, где он? — и катимся отсюда ко всем чертям. Если едешь с нами, то давай без этого твоего стремноватого ма-а-ассковского снобизма. Готзал закончился, остались все свои. Выдыхай уже… — Да сейчас будет уже Диман твой, — отмахивается Александр. — Только пожалуйста, можно где-нибудь по месту? У меня утренний поезд с Ленинградского… — Рано? — спрашиваю, не особенно рассчитывая на ответ. Но старший Шепс уже сменил гнев на милость. — Очень, — он улыбается почти страдальчески. — Три пятёрки… Пять пятьдесят пять с Ленинградского. Первый «Сапсан», не иначе. Поворачивая голову на очередной (приветственный) скрип закрывающейся двери на верхней площадке, я понимаю, что с определением «все свои» Олег несколько поторопился. Вместе с Димой Матвеевым к нам спускается Влад Череватый. Макнэ-лайн в полном составе. «И ты здесь, надо же», — невольно читается, когда карие глаза буравят моё лицо. Впрочем, Череватый улыбается. Значит, ничего против не имеет. — Я с вами, — сообщает он абсолютно будничным тоном, который решительно не вяжется с его дерзким взглядом. В нём сквозит любопытство, как и всегда. — Серьёзно? — реагирует Александр. — Владик, ты женат, тебе нельзя в Бельдяжки! — Так Ленка с Лёвкой в Адлере, а то я бы к вам в компанию не набивался… В гробу я видал катиться в Южное Чертаново, чтобы в пустой хате три часа поспать. Ну, это по-честноку если… Мне немного жаль чернокнижника: обычно его супруга приезжает на каждую съёмку, как настоящая декабристка. С термосом. Зная, что ему нужно вернуться практически сюда же к половине шестого утра, да ещё и с поправкой на непредсказуемый московский трафик, я прекрасно понимаю, что им движет. Он затусит с кем угодно, только бы не мотаться через весь город. В Южное Чертаново и обратно. — То есть, тебе ещё и компания не нравится? — в исполнении старшего Шепса это звучит, как провокация. Это и есть провокация. — Та сойдёт, — отмахивается Череватый. — Ежели в Бокситогорск этот проклятущий мне с тобой можно, то вечер с тобой где-нибудь в заведении я как-то переживу. Ленобласть. Значит, точно «Сапсан». И курмыши — каких поискать. Мне вдруг самой интересно, давно ли я стала называть курмыши ебенями по общерусской традиции? Они оба — и Влад, и Саша — подуставшие и беззлобные. Потому потешно бодаются, будто бы отыгрывая привычные роли. За ними прикольно наблюдать, словно мы по-прежнему в Готическом зале, только на этот раз я каким-то чудом затесалась среди участников. В итоге, Дима курит, с живейшим интересом глядя на происходящее, а вот мой Сильнейший как-то подозрительно задумчив. Кладу голову к нему на плечо и краем глаза успеваю заметить, как он улыбается. — Что ж, будет весело, — выдаёт, наконец, Олег. — А ещё у нас теперь есть собственный экстра-таксист, который нас, походу, и повезёт. Есть, пить и, уже традиционно, петь. Все смеются, и ситуация из слегка напряжённой плавно перетекает в неформально-расслабленную. — Олеженька, да не вопрос! Все компактные, все поместимся, я ж всегда на тачке. Только давай куда-то, где можно не только вкусной водочки попить, но и мандануть борща. Жрать хочу — умираю! — Ну да, кейтеринг у нас на съёмках не очень, — вступает, наконец, Матвеев, задумчиво покачивая зажатой в пальцах сигаретой. — Сегодня всё вообще холодное было. — Понял, учту. — Освободить тебе руки для управления реальностью? — спрашиваю, оставляя при себе своё невозможно сладкое «Лёлик». Череватый ещё успеет услышать, в самом-то деле. Младший из Шепсов смотрит на меня с нежностью, отчего я чувствую слабость в коленях. И она только нарастает, потому что он продолжает обнимать меня одной левой, пока правой накнопывает в своём айфоне одному ему известные параметры этого вечера, успешно мутирующего в московскую ночь. *** Тачка Череватого припаркована у церкви. Практически, у самых ворот Храма святых апостолов Петра и Павла в Новой Басманной слободе. И это вполне в его стиле. Мы топчемся в ожидании зеленого света для пешеходов. Холодает. — Молодых и сопли греют. Да, Олеженька? — похлопывает его по плечу Череватый. Олег держит меня за руку, сплетая наши пальцы. Он по-прежнему в одной рубашке, но его ладонь даже теплее моей. — К сожалению, не все мы одинаково молоды, — глубокомысленно изрекает старший Шепс. — Все нормальные люди паркуются в Басманном переулке, Владик… — Да что ты! Ближайшая парковка «для нормальных» у черта на рогах, а самая удобная так и вообще почти что у Казанского вокзала. А я не нормальный, — Влад усмехается, и в свете красного светофорного сигнала его лицо становится карикатурно инфернальным. Сейчас он, как никогда, похож на только что помянутого чёрта. — Я фартовый… В чём-то он прав: припарковаться в таком месте надолго, так ещё и без последствий — натурально, везение. Зная Влада, он вполне способен очаровать бабулек из православного актива. Тех, кто охотно кидается на неофитов, самозабвенно упражняясь в прокачке собственной гордыни и показном благочестии. Для таких лубочных персонажей Влад Череватый — гибрид ангела с херувимом, желанный гость. Не удивлюсь, если у него на приборной панельке и иконка приклеена. Мол, «спаси и сохрани». А уж кто именно имеется в виду — это одному Владу известно. — Криповый, — в масть говорит Матвеев. — И, что характерно, в своём репертуаре. — Та не ссы, макнэ, или как там тебя… Служба уже закончилась, звонить не будут. Да и ты, вроде, не на работе. Свет, наконец, меняется на зелёный, делая всех нас похожими на вампиров из экшн-фильмов начала нулевых. Этакая банда «снежков», всерьёз надумавшая изловить Блэйда. Иллюзия становится идеальной, когда Александр Шепс, не в силах сдержать улыбку, показывает клыки. Эй, детка, ты вампир или подделка? Сейчас не важно… — Ты слишком легко согласился быть водилой. В чём наёбка? — не унимается Дима. — Вот иногда ты вполне ничего, а иногда дотошный, как тот Буратино! Потерпи чуток, мы почти пришли — и ты сам всё увидишь, — глумливо отвечает Влад. Едва завидев тачку, Матвеев намеренно ускоряется: ему слишком явно хочется осмотреть её первым. — Ты гляди, человек в испытание с багажником не наигрался! Хочешь, я тебя прямо в нём и повезу, Диман? — интересуется Череватый вдогонку. Но Дима, не отвлекаясь от собственных манипуляций, вскидывает в ответ руку, призывая не мешать ему. Убедительно. Его средний палец такой же тощий, как и он сам. Пока мы добираемся до места, он кружит вокруг машины, заглядывая в окна. Застыв на мгновение у заднего пассажирского справа, Матвеев резко выпрямляется. Нашёл. — Минус одно место. У него детское кресло в салоне, а нас пятеро. — Я ж говорю, ты в багажнике поедешь, — ухмыляется Влад, попутно отключая сигнализацию. Мазда приветливо мигает фарами. — По счастью, ехать нам совсем недалеко, — обнадёживает Олег. — Кидай локацию, — Череватый вынимает смартфон, чтобы задать маршрут в навигаторе. Получив координаты, хмыкает. — Реально, могли бы и пешком дойти… Но лучше я туда перепаркуюсь, от греха подальше. В общем, варианты такие: Ритка на переднем пассажирском, Шепсы сзади, а Диман в багажнике, либо… — В жопу иди, — улыбается Матвеев. — … решайте, кто из вас к кому на колени присядет. Саша, может, возьмёшь своего младшенького на ручки? Наш экстра-таксист отрывается по полной. Он предлагает нам вариацию задачи про Волка, Козу и Капусту, только с очень уж хитрожопым Перевозчиком. Но решается она довольно легко. Старший Шепс молча занимает переднее пассажирское. Олег склоняется к моему уху. От его тёплого дыхания вдоль шеи вниз бегут мурашки. Я знаю, что он хочет сказать. И я хочу услышать, как он это скажет. — Не хочешь покататься на Олене, Заяц? Окажи мне такую честь, — говорит он. Младший Шепс добавляет: «Пожалуйста», сугубо по-джентльменски. Потому что знает, что я всё равно соглашусь. Влад закуривает, глядя, как мы пакуемся. Саша возится спереди, кое-как регулируя кресло под свои длинные ноги. Матвеев без единого возражения забирается на заднее сиденье первым. Надо признать, много места его худосочный зад не занимает. — Прости, сейчас будет неудобно, Дим, — говорю я, понимая, что прямо сейчас мы втроем будем упираться друг в друга, как кильки в банке. — О, не извиняйся, — он склоняет голову на бок, усмехаясь. — Неудобство я компенсирую. Ваш слоубёрн для меня, как аперитив. Вкусный. Кампари с газировкой. — Страшный человек, — комментирует Олег, садясь рядом с Димой. — Вот так, прямо говорит, что жрёт чужую энергию. — А чего добру пропадать? Вы излучаете, я поглощаю, — пожимает плечами чернокнижник. — Все эти любовные вибрации с нижних этажей вообще моя тема. Влад, всё ещё посматривающий на нас, лыбится. Что ж, мой выход. Кое-как я устраиваюсь на коленях у Олега, стараясь не особенно ёрзать. Старший Шепс бросает на нас короткий (диагностический) взгляд через плечо. — Комментировать — только портить, — изрекает он, отворачиваясь к окну, за которым Череватый тушит окурок о завитки церковной ограды. — Вы готовы, дети? — говорит Влад, усаживаясь за руль и поправляя зеркало заднего вида. Готова поклясться, что он организует себе оптимальный обзор салона. Надеюсь, что без ущерба оценке дорожной обстановки. — Да, капитан! — хором отвечают Олег и Дима. Александр молча прикрывает лицо ладонью. Судя по мелко вздрагивающим плечам, там, под фейспалмом, он смеётся. Если верить навигатору с пульсирующей артерией нашего короткого маршрута, самая заковыристая его часть — разворот, больше напоминающий объезд. Время вечернее, будний день, и машин в Басманном районе города Москвы достаточно. Но и мы не торопимся. Череватый уверенно маневрирует, попутно включая какую-то городскую радиостанцию. Кажется, «Радио 7 на семи холмах». Бубнёж ведущего почти сразу сменяется Синатрой и «Killing Me Softly». — Какой шарман, — одобряет старший Шепс. — Вот уж не ожидал от тебя! — А ты думал, я только матерные частушки слушаю? Или что? Рэпчину? — интересуется Череватый. — Дэдди Мёрфи, дай мне морфий… — Хорош, Владик… Ебало офни, — меланхолично отзывается Александр. — Батенька, да вы поэт! Эти двое продолжают шутейно препираться, делая всем смешно. Мазда экстра-таксиста всея Руси идёт максимально плавно, но даже при крошечных толчках мои коленки довольно ощутимо упираются в бедро Матвеева. Вид у него вполне довольный. Может, потому, что мы едем отдыхать после действительно муторного дня. А может он действительно любит кампари с газировкой. Мне не до пикировки на передних сиденьях, если честно. Крайне сложно не думать об Олене, когда сидишь на нём едва ли не верхом, обнимая его за плечи. И когда он держит так, будто я действительно могу упасть. — Ты как? — спрашиваю, чтобы хоть как-то отвлечь себя. Себя. Его. Нас обоих… Но какой там! Залипаю в лучистый взгляд из-под гипнотически-тяжёлых век, тут же опуская глаза. Ниже только нарисованная пунктиром улыбка, которой мне хочется коснуться губами. Почти нестерпимо, но… Не здесь и, тем более, не сейчас. Голоса на заднем плане тускнеют, густо замешиваясь в уверенный голос Синатры, поющий о любви. — Я отлично, — говорит Олег. Тихо, но отчётливо. — Кайфовый бампер… Этот комплимент точно предназначен не мазде Череватого. Я знаю эту песню. И знаю, что из этого следует. — Тссс… — я прикрываю его улыбку свободной рукой, чтобы он умолк. И чтобы, блин, развидеть… Но Олень по-прежнему хитрее меня: он мягко целует в ладонь, отчего меня прошибает до самых поджилок. Матвеев рядом томно придыхает. Этот сорт ему заходит. — Ребятушки, я ни разу не паникёр, но я, вообще-то, за рулём, — неожиданно громко говорит Влад. — Мне бы о дороге думать, а не о том, почему в салоне вдруг пахнет водой стоячей. — Кто на что настроен, — выдаёт Матвеев, и в его голосе мурлычущие интонации перекрывают даже иронию. — Я вот слышу аромат ванили… — Мой ты яснослышащий, — продолжает Череватый. — Ясен, ты слышишь! Ленка весь «Озон» перерыла, пока нашла вонялку эту, которая ребёнку не повредит… Я про другое говорю. Шестьдесят третий регион, приём! Вы, что ли, скопом смердите так, будто из Волги-матушки вылезли? Это вряд ли… — рассуждает он. — Так что… Признавайтесь, кто ж из вас каким-то чудом не утоп? Вздрагиваю, и это мгновенно срисовывает Олег. Он не издаёт ни звука, но мгновенно перестаёт дурачиться. Взгляд у него немного мутный (оно и понятно), но серьёзный. Хват, впрочем, тоже: я безропотно льну к нему, позволяя обнять крепче. Поворачиваю голову и вижу карие глаза чернокнижника в зеркале. Он тоже ни разу не шутит. И мне немного стрёмно от этого. Прикол про экстра-таксиста перестаёт быть таким уж приколом. — У Толика спроси, — вбрасывает Александр. — Чего нет-то? — Такая язва утонет, как же… Понял, что не ты, Саша, — Влад, кажется, берёт себя в руки. — Мне жаль, что это случилось с тобой, рыба моя. Он говорит это мне. — Это было давно, — отвечаю, вспоминая сегодняшний приступ паники там, в закулисье «Битвы». — Спасибо, Влад. Мне хочется сказать ещё и: «достаточно», но губы не слушаются. — Было давно, да не прошло бесследно, — отзывается Череватый. — Знаю, о чём говорю! Но ты кремень, Ритка. — Да остановись же ты… — совершенно неожиданно и с каким-то эмпатическим надрывом говорит Александр. Он оборачивается ко мне, насколько ему позволяет ремень безопасности. Выражение крайней обеспокоенности делает черты его лица мягкими, почти детскими. И глаза у него на мокром месте. Ему меня жаль, я это чувствую почти осязаемо. И это (внезапно) невыносимо. — Ти-рекс, — говорю я, зажмуриваясь. — Я — ти-рекс… Олег целует меня в висок. Не чтобы возбудить, но чтобы успокоить. Мои руки заняты, но мне очень хочется снова скрутить пару кукишей, чтобы Влад действительно перестал. Теперь я знаю, что это работает. Но Влад перестаёт так же внезапно, как и начал. — Спички детям не игрушки, хватит, — обрывает он то ли самого себя, то ли (действительно) Толика. — Едем дальше, а то вечер перестаёт быть томным… И пожрал пока что только Матвеев-похабник. Последняя фраза Череватого предсказуемо разрушает неловкое напряжение. Гнетущая тишина в салоне машины лопается, как мыльный пузырь — мы все снова смеёмся. Мой скепсис выдыхается, как газировка, смешанная с кампари. — Шепс… — выдыхаю я, прекрасно понимая, что на этот призыв дёрнутся оба. Но обнимаю младшего, укладывая подбородок к нему на плечо. Вдыхая запах, который мне хочется оставить себе. Сделать своим. — Я здесь, Заяц, — отзывается Олег. — Ничего не бойся, я с тобой… Я чувствую, как старший смотрит мне в затылок. Его полные слёз глаза, кажется, отпечатались на тыльной стороне моих век.