Боги не карают за любовь

*** В небольшой комнатке приятно пахло смолистыми дровами. Кто-то натаскал сюда целую кучу, чтобы не приходилось часто бегать к поленнице. Узкий столик в углу напоминал туалетный, с той разницей, что у него не было зеркала. Санса хотела бы расчесаться, но, конечно, не обнаружила никаких принадлежностей, чтобы привести себя в порядок. Ей вспомнилось, как мать всегда учила её появляться перед братьями в опрятном виде, полностью одетой и с убранными волосами. Одно воспоминание за другим — и вот Санса уже сгорала от стыда. Какой же самонадеянной гордячкой она была всего несколько лет назад! Ни во что не ставила ни Теона, ни Джона, Арью считала маленьким бесёнышем, младшими братьями почти не интересовалась и даже Роббом скорее гордилась, словно призовым скакуном, чем любила на самом деле. Весь мир для неё заключался в родителях. А мнение матери было временами даже более ценно, чем слово отца. Санса волновалась сейчас, понимая, что рассталась с Джоном совсем не по-родственному. Кажется, она отказалась даже обнять его на прощание, хотя Арья просто повисла у него на шее и никак не могла отпустить. Тогда ей казалось, что она будущая королева, и чем быстрее бастард окажется на Стене и перестанет пятнать имя семьи, тем лучше. А сейчас этот застенчивый парень — её единственная защита. Несомненно, он обрел здесь большое влияние, раз смог освободить её и привезти в Дозор, куда не допускаются женщины. А она оказалась годна только на то, чтобы переходить от мужа к мужу, от мужчины к мужчине, словно вещь… Горечь вскипела у неё на ресницах, но она смогла подавить чувства и сдержаться. Её предупредили, что лорд-командующий скоро заглянет сюда, а покрасневший нос и распухшие веки её не украсят. Понимая, что сделать подобающую прическу самостоятельно у неё не получится, Санса бросила быстрый взгляд на крестьянский чепец. Нет, он тоже не поможет ей произвести хорошее впечатление! Оставалось только потуже переплести косу. Но не успела она распустить волосы и погрузить в них кончики пальцев, прочёсывая, как сначала послышался стук в дверь, а затем лязг засова. Санса подняла взгляд и на мгновение застыла, пытаясь узнать Джона в незнакомом мужчине. Он возмужал за годы в краю опасностей, между бровей залегла суровая складка, а борода делала его взрослее, чем он есть на самом деле. А чёрные кудри теперь носил, завязывая на затылке — совсем как отец. И это сходство отозвалось в сердце такой болью, что слёзы полились из глаз горячими жемчужинками. Санса бросилась к Джону, обнимая его едва ли не впервые в жизни. И когда почувствовала, как крепкие руки мгновенно сжались в ответном объятии, она наконец позволила себе зарыдать. *** Как после бури наступает тишина и выходит радуга, так после треволнений последних дней Санса наконец почувствовала, как к ней возвращается покой. Сбивчиво пересказывая друг другу то, что случилось с ними, они с Джоном, несомненно, умолчали о многом. Первая за много лет встреча — не время задавать сложные вопросы. Сидеть рядом, греясь у огня, беседовать и видеть понимание в глазах друг друга оказалось удивительно просто. Санса бросила всякие попытки найти в сегодняшнем Джоне что-то знакомое, признавшись себе, что и не знала его прошлого. Что ж, больше она не намерена повторять эту ошибку. Однако непростых вопросов было не избежать, и она подняла взгляд: — Почему ты отдал приказ увезти меня из Винтерфелла? — Потому что не смог оставить тебя там, — это был честный ответ, но он ничего не объяснял, и Санса продолжила молчать в ожидании. — Когда я был… ну, в общем, пока я отсутствовал, накопилось несколько писем, и в одном из них сообщалось, что Рамси Сноу становится признанным Болтоном и женится на Сансе Старк. Знаешь, о Рамси ходили разные слухи и ни один из них мне не нравился. Я не мог вмешаться, когда Винтерфелл захватил Грейджой, не мог отбить его от Болтонов… Но я мог по крайней мере освободить тебя. — Что за слухи? — Не думаю, что ты захочешь это слышать. Такие истории не для ушей благородной леди. Санса тут же парировала с прохладной улыбкой: — Однако жена имеет право знать, какие слухи ходят о её муже, не правда ли? — Что ж, говорят, что твой муж уродливый карлик, но несметно богат. Кажется, у него недостаёт носа и ноги кривоваты, однако ум компенсирует эти недостатки, а ещё… — Джон! — она шутливо ударила его по плечу. — Я спрашиваю не о Тирионе! — Прости, что напомнил. И, Санса… В дрогнувшем голосе ей послышались горечь и нежность. С ней так давно никто не разговаривал с нежностью… — Я так сожалею о том, что тебе пришлось пережить в столице. Это непросто, остаться собой посреди всей той грязи. Его лицо выражало настоящую боль, и она выпалила, не задумываясь: — Что уж там, им не удалось сделать меня Ланнистер даже по закону. И осеклась, понимая, что ступила на скользкую дорожку. Джон смотрел на нее с удивлением, почти готовый задать неловкие вопросы, и она решила перебороть стыдливость. — Хоть свадьба и состоялась, Тирион отказался от провожания и от всего, — Санса нервно сглотнула, — что за ним следует. Насовсем. И добавил: “Да начнётся мой дозор”! Он безобразно напился, но обещание сдержал. Воспоминание вызвало лёгкую улыбку и ей почему-то захотелось защитить карлика: — Но после я ни разу не видела его во хмелю. А когда Робб… Когда Робб погиб, он единственный из всех Ланнистеров сопереживал мне. Заставлял поесть и разрешал в любое время посещать богорощу. И был вежлив со мной, как настоящий лорд. — Рад, что ошибся в нём, — голос Джона был гораздо радостнее, чем следовало бы. — И что Эдд успел прибыть в Винтерфелл. И увезти тебя. И… Санса положила узкую ладонь на его запястье — такое холодное, словно он обледенел по локоть. — Я тоже, Джон. Я тоже очень рада. *** Похоже, Болтон решил сделать вид, что Санса всё ещё у него. Другого объяснения, почему он до сих пор не разыскивает её открыто и не объявляет о пропаже, у Джона не было. С одной стороны, это неплохо, ведь пока все считают, что Санса в Винтерфелле, он может хранить её безопасность здесь, у Стены. С другой, он не хотел оставлять ланнистерским приспешникам ни единой возможности манипулировать её именем и титулами. По правде говоря, с его души упал чертовски большой камень, когда он узнал, что Санса всё ещё имеет право носить фамилию Старк и не является женой никому из их врагов. Никому из мужчин Вестероса, если быть точнее. Увидев её после стольких лет, Джон поразился, как она хрупка и одновременно несгибаема. И не смог удержаться, чтобы не вдохнуть аромат распущенных волос, пока она всхлипывала у него на груди. Они пахли цветами — синими зимними розами из винтерфелльских теплиц. “Тише, тише”, — только и смог он тогда прошептать, пока ответные слёзы душили его собственное горло. И он дал себе слово беречь её, словно летний цветок, случайно расцветший среди зимней стужи. С того дня прошло много других. И почти каждый вечер он проводил вместе с Сансой, беседуя или споря. Иногда провожал её в богорощу, пока над замком сгущались сумерки, и помогал вернуться обратно. Рядом с ней становилось теплее, и Джон не считал нужным отказывать себе в крупицах этого тепла. Ведь кроме Сансы, у него больше никого не осталось. — Дозор теперь не тот, что раньше, — уклончиво отвечал он ей на все вопросы. И вправду, после того, как он отослал Сэма в Цитадель, пропустил через Стену вольный народ, принимал у себя Станниса с его Красной жрицей, а после ещё и умудрился вернуться с того света насквозь промёрзшим, оказалось, что порядки в Ночном дозоре стали другими. Он не потакал самовольным отлучкам и дезертирству, но и не смог заставить себя отдать приказ о заградительных отрядах. В конце концов, Джон и сам понемногу начал терять веру в то, что силам у Стены в одиночку удастся сдержать войско мёртвых. Так что толку винить братьев в малодушии? Что уж там, даже женщина в Чёрном замке — уже не бог весть какое нарушение. С тех пор, как он прибыл сюда, тут всё пошло наперекосяк. И, кажется, многие то ли привыкли к этим переменам, то ли побаивались высказаться ему в лицо. Об этом Джон тоже сожалел. — Я не желал становиться командующим, — признался он однажды, когда всполохи камина особенно ярко отражались на волосах Сансы. — Ты знаешь, власть никогда меня не привлекала. Но отказываться от доверия не в моих правилах. — Кем ты хотел стать в детстве? — она наклонила голову, заглянув ему в лицо. — Перед тобой было больше дорог, чем перед Роббом. — Как-то отец спросил меня об этом. Мне было тогда лет двенадцать, не больше. Я ответил, что мне по душе животные: лошади, собаки, даже вороны мейстера Лювина. “Тогда ты счастливый человек, Джон”, — ответил он мне. “Кем бы ты ни стал, у тебя будет быстрый конь, чтобы везти тебя, верный пёс, чтобы охранять, и ворон, который принесёт тебе добрые вести”. А вскоре в Винтерфелл приехал дядя Бенджен и навсегда очаровал меня рассказами о том, что происходит у Стены. — Когда мне было двенадцать, я мечтала только поскорее расцвести и стать женой какого-нибудь прекрасного принца, — она рассмеялась своим хрустальным смехом, и у Джона внутри всё сжалось. Как же больно ей было узнать, что не все принцы так благородны, как в сказках! Но смех затих, а с ним и беседа. Ничего, молчать рядом с Сансой ему было так же тепло, как и говорить. ..Он впервые захотел поцеловать её, когда она была всего на год старше. В суматохе прощаний, когда ей пора было отправляться в столицу, а ему — в глубину Севера, он представил, что будет, поймай он Сансу за рукав и притяни к себе где-то в полутьме коридоров. И сам испугался этой мысли, пусть даже промелькнувшей случайно. Украсть её первый поцелуй — кощунство, а ведь она его сестра! Сейчас, наслаждаясь молчанием и терпким зимним вином, он снова задумался о прикосновении её губ. Изменилось столь многое… Есть ли кому дело до пропавшей мятежницы и заколотого за измену лорда-командующего?.. Даже понимая, что поступает дурно, Джон всё же не прекратил представлять её в своих объятих куда как смелее, чем много лет назад. *** Зима наступала неотвратимо. Со дня на день в Черном замке ждали белых воронов. Справляться без мейстера было сложно, и однажды Санса заглянула в кабинет Джона, чтобы помочь с письмами — да так и осталась на долгие часы, перебирая записи, упорядочивая послания, записывая под диктовку ответы… С тех пор это стало её негласной работой, за которую Джон был безмерно благодарен. А после того, как по замку прошлась тяжёлая простуда, уложив в постель каждого второго и оставляя им на память затяжной хриплый кашель, к обязанностям Сансы прибавилось и лекарское дело. Она оказалась удивительно сметливой во всём, что касалось трав, отваров и припарок. Однако Джон выступил против того, чтобы Санса сама стирала бинты и намазывала больных целебными мазями. — Меня учили, что заботливая хозяйка замка становится матерью всем его жителям, — ответила она с учтивой улыбкой. И продолжила поступать по-своему. В особенно холодный вечер, когда дрова уже прогорели до угольков, Джону показалось, что ноют старые раны. Однако болело где-то глубже, в самой глубине груди, а из горла раздавался хрип. Наутро он проснулся совсем разбитым. К счастью, Санса не услышала, как он кашляет над своим завтраком. На этом везение лорда-командующего закончилось: жар сморил его позже, прямо в рабочем кресле. Словно через войлок, Джон чувствовал, как кто-то укладывает его в постель, снимает сапоги и прочую одежду, трогает горячий лоб. Ему отчаянно хотелось пить, и когда к губам поднесли кружку, он пил так жадно, что, кажется, пролил половину себе на грудь. Под успокаивающий шёпот он провалился в сон. Сон и явь смешались для него в череду неотличимых ощущений. Сквозь жар Джон воображал себя лежащим на земле под чардревом, как в летнем детстве. Багряные всполохи промелькивали над ним, иногда принося прохладу, а иногда — боль. Кашель терзал его грудь, и тогда он ненадолго приходил в себя, чтобы снова провалиться в темноту. Но голоса и звуки кружили вокруг, навевая что-то знакомое и родное. ..Да это же вода журчит в стенах Винтерфелла. Он дома, дремлет, укрытый тёплыми мехами. Позвякивает железо — сир Родрик учит Робба драться. Он тоже хочет сразиться, у него как раз зажили синяки на левом плече! Джон мечется по постели, пытаясь встать, выбежать из жаркой комнаты во двор, но тело не слушается, слишком большое и слабое. Привстав, он слабо различает силуэт леди. У неё в руках влажная тряпка, а лица не разглядеть за прядями медно-каштановых волос. Женщина поводит плечами, и Джона пронзает импульс узнавания. А еще он помнит эту боль в костях и горячку… Руки слабеют, и он падает на подушки. Тогда женщина оказывается рядом с ним, кладет что-то прохладное на грудь. Её пальцы дрожат, пока она перебирает его волосы. Плечи щекочет накинутое ею покрывало. Нет, леди Кейтилин никогда не была так добра к нему, так нежна, значит… — Мама, — шепчет он одними губами. — Не уходи. — Я с тобой, я рядом… Всё… будет хорошо. Спи, ты так слаб… Что-то в её голосе тревожит Джона. Но она обнимает его и опускает мягкие губы на лоб, а затем на закрытые веки, щёки, сжимает запястья. И тревога уходит. Ему наконец-то тепло, а не удушливо горячо, и сквозь болезненную усталость проступает покой.