Притяжение

      В Иране его бесило всё и все. Перемешанные запахи в носу, словно разъедающие и так чувствительную слизистую. Полуразрушенные здания даже недалеко от центра, неизвестный ему язык или даже языки забивающие уши и раздражающие незнакомым звучанием. Чёртовы традиции, что теперь были почти законом, и наконец его собственная неуверенность сейчас. Тарык Ихсанлы привык все контролировать и желательно иметь пару запасных планов и компроматов, а непродуманные риски и неизвестность ему вот никак не приходились по душе. В Иране же он ждал, что все полетит к чертям в следующую минуту, и даже пистолет, на этот раз настоящий, не добавлял уверенности.       Убийство Нахида Эршади было непродуманным. Да, он имел скверный характер, был отвратительно заносчивым и явно безрассудным, но странным образом имел достаточно связей в Иране, в том числе и среди нелегальных группировок, которые помогали ему переправлять товар через границы. Да, Тарыку не нравилось вести с ним бизнес, но он был готов признать, что складная система Нахида приносила немалый доход и что важнее, не предполагала много рисков с его стороны. Поэтому убив его, пусть и случайно он не только лишился относительно хорошего бизнес-партнёра, а ещё и стабильного дохода. Но денег он заработает и без него, Бог с этими бумажными делами. Ему нужно каким-то образом изловчится и оправдать себя перед семьёй иранца. Остаться вне их подозрений и уж явно не накликать на себя какую-нибудь иранскую форму вендетты. Он приехал с самым рисковым планом, что у него был за последние годы. Впервые за долгое время он шел не с компроматом, прикрытием и парой запасных схем, а с буквально голой жопой. И чем ближе он подъезжал к месту назначения, тем сильнее он корил себя за поспешные решения.       Дом семьи Эршади, каким он его и представлял: вычурно пафосный, явно говорящий о статусе, но и красиво задекорированный под старинные дворцы Османской империи. Что ещё сильнее напрягало, так это высокий, явно укреплённый забор и внушительное количество охраны. Тарык почувствовал, как в животе неприятным узлом скручивается волнение, а по шее и плечам идёт настороженная дрожь. Прежде чем выйти с минуту он остается в машине и претворяется, что поправляет обувь, на самом деле произнося беззвучную молитву Аллху о защите, опять же впервые за много лет.       — Асселяму Алейкум, — произносит грузный мужчина средних лет, его личное испытание сегодня. Дядя Нашида Эршади – Бехнам. В его улыбке нет ни грамма доброжелательности и, когда они сходятся в псевдо братском объятье, его глаза сверкают жестким, безразличным блеском. — Добро пожаловать в Иран.       Нет, никого больше из семьи, — бъется в голове, — Нет, ни одной женщины, что обычно выходят поприветствовать гостя.       — Ваалейкум Асселям, — произносит Тарык, натягивая такую же улыбку на лицо. Внутри всё бьётся в волнении и даже страхе, непривычно отдаваясь отчаянным стуком сердца за рёбрами, — С добром пожаловал.       Он почти не удивляется, когда двери за его спиной с громким лязгом закрываются, а люди охраны оказываются не только вооружёнными, но и держащими его на прицеле.       — Как вы наверняка знаете, господин Ихсанлы, — начинает Бехнам наконец без притворного оскала, — В нашей семье недавно произошла трагедия, мой дорогой племянник лишился жизни в вашей стране. Огромная потеря для семьи, мы буквально сражены горем наповал, поэтому несколько ужесточили меры безопасности.       — Я понимаю, — говорит Тарык, пока его обыскивают на другое оружие. Дергаться нельзя, бояться тоже. Он обязан выпутаться из этого, — Но я действительно пришёл с миром и, возможно, даже с выгодной сделкой.       Стал бы виновный идти в дом убитого и предлагать новую сделку? Стал бы он вообще высовываться? Конечно же нет. Только псих пойдёт на такое.       — Это радует, господин Ихсанлы, но вначале мне нужно докопаться до правды...вам придется меня извинить.       — За что? — Тарык чувствует, как внутри все словно холодеет и каменеет одновременно. Он уже знает, что его костюм знатно помнут.       — За некоторый экстремизм, — его скручивают люди Эршади с отработанной ловкостью.       Тарык Ихсанлы встрял по самое горло.

***

      Асуман задыхалась в собственном смехе и абсолютно потеряно согнулась вдвое на заднем сиденье машины. Какая-то гениальнейшая шутка Сейран, что Суна не услышала, буквально отправила её в нокаут. Очень и очень давно они не видели женщину в настолько хорошем настроении, настолько смеющийся и весёлой. Конечно, причиной может быть слишком много вина, но кто волнуется о таких деталях?       Обещанный девичник прошел наура: дневное время они привели в каком-то супер навороченном хаммаме, где их массировали, скрабировали, обертывали и делали ещё кучу процедур, а вечером они пошли в какое-то модное место Стамбула и от души натанцевались, периодически опрокидывая в себя что-то алкогольное. Картину портила только хмурая охрана, на которой настаивал Ферит. Мужчины держались слишком близко и очевидно смущали людей вокруг. Только после достаточного количества алкоголя им удалось убедить их оставаться на большим расстоянии. Паранойя её зятька не знала границ. К счастью, Сейран была весёлой: Ферит смог разуверить ее в наличии любых Пелин на горизонте и теперь её милая сестра танцевала, как в последний раз. Суна не налегала на алкоголь, зная, что проснуться опухшей будет отвратительной перспективой, но каким-то образом в голове всё равно появился приятный морок, и она двигалась на танцполе в каком-то диком танце.       Время приближалось к полуночи, когда они подъезжали к особняку. Водитель такси беспокойно на них косился пол дороги, видимо боясь, что кого-то вырвет в салоне, но теперь он смотрел на них с любопытным прищуром глаз, явно гадая, кем они приходятся неприлично богатым семьям района.       — Надо зайти через боковой вход, — бормочет Сейран, кладя голову на плечо Суны.       — Нет, по той крутой лестнице я не поднимусь, там навернуться минутное дело...       — И до комнаты тебе долго будет идти, — Асуман действительно спотыкалась даже по пути к такси, а сейчас разморённое тело и вовсе отказывалось слушаться.       — Значит через главный, только тихо, нельзя разбудить Нюкет, — продолжает Сейран.       — И Кайю, — добавляет Асуман и машет пальцем перед всеми их лицами, хитро смотря на неё кошачьими глазами, — Парень наверняка места себе найти не может от волнения.       — С чего ему волноваться? — смущённо спрашивает Суна. Вот уж ему то волноваться точно незачем.       — Конечно, наверняка наматывает круги по комнате и только думает "хоть бы завтра я женился, хоть бы она сказала да"... — Асуман хихикает со своей же шутки и явно слишком наслаждается подначиванием.       — Хватит, выходи давай, — они действительно уже подъехали к дому. До входа они добираются почти тихо и без проблем. Шум происходит, когда Сейран спотыкается через уголок ковра и, опираясь на стол, нечаянно валит на пол светильник, что разумеется падает именно на паркет с оглушающим звуком. Все троя замирают, словно пойманные на деле воры и в голове ждут пока появится вездесущий Латиф-бей.       — Надо поставить, — говорит Асуман и, перестав опираться на Суну, наклоняется поднять светильник. Затея провальная изначально, женщина уже имевшая проблемы с координацией, вместо того чтоб поднять предмет, вдруг валится на колени сама. Глухой звук падения тела и звонкой отголосок удара цепи от сумки сопровождаются истеричным смехом. Асуман держит лампу, словно готова защищать её собственной жизнью, Сейран успела вовремя плюхнуться в кресло и теперь корчилась от смеха там, Суна же бессильно согнулась вдвое около дивана.       — Поставьте кто-нибудь уже, — произносит Асуман, пытаясь дотянуться до столика и поставить злосчастную лампу, но она мало того что не ставит ее на место, так ещё и неловко толкает столик, что из-за сбитого ковра тоже валится на пол с громким ударом. Это оказывается последней каплей. Просто выбрасывает всех троих за грань. Отправляет нокаут. Называйте, как хотите, но Суна уже даже не смеётся толком, а просто старается глотает воздух между задушенными...всхлипами? Что это вообще такое?       Со стороны кухни слышатся шаги, и она почти успевает пугнуться, что это кто-то не тот, но обернувшись видит только застывшую фигуру Кайи в проходе.       — Вечер очевидно удался — произносит он едва не смеясь сам. Рукой он удобнее перехватывает графин с водой, что наверное и наполнял на кухне, и неуверенно подходит ближе. Асуман кое-как поднимается с пола и все ещё трясясь от смеха, пытается поставить несчастную лампу на стол. Сейран можно реанимировать, ее милая сестрица задыхалась в свои же ладони и только через много секунд выпрямляется.       — Определённо, а как твой, б...брат Кайя? — Асуман едва успевает договорить конец фразы, как тут же тонет в новом приступе смеха.       — Брат Кайя, — повторяет Сейран угорелым голосом с кресла. Почти визг, если честно. Её отсюда придется уносить, не меньше. И "брат Кайя"? Асуман столько не выпила, кажется.       Суна сама опирается локтем на спинке дивана и прячет лицо. Хорошо, что в темноте Кайя не сможет увидеть её раскрасневшихся щёк и слезящихся от смеха глаз. Через секунду она все же выпрямляется и произносит, пытаясь объясниться: — У нас был девичник и уронилась лампа...       — А потом уронилась я, — добавляет Асуман, уже возвратив себе контроль и выпрямившись в полный рост. Сейран в истерике это никак не помогает, ее мелкое хихиканье вперемешку с жадными глотками воздуха, словно добивало Суну изнутри. Но если она засмеется в голос сейчас, то остановиться будет проблематичным. А задыхаться морской чайкой при Кайе не очень то хотелось. Какой же всё это каламбур, — думает Суна всё же не сдерживая смешки.       Кайя смотрит на нее неотрывно, словно впервые видя, и улыбается почти мальчишеской улыбкой. В глазах и радость, и любопытство одновременно, но то, как он жадно рассматривает и впитывает ее всю делает момент почти интимным. Будь немного иной ракурс можно было бы разглядеть очаровательные ямочки на его щеках или даже первые морщинки вокруг глаз. Он делает шаг ближе и, может, намеревается что-то сказать, но резко переводит взгляд ей за спину, когда слышится резкое шуршание состороны девочек.       — Извините, — сконфуженно говорит Асуман тихим голосом, когда тянет всё ещё никакую Сейран мимо них. На лице у женщины пикантная улыбка, а зелёные, почти кошачьи глаза знающе зыркают на Суну, напоследок, — Доброй ночи.       — Спокойной ночи, — добавляет сестра устало плетясь за ней.       — Но помните, что брачная ночь у вас только завтра, — последняя и наверное завершающая фраза вечера от Асуман прерывается каким-то глухим стуком на лестнице и таким же сдавленным смехом, что затихает по мере их подъёма.       Кайя сконфуженно улыбается и таки ставит графин на недавно выровненый столик подчеркнуто аккуратным движением. Его глаза снова находят её, но Суна уже слишком смущена, чтоб отвечать на перекладки. Намёк о брачной ночи поднял ненужные ассоциации в захмелевшем сознании, и ей вдруг стало слишком остро ясно, что они снова вдвоем в темноте и делимой на двоих неловкости. В прошлый раз это закончилось спонтанным поцелуем на кухне, что преследовал ее много ночей после.       А ведь завтра вы поженитесь...       Кайя прочищает горло и неловко взъерошивает волосы на затылке левой рукой. Она с несвойственной жадностью отслеживает это простое движение: — Ты...в порядке? Сможешь дойти до комнаты?       — Конечно, — спохватившись отвечает Суна зависшая на перекате мышц на его руке. И пусть далеко не впервые, но почему-то необычайно остро, она снова отмечает, что Кайя не просто физически развит, а очень хорошо сложен. И даже если не считать того бесстыдного оголения в Мармарисе, то и сейчас можно заметить широкий разворот плеч и мускулистые руки. А если уж вспомнить очертания мышц на прессе или их перекат на спине, что он так неосторожно демонстрировал тогда...Суна резко переводит дыхание и судорожно облизывает пересохшие губы. Джентльмен Кайя наверняка и не представляет, что за оборот приняли её мысли.       — Но давай, я тебя всё же провожу... — Суна чуть поднимает брови в удивлении, — Мало ли...       — Конечно, — повторяется она, слегка кивая. Внутренне в ней уже нарастает не просто смущение, а настоящий стыд за свои мысли. Он действительно джентльмен, а она думает о нём без футболки. Однако никто из них не делает и шага в сторону её комнаты. Кайя все также смотрит на нее, но теперь этим нечитаемым взглядом. Суна мало знает о таких вещах, практически ничего, но вдруг думает, что возможно не одна с мыслями непотребного характера. В любой другой день она бы действительно уже пошла к себе и раздумывала о его возможных порывах в одиночестве. Но сейчас, когда вино чуть притупило сознание, а интимность темноты и тишины дает ощущение вседозволенности...она не торопится уходить.       Напряжение меж ними можно буквально резать ножом. Кайя словно решаясь на что-то быстро облизывает губы и приоткрывает рот, наверняка, что-то сказать. Суна прослеживает быстрое движение языка и опять же мыслями переносится на кухню, вспоминая, что и тогда она засматривалась. Кайя в это время делает шаг к ней. Другой, третий и так пока между ними не остается сантиметров пятнадцать максимум. Взглядом мечется от губ к глазам и исходит от него нечто по-новому жадное.       — Я помню, что... — голос у него с маленькой каплей хрипотцы, что странным образом становится последней каплей для неё. Рукой она поднимается к шее и притягивает его ближе, сразу целуя так и не дав договорить предложение или вопрос. Кайя этого не ожидает и вначале издает какой-то удивленный звук ей в рот. Губы его при этом смазано двигаются против её, и это не должно иметь такое влияние, но влияние имеет. Кайя выбивает из нее весь воздух, когда не только целует в ответ, но и вжимает ее в спинку дивана позади. Тела сталкиваются, крепко прижимаются друг другу и Суну ведёт ещё сильнее. От Кайи буквально пышет жаром, что доходит до самых костей и вызывает ворох мурашек по коже. Руки быстро находят талию и он старательно борется с полами пальто, чтоб контакт был с минимальными преградами. Ощущение его ладоней через тонкий трикотаж будоражит самым нескромным образом и Суна чувствует, как меж бёдер рождается знакомое напряжение. Ощущение обостряется, когда язык Кайи бесстыже ласкает её, а сам он вжимается всё сильнее и сильнее. Им явностно не хватает воздуха, даже когда они прерываются на жадные вздохи. И этот простой факт, что у них сейчас один кислород на двоих, а меж телами нет и сантиметра заставляет буквально дрожать. Суна напрягает бедра, чувствуя острую нехватку давления или трения или Бог знает чего, и тихо стонет в поцелуй, когда Кайя властным движением скользит к пояснице и тянет на себя. Хочется больше, ближе, сильнее. В каждом возможном смысле.       — Так нормально? — вдруг отрывается от от её губ и сдавленным голосом произносит около ее лица. — Я не перегибаю?       И это буквально плавит изнутри, но уже не жарким огнём желания, а сдавливающей сердце нежностью к нему. К тому, что он беспокоиться о ее комфорте.       — Да, — отвечает Суна слишком быстро и судорожно, прекрасно осознавая, что это момент, когда они должны остановиться. Хотя бы из-за приличий. Хотя бы потому, что дальше заходить уже некуда. Но соблазн был слишком велик. Просто слишком. — Да...       Кайя только этого и ждал. Теперь его поцелуи даже сильнее, почти отчаянные. Словно следующей минуты не будет, словно в эту есть только она одна для него в мире. И как, как это может не вести? Не подкупать? Его ладони резко скользят по пояснице, спине и талии в одном ритме с поцелуями и, когда Суна снова жмется к нему ближе, она чувствует вставший член. На каблуках линии их бёдер почти равняются и короткий контакт отдается будоражищим давлением, что так ей необходимо. Кайя как ни странно вдруг тихо шипит на это и тут же отодвигается от неё: — Извини, я...немного увлекся.       Дыхание о обоих не к чёрту, губы наверняка распухли и несмотря на острое смущение оба всё ещё не убирали рук. Суна со странной вьедливостью смакует этот простой факт. Кайя её хочет. Её, Суну Шанлы. Красивый и харизматичный Кайя, который мог бы с лёгкостью очаровать пол Стамбула хочет именно её сейчас. Казалось бы так просто и обыденно, но мысль отдаётся щекотливым, почти пикантным восторгом внутри. И главное нет ни страха, ни отвращения.       — Ничего страшного, — Суна старается звучать ровно, но это сложно, когда его пальцы все ещё словно в задумчивости поглаживают острые тазобедренные косточки. Глаза некстати спускаются ниже по его телу: шея с красиво выдеяющимся кадыком, ямка ключиц и их уходящие под пижамную рубашку очертания, крепкие мышцы груди, едва заметные очертания торса и буквально вульгарная выпуклость в районе бёдер.       — Чёрт, Суна, я же не железный, — произносит Кайи, чуть откидывая голову назад на пару вздохов. Руки снова тянут ее на себя, но не чтобы вжаться в порыве, как до этого, а лишь чтоб их лица снова оказались в максимальной близости. Чтоб носом повести против её в лёгкой, почти веселящей ласке, чтоб губами коснуться скулы, щеки и пространства под ухом, тем самым посылая новый поток мурашек по телу. Движения мягкие и осторожные, Суна никогда не получала подобного и от этого они становятся ещё ценнее.       — Нам надо остановиться, — выдыхает он очевидную мысль ей в ухо. Каждое нервное окончание, словно встает на дыбы. Тепло щеки против её, мягкий шёпот заставляю неровно набрать воздух в лёгкие и на секунду вжать ладони сильнее в его плечи, — Если ты не планируешь отрепетировать брачную ночь прямо здесь, конечно же...       Бесстыдник. Абсолютной бесстыдник, что сейчас, она уверена, задиристо улыбается, довольный эффектом. До чёртовых ямочек на щетинистых щеках. Обнажая ровный ряд зубов. Суна чувствует и волнение, и предвкушение одновременно. Репетировать брачную ночь он собрался.       Кайя напоследок целует её совсем рядом с ухом и, почти отстраняясь в линию челюсти. Это должно быть последним жестом, завершающим, но Суна чуть откидывает голову в сторону, словно по инерции, и с негромким стоном Кайя касается кожи на шее. Из собственного горла рвётся какой-то неконтролируемый полувсхлип или полувыдох. Всё это ещё приятнее, чем даже остальные поцелуи, потому что каждым касанием губ, он словно посылает микро импульсы меж бёдер. Суна не знала, что такое возможно для неё в целом. Напряжение и так сильнее, чем когда либо и, будь она одна, давно бы заперлась в ванной и касалась себя, глотая собственные всхлипы. Мысль только обостряет воспалённое сознание. Кайя явно увлекается, потому что движения губ с каждым разом всё смазанней и смазанней, а ладонью он медленно скользит ниже к бедру. Когда его язык касается шеи, этой абсолютно непередаваемой, откровенной лаской, из горла вырывается уже стон. Несдержанный и слишком громкий для тишины гостиной. Кайя тут же вторит ему, сам звучит так сдавленно и напряжённо, почти отчаянно, если честно. На задворках сознания пробегает мысль, что ей хочется слышать его ещё, исследовать весь диапазон его звуков.       — Боже, Кайя, —его имя едва слышимо на выдохе. Ладонями Суна скользит по его плечам, шее и спине, жадно оглаживая мышцы, наслаждаясь жаром кожи пусть и через одежду. Напряжение меж бёдер только возрастает, все мышцы словно пульсируют и сокращаются. Появляется жуткое неудовлетворение имеющимся, некоторая нетерпеливость и...Суна даже не понимает, как это описать или что делать. Неясно, чего ей хочется больше: усиления этого ощущения до максимума или наоборот возвращения в нормальное состояние. Кайя решает дилемму, прижимаясь бедрами к её, буквально вжимаясь. Давление приходится как раз на центр и они оба несдержанно стонут от контакта. Её буквально потряхивает от интенсивности всего этого. Суна частично ждёт, что её накроет паника или злосчастные воспоминания, но этого нет. Паники нет. Воспоминаний нет. И это ощущается маленькой победой, что он не смог сломать её совсем до основания. Что несмотря на него, несмотря на всё, что он сделал, сейчас она дрожит от желания в других руках.       Кайя прижимает к себе требовательней, целует всё более развязанней и наглее. Его конкретно раздаёт, как и её. Но Суна не видит, чем это закончится. Куда выльется это желание. Потому что...спать с ним сейчас она не готова. Не будучи ещё неженатыми, явно не в гостиной Корханов, где каждый может их увидеть. Боже, о таком даже думать стыдно .       — Кайя, — голос ее подводит, выходя смазанным и сиплым. За именем сразу вырывается тихий всхлип на выдохе. Такой откровенный и нуждающийся звук, что Суна наверняка краснеет сильнее прежнего. Кайя влажно целует ее за ухом и, почуяв яркую реакцию, сразу повторяет махинацию. Она почему-то слишком чувствительна в этой точке и он бесстыже этим пользуется, — Боже, Кайя...       — Что? — его голос не лучше. Низкий звук около уха заставляет ее сильнее сжать бедра, чувствуя, как почти бесконтрольно сокращаются мышцы внутри. Возбуждение никогда не было таким сильным. Это даже слегка обескураживало.       — Надо притормозить...я...потому что... — Суна вдруг чувствует стыд. Потому что он очевидно возбужден, и они почти женаты, и она сама это начала, и теперь сдаёт назад. Что-то подозрительно похожее на учения тёти, что говорила, что муж имеет право на всё, что не запрещено Кораном и дело жены следовать и угождать его желанием. Нечто насильно вбитое внутрь головы, но хорошо там укрепившееся. Она чувствует нужду оправдаться, — Просто тут кто-то может увидеть и мы ещё не женаты и ....       — Тише, тише, — Кайя чуть отстраняется от неё и переходит руками с талии на скулы. Так знакомо и так облегчающе правильно, развивая тревоги. — Если ты говоришь, что нам надо притормозить, то мы тормозим.       — Не пойми неправильно, просто я... — она толком и не знает, что хочет сказать, наверное опять оправдаться, когда Кайя в очередной раз целует губы. Но не с той страстью и желанием, что были до этого, а скорее в мягкой и успокаивающей ласке. Пусть и чуть небрежно.       — Суна, нет нужды оправдываться, пожалуйста, — звучит почти обиженно и болезненно шокировано, но все еще умиротворяюще спокойно. — Если ты не готова продолжить, то мы не будем продолжать. Твоего нежелания достаточно.       Твоего нежелания достаточно.       Она растеряна и растрогана одновременно. Твоего нежелания достаточно набатом стучит в голове. Если ты не готова, то мы не будем. С какой легкостью он предлагает ей то, в чём ей отказывали столько времени. В чем ей отказал и отец, и первый муж. А Кайя, еще минуту назад вжимающийся в нее всем телом и с жадностью целующий её шею, сейчас стоит и убеждает, что её слово что-то значит в вопросе. Что её слово значит всё.       Суна обескуражено смотрит на него, теряясь в словах и порывах. Не знающая, как выразить, насколько это особенно и ценно для неё сейчас.       — Спасибо, — и, Боже, как глупо и пусто звучит сейчас это короткое слово. Как мало оно выражает из того, что творится у нее внутри. Но и иных она подобрать не может. — Спасибо...       Кайя внимательно смотрит ей в глаза, хмуря брови в непонимании, но довольно быстро до него доходит. И это осознание словно окатывает его ковшом холодный воды. В том, как резко он набирает воздух в грудь, в том, как эмоция непонимания на его лице переростает в горькое сожаление и почти боль: — Боже, Суна...       Он тоже не находит великих слов, чтоб выразить себя, но все и так понятно. Лбом он прижимается к её, пытаясь хотя бы дать ей этот комфорт. На короткие секунды есть только они вдвоём во всём мире. Только смешанное-перемешанное дыхание, стук сердец совсем близко друг к другу и голые эмоции на двоих. Суне кажется, что она нуждалось в этом всю жизнь. Что всё по итогу нужно было, что подвести ее к этому моменту. Она надышаться им не может сейчас.

***

      Тарык теряет сознание от боли довольно быстро. К несчастью, также быстро очухивается. Он никогда не был особенно хорош в драках или сношении ударов. Нет, у него всегда было достаточно ума избегать этого. Но времена меняются, кажется. Не совсем понятно, нужно ли Бехнаму действительно докопаться до правды или найти того, на кого можно повесить эту вину. На ком можно сорвать гнев. Тарык искренни надеется, что не последнее.       — Достаточно, — властный голос гулом отдается в подвальном помещении. — Он будет чуть более честен с нами сейчас. Что случилось с моим братом, господин Ихсанлы?       — После ужина в нашем доме? Не имею ни единого понятия. Оставил я его у въезда в его любимый квартал Таблараши,— Тарык старательно подбирает слова, чувствуя, как ноет челюсть. По ощущениям все зубы на месте, защищающие каппы из какого-то навороченного материала справляются со своей задачей. Встреча явно должна была пройти мягче, но подстраховаться он все же не забыл. Тарык глубоко дышит и бесстрашно смотрит в глаза мужчине над собой: все доказательства при нём, версия чиста и почти без шероховатостей. Но без этого нельзя, правда? Гость перебрал, решил продолжить вечер в компании проституток, попросил отвезти его в любимый квартал и пропал без вести. — Он пропал после этого ужина, а потом был найден в какой-то канаве с колотой раной, почти сгнивший и разложившийся, — в глазах, как ни странно, не было клокочущей ярости. Скорее нечто по-рутинному спокойное. Но все его слова до этого и сейчас произносились с какой-то долей пафоса, словно для шоу. Мысль несмело трепещет на фоне потока боли в голове.       — Я не знаю, как он попал в это канаву. Но, учитывая в каком состоянии он покидал наш дом, в каком состоянии плёлся в чёртовы бордели это неудивительно, — он терял терпение, но показывал судорожную эмоцию скорее из-за знания, что любой нормальный человек сейчас бы паниковал. Тут он в целом не сильно то отличался.       — Не смейте осквернять имя покойного, — опять эта почти чопорная пафосность.       — О покойных или ничего, или ничего кроме правды, господин Эршади, — чуть въедливо замечает Тарык, — Правда в том, что ваш брат уже приехал в не совсем трезвом состоянии и продолжил начатое в нашем доме. А еще правда в том, что он питал слабость к секс-работницам Стамбула и заезжал к ним каждый свой визит. И в тот раз он требовал, чтоб его отвезли в его любимый Таблараши.       — Вы полагаете он нашел неприятности там? — хорошо, хоть Нахид был не очень порядочным или высокоморальным человеком. Пьянство, наркотики, притоны. Всем этим он наслаждался в Турции сильнее всего. В Иране, как он сам говорил, сервис не тот, рисков больше.       — Вероятно, — кивает Тарык, соглашаясь мягким и спокойным тоном, —Таблараши вечно в заголовках криминальных статей. Учитывая его непотребное отношение к жене моего брата и определенную горячность характера, вполне вероятно, что дольше он решил продолжить вечер в очередном борделе и там не смог поделить проститутку с кем-то.       — Достаточно, не очерняйте имя покойного.       — Я говорю только правду, господин Эршади, ваш племянник всегда посещал такие места что здесь, что в Турции. А ещё он имел славу человека, что лезет на рожон.       Бехнам молчит обдумывая его слова и в каждом вздохе и движении скользит непомерная усталость и почти скука. Он вдруг наклоняется ближе и тихо-тихо произносит у уха: — Его вдова наблюдает.       Вот оно в чём дело. Вот для кого это показательное шоу.       — Клянусь милостью Аллаха, господин Эршади, — Тарык повышает голос и старается придать чувства словам, — Я или моя семья никак не замешаны в убийстве вашего племянника. У вас есть записи с камер во дворе, от нас он уезжает вусмерть пьяным, но никак не заколотым, после я оставляю его у въезда в район и слышу о нем только по вашему заявлению о пропаже, — ложь, ложь, ложь. Записи с камер старательно отфотошоплены и подделаны самыми искусными образами. Его человек лично постарался сделать так, чтобы никто не мог усомниться в их подлинности. Выглядело, словно они не совсем его влачили, а он чуть опирался и даже делал неловкие шаги. Смогли даже скопировать возмущенное движение руки, словно в пьяном бреду и повороты головы. Почти магия. А усаживали его в автомобиль они с Суной сами. И вопреки всему эта девочка смогла собраться и выглядела почти раздражённой пьяным гостем, хотя до этого тряслась в истерике. Он мог восхищаться ей за это. К великой удачи, Нахид был невысоким и худым мужчиной, словно Казым-бей, и справиться с ним физически не стоило большого труда.       — Расскажите, как все было изначально, господин Ихсанлы. В последний раз, — фраза звучит угрозой.       — Господин Нахид приехал к нам на ужин уже полупьяным, он мало того, что не захотел закрепить уже оговоренную сделку, но и попытался соблазнить жену моего брата, — правильное слово изнасиловать, но Бехнаму оно не понравится ни разу, — Я не буду вам лгать. Брат вспылил, но конфликт был прекращен достаточно быстро. Мы не ценим насилие в доме, — ложь ощущается песком во рту, — После я пытался договориться с ним по поводу поставок, но он был категоричным.       — Разумеется, этот бизнес не приносил нашей стороне должного дохода, — со вздохом подытоживает мужчина.       — Верно, но он приносил доход мне, поэтому я пытался склонить его к соглашению. Нашид отказался и сказал, что продолжит ночь в другом месте. За неимением водителей в доме, у нас в то время ходил грипп по городу, я отвёз его сам, как вы можете видеть на записи. Район Таблараши стал его следующим пристанищем и, вероятно, последним.       К счастью в эту ночь какая-то аномальная гроза учинила перебои электричества в районе, поэтому те немногие камеры, что могли бы стать доказательством были неисправны. А те, что были исправны были подчищены людьми Тарыка. Почти идеально.       Нашид действительно приехал к ним не только не трезвым, но и под наркотой. Он действительно не хотел продолжать бизнес на прошлых условиях и пытался выбить большую выгоду для себя. Тарык отказал, чем навлек на себя явный гнев. А ещё мужчина слишком активно лез к Суне и даже нашёл смелость зажать ее в тёмном коридоре, около старого кабинета отца. А когда Тарык вступился, тот почти обезумевший не то от злости, не то от наркоты приставил нож к её животу и потребовал дать ему с ней двадцать минут в компенсацию отказа. Тарык до сих пор помнил исказившееся от ужаса лицо Суны и отчаянную мольбу в ее глазах. Нашид терял терпение вместе с остатками адекватности и даже успел порезать Суну, прежде чем она схватила какую-то статуэтку с комода и разбила ее о голову Нихида. Ее обострённые инстинкты сработали на ура и позволили ей вырваться их хватки обезумевшего Иранца. К несчастью, это не отправило Нашида в бессознательное, а лишь взбесило. Он бросился с ножом на них обоих и после умер от этого же ножа. Тарык плохо помнит борьбу и то, как он воткнул его в куда-то меж рёбер прямо рукой самого иранца. В памяти сохранились только уродливая лужа крови, безжизненное тело и замершая в ужасе Суна.       — Пришел бы я сюда, имей хоть каплю вины? Я не идиот, чтоб так играть с собственной жизнью, — Это его последняя карта и если она не покроет то количество сомнений, что еще осталось в Бехнаме, то Тарык действительно зазнавшийся идиот. Бехнам смотрит ему в глаза долго и внимательно, видимо стараясь смутить его, думая, что это напугает его. Связанного, избитого и безоружного. Он прав, пугает до чертиков, но жить хочется сильнее. — Я и моя семья не имеем никакого отношения к смерти вашего племянника.       Давай же, поверь мне.       Всё подчищено       Тебе явно плевать на алкаша-племянничка. Земля не много потеряла с его уходом. Ну же.       — Тогда зачем вы сюда пришли, господин Ихсанлы? — спрашивает Бехнам через долгие минуты почти с любопытством, и это ощущается как преодоление рубежа, как облегчение. Едва не смешно, если честно.       — Бизнес, господин Эршади, а как иначе? — Бехнам сухо усмехается его словам и дает знак своему человеку развязать его. — Значит поговорим о бизнесе. Тарык Ихсанлы про себя читает короткую молитву благодарности Аллаху, что позволил ему вывернулся и в этот раз.

***

      Суна спит почти до критической точки, но как ни странно почти высыпается. Ночью после расставания с Каёй ей потребовалось достаточно времени, чтобы уснуть. Но сон был крепким, почти беспробудным.       Косметолог приходит ближе к обеду и творит волшебство над ее лицом, убирая все отеки массажем и масками. Асуман тоже требуется подобная процедура, потому что женщина страдает от похмелья в разы сильнее, чем они с Сейран. Неудивительно, учитывая количество вина, что она вчера в себя влила.       — Как спалось, невеста? — игриво спрашивает Асуман, растянувшись на диване с тканевой маской на лице.       — Подозрительно хорошо, — отвечает Суна, втирая масло в распаренную кожу. Это придаст ей натуральный блеск и упростит замазывание синяков на предплечьях. — Даже не ворочалась, когда легла.       — Это хороший знак, — тянет Асуман с должной леностью. — Где Сейран?       — Вне центра внимания, — с гремучей обидой думает Суна.       Наверное, это мелочность или малодушие злиться на родную сестру, когда та наконец решилась на что-то, что спасет её брак. На ребёнка, на долгожданного наследника Корханов. Но Суна почувствовала, как раздражение начинает кипеть внутри, стоило Сейран объявить о своём решении. Перетянуть свет прожектора с нее на себя, снова же легким движением тонкого пальчика. В любой другой день она была бы искренни рада, в этот же они разругались по ее инициативе и разошлись по углам особняка.       — Не знаю, какие-то вопросы в Феритом, кажется, — ложь легко соскальзывает с языка, оставляя неприятный привкус после себя. Прежде чем Асуман смогла поинтересоваться дальше их прервали настойчивым стуком в дверь: — Госпожа Суна? Госпожа Ифакат просит вас одобрить расположение декора.       — Секунду, — бормочет Суна и закрывает баночку с маслом. Впитается оно и в гостиной. Ифакат действительно взяла узды правления на себя, но к удивлению действительно интересовалась ее мнением. Может из-за надежд, что это мнение совпадёт с её.       — И Суна, спроси у Кайи сколько точно придет гостей с его стороны, позавчера он был не уверен по поводу двух человек, — произносит женщина с почти беспокойной улыбкой. — Оставьте это здесь, — кричит она двум носильщикам со свадебным баннером, который зачем-то нужен внутри.       — Нет, стойте, — это маленькое возражение в целом-то ничего не значит, но Суне хочется этого чисто из любопытства. Ифакат сама говорила ей быть госпожой и вести себя соответствующе. Но что, если это будет мешать ей самой? — Это я им сказала отнести баннер на улицу, тут он только занимает место. Оставьте у входа.       Ифакат развлечённо усмехается и смотрит на нее с чуть приподнятыми бровями: — Ты учишься говорить, как госпожа. Продолжай. — и уходит под собственный цокот каблуков.       Суна медленно улыбается себе же, думая, что наверное когда-нибудь Ифакат пожалеет о том, что настраивала ее так сама. Пожалеет, что давала волю. Может она даже сможет чему-то научиться у безусловного авторитета дома, выучить ее игры и приёмы. Все уловки и методы. И тогда ударить по ней ими же. За себя, за Сейран.       Подходя к комнате Кайи она слышит ругань на повышеных тонах из-за приоткрытой двери и мгновенно настораживается. Английская речь не совсем привычна уху.       — ...Что общего у тебя может быть с этой девушкой? Что ты можешь к ней испытывать кроме разве что жалости?       — Мама... — в голосе Кайи скользит едва сдерживаемое раздражение. — Успокойся пожалуйста.       — Как я могу успокоиться, когда мой единственный сын собирается жениться на бесхарактерной простушке...?! — голос у Нюкет был истеричным и почти визгливым, не сравнить с тем, что она использовала с Халис-беем. А двуличности бедующей свекрови она уже узнала, когда та наговорила ей кучу гадостей и всеми силами настаивала на отказе от брака. Но Суна оставалась непреклонна. Видимо теперь она пыталась разубедить Кайю.       — Подбирай слова аккуратно, мама, я действительно на грани, — Кайя был не просто раздражён, а почти яростен в этом темном, почти неизвестным ей смысле. — Я женюсь на этой девушке сегодня, нравится тебе это или нет. Вопрос закрыт, выйди пожалуйста.       — Зачем? Зачем тебе на ней жениться? — Нюкет едва не смеется в этом истеричном смысле, что по-честному пугает, — Или ты повёлся на её игру бедной и униженной жертвы? Как она страдает от отца и только ты можешь ей помочь? Ты пожалел её, мой сердобольный сынок? Поэтому не отказался от женитьбы в ту ночь перед Халисом?       Вздох Кайи отдается гулом по комнате, настолько он громкий: — Хорошо, мама, может и пожалел. Посочувствовал, правильное слово. Тому, как она страдает в одиночестве от рук отца, тому, как все ей пренебрегают. И нет ни души, что могла бы помочь ей.       У неё воздух застревает в груди и сердце бьётся сильно-сильно. Все вдруг словно обращается в песок и сыплется через пальцы.       — Она мне напомнила меня же года назад, помнишь? То время, когда я не мог переодеваться в раздевалке в спорт зале, потому что иначе всем были бы видны мои синяки?       — Кайя, — в голосе матери обида и предупреждение одновременно. — Не вмешивай это сюда. Ты не можешь жениться на ней из жалости, не ломай себе жизнь.       — Я и не женюсь на ней из жалости, мама. Я сочувствую ее боли и поломанной судьбе, но не потому женюсь сегодня.       — Тогда почему, Бога ради? — Нюкет словно на грани припадка, интересно сколько длится этот разговор?       — Потому что хочу. Потому что она мне нравится, мама. Как женщина может нравится мужчине, — Суна едва не задыхается от облегчения, затопившего тело, стоит ей перевести эти слова с английского на турецкий. Он не любит её и даже не влюблён, но его имеющихся чувств достаточно, чтобы хотеть на ней жениться. Она ему нравится как женщина нравится мужчине.       — Не говори этой ерунды, Кайя, — Нюкет топает ногой в бессильной злости. Спокойный тон Кайи и ее восклицания звучат, словно карикатура, — Даже если она тебе так нравится, то поводись с ней без брака. Вы живете в одном доме, это не будет сложным. Но жениться, Кайя, зачем тебе жениться?       — Потому что я хочу, — он выходил из себя, — Потому что я хочу с ней водиться, как ты выразилась, в браке. Какая к чертям разница?       — Огромная, мой глупый сын, огромная. Брак свяжет тебя с ней навсегда. Медведь Казым не даст вам развестись даже если эта пустоголовая будет готова дать развод, — судя по звукам Никет начала ходить по комнате в отчаянье. — Она была замужем до тебя за каким-то психом, зачем она тебе травмированная? — Мама, — гаркает Кайя в тихой ярости, — Не смей касаться этой темы, просто не смей. Это табу.       — Табу, — со злым смешком повторяет Нюкет, — Хорошо, она водилась с Феритовым водителем, он до сих пор ее глазами провожает. Не думаешь, что у них ничего еще не закончилось, а за тебя она выскакивает из-за фамилии Карханов?       Какова сука       Кайя вдруг смеётся резко и лающе, поддельно до сюрреалистического ощущения, с явной потугой: — Моя фамилия Сонмез, мама, у нас нет ювелирного бизнеса, Суна это знает.       — Эта дура может и не понимать этого...       — Хватит, мама, — она вздрагивает от перекрикивания и едва не выдаёт себя же. — Чего ты хочешь добиться? Отмены свадьбы, этого не будет. Скандала с утра? Это можно устроить, но зачем оно нам?       — Ты ничего не понимаешь, мой пустоголовый сын...       — Это ты ничего не понимаешь, мама. Ты выдернула меня из Лондона, из моей жизни, друзей и планов. Если бы не эта поездка, я бы смог выиграть стажировку, а теперь нужно ждать до следующего года, — о какой бы стажировке не шла речь, голос Кайи выдавал, что это было едва не мечтой его жизни, — Привела в дом этих мерзких людей, заставляла играть в свои игры ради собственных амбиций, а когда я начал адаптироваться, когда начал налаживать свою жизнь, ты приходишь сюда и требуешь прекратить. Если хочешь, чтоб я и дальше учувствовал в твоих фееричных планах мести Халису и остальным, то тебе придется отстать от Суны и этого брака. Я всё сказал.       Кайя ставит ещё более жирную точку, хлопая дверью в ванну, и Нюкет тут же вылетает из комнаты в явном гневе.       — Что ты тут...Сколько ты слышала? Понравилось подслушивать конфиденциальные разговоры? — желчь Нюкет не выйдя на сына, начинает литься на неё. Но она видит растерянность и легкий оттенок паники на ее лице. Суна криво усмехается уголками губ в явной, хоть и поддельной насмешке       — Я слышала достаточно, — она смакует слова, борясь с дрожью в коленях от потрясений, — Достаточно, чтобы сказать "Да" сегодня ещё громче, чем планировала.       Нюкет кривит губы в отвращении и злости одновременно: — Ты увидишь, как быстро он устанет от тебя, как бросит, получив, что хочет. У него было много девушек в Лондоне. Он тебя использует, как и все в твоей жалкой жизни.       Суна вздрагивает словно от пощёчины и физически не знает, что ответить. Слова оседают камнем на шее и словно отражают все ее скрытые неуверенности и страхи. На негнущихся, все ещё дрожащих ногах она идёт в сторону комнаты.       У него было много девушек в Лондоне       Ну, конечно, не могла же Суна одна повестись на его привлекательность. Если она успела положить на него глаз в водовороте всего этого, то смелые европейки и подавно. Сколько у него было девушек? Три, четыре, пять? Больше? И все наверняка образованные, красивые и без травм за спиной.       Он использует тебя       Неужели переспит и сразу разведётся, снова бросив в руки отцу?       Нет.       Нет. Иначе вчера бы он настоял на своём. Иначе был бы активней и не пытался остановиться до этих греховных поцелуев в шею. Он бы не стал успокаивать её и защищать. Вести на свиданье и отстраняться по первому же зову, верно? Или это может быть частью какого-то плана? Может ему нужно не просто её тело, а окончательная и бесповоротная влюблённость? Какую месть имел ввиду Кайя? Была ли она частью плана?       Суна запускает пальцы в волосы и тянет у коней, чтоб увеличить приток крови. Нет, звучит, как бред все это. Слишком сложно и незначительно одновременно. Они говорили о Халисе, о мужчине, что оставил их бабушку и обрёк на жизнь в бедности в чужой стране, Тот мужчина, что позвал их теперь только лишь, чтобы преподать урок любимому внуку. Суна Шанлы к этому отношения не имеет. Иметь не может просто. Или может?       Стерва Нюкет посадила теперь в ней эти мысли и сомнения, что ещё десять минут назад и не занимали ее голову. Стерва Нюкет таки добилась чего хотела. Что ещё принесет этот чёртов день?

***

      Асуман определённо была не права, когда говорила, что крепкий сон был добрым знаком. Нет, крепкий сон был залогом её метальной стабильности сейчас, когда всё просто катилось к чёрту. Отменять свадьбу из-за слов Нюкет она явно не собиралась, ей пришлось бы постараться сильнее для этого. Но волнение и ядовитые мысли не покидали ее до самой примерки платья. И даже сейчас с красивой причёской и макияжем, в свадебном платье, что они столько выбирали и подшивали, Суна чувствует себя почти ничтожной. Блеклой. Пустой.       — Не переживай, Суна, церемония длится всего-то десять минут и потом вы будите веселиться остаток вечера, — мягко уверяет Асуман, поправляя фату. — Главное не забудь сказать "Да" и улыбаться для фотографий.       — Конечно, — бормочет Суна, думая ни разу не о фотографиях. Вдруг все было обманом? Вдруг сейчас он скажет "Нет", чтоб опозорить её? Вдруг...тысячи вдруг вертелось в голове. Что за план у него с мамашей в конце концов?       Но рациональная часть спешила напомнить, что при этом он в слух ни раз признал, что хочет жениться на ней. Хочет. Может и не испытывая никаких чувств, кроме лёгкого интереса, что он от скуки принял за влечение или влюблённость. На безрыбье и рак рыба, так ведь говорят?       — Суна, — Асуман не просто разворачивает её к себе, но и встряхивает как следует, — О чем ты волнуешься? Ты слишком бледная даже для невесты. Скажи мне, может я смогу помочь.       — Всё нормально, всё нормально, я... — она судорожно вздыхает, — Просто нервы, вдруг он скажет "Нет"?       То, что задумывалось шуткой было произнесено слишком серьёзно и боязливо. Брови Асуман мгновенно взлетают наверх и смотрит она почти неверяще: — Ты...с ума что ли сошла от нервов? Не говори глупостей.       Суна пытает улыбнуться, но выходит только гримаса. Кайя был ее главным оплотом здравомыслия последние недели и лишиться его будет очень болезненным.       — Боже, девочка, ты действительно бредишь. Как он может сказать "Нет"? Парень без ума от тебя, Суна.       — Что если нет? Что если это притворство или игра? — она позволяет внутренним сомнениям сформироваться в слова.       — Какая игра, девочка? Это...это... — Асуман вздыхает, словно собираясь с силами, — Я не знаю, кто тебя надоумил и какой источник таких мыслей, но Кайе ты понравилась с самого начала, может даже с вашей первой встречи. Когда Ферит привёл вас в дом, парень уже раздевал тебя глазами с дивана. И с тех пор его влечение только усилилось, Суна. Я смотрю на вас всех из далека. Я вижу в разы больше, чем озвучиваю. То, как его глаза всегда следую за тобой, то как он бессознательно пытается оказаться ближе. То как он даже за столом изловчается смотреть на тебя.       — Он может хотеть меня в физическом смысле или...       — Помолчи, пожалуйста, — в Асуман уже должная доля раздражения, что наверное и заставляет верить в ее слова, — Его гнев на Казыма. То как он бежал аж от метро, когда я позвонила ему. Он вбежал в дом, словно за ним гнался сам Шайтан. Его страх за тебя, почти отчаянная нервозность. Парень действительно бы вынес дверь. Я не могу судить о любви или ее отсутствию между вам, но то, что он глубоко и искренне о тебе заботится это факт. То, что его привязанность не распространяется лишь твое тело тоже факт.       Она кладёт прохладные ладони ей на щёки и заставляет смотреть на себя: — У него есть чувства к тебе, и он ни за что не скажет "Нет" сегодня. Я в этом просто уверена. Выбрось всё лишнее из головы и выйди наконец замуж по-человечески, за мужчину, которого хочешь.       Пламенная речь проницательной и мудрой Асуман притупляет волнение и словно частично возвращает ей утреннюю уверенность. Кайя действительно заботится о ней и хочет в жёны. Она тоже этого хочет. Браки строились и меньшем. Суна выкраивала счастье для себя и из меньшего. Она справится не смотря ни на что.       Знала бы Суна что ещё преподнесёт ей этот день...