Притяжение

Нервозность не покидала с самого утра. Мысли словно заведенные метались по черепной коробке, грозясь развить такую скорость, что голова не выдержит и взорвется.

В пятницу они с отцом поехали в банк. Тот еще цирк вышел. Почуяв возможные деньги или нечто вне контроля, папа словно стал ее тенью и до последнего пытался выведать сумму возможного перевода и, что важнее, вклада.       — Это конфиденциальная информация, доступная только госпоже Суне, — настырно повторяла девушка по другую сторону стола, — А вам, госпожа, необходимо назвать код, чтобы получить данные.       — Какой код, Суна? — отец был взбешен до крайности упертой девушкой и Суна едва не дрожала при мысли, что было бы едь они потом домой. На плече и лопатке расцвели синеватые синяки, а левая половина челюсти была чуть припухшей из-за недавнего хлесткого удара. Добавки не хотелось. Консилер и цветовые корректоры и без того уходили на славу.       — Я…я не знаю, папа, — она действительно не знала. Тарык открыл счёт на ее имя сам и сам же занимался пополнением. Вопрос в другом: почему он не сказал ей ни о каком коде? Чтоб контролировать? Она и так под колпаком. Уходить от условий договора? Слишком многим рискует.       — Суна, а что ты знаешь? — отец неприятно схватил ее голову и впился пальцами в череп и подтащил ближе к себе, — Что ты знаешь? Будь там кредит, ты бы ничего не знала!       Она не морщится от боли или пренебрежительного толчка отца прямо в лоб. Ей только стыдно перед работницей банка и остальными посетителями, что уже косятся в их сторону. Отец продолжает давить на девушку перед ними, на что она с яростным презрением выплевывает вышколенные ответы. Встреться они на рынке, все закончилось бы дракой.       На выходе из банка отец сильно хватает ее за локоть и тащит к машине. Хорошо, что ему не позволяет гордость сидеть на заднем сиденье, иначе она валялась бы под сиденьем. —… И она смела говорить мне такое, спорить, невоспитанная! — отец не отступал и весьма экспрессивно поливал грязью консультантку, не забывая сопровождать все однозначными жестами. Абидин сосредоточенно смотрит на дорогу и старательно делает вид, что едет один.       — Поэтому тебе нечего болтаться по Стамбулу, Суна! Здесь они забыли о приличиях, об уважении к старшим… — все та же шарманка. Никакого изменения репертуара.       — И ещё этот Кайя, — Суна мгновенно взбодрилась.       — Что Кайя, отец?       — Сразу видно, что его не воспитывали нормально в этом Лондоне. Спрашивал можно ли вам опять пойти вместе в город. И одним!       Это было соблазнительно с двух сторон: во-первых прельщала идея провести время с Каёй в городе одним, а во-вторых, она всё ещё не представляла, как можно встретиться с Тарыком. Сейран втягивать ни за что нельзя, а Асуман очень не вовремя начала проходить плановый осмотр в больнице и постоянно бегала по врачам. Она оставалась без прикрытия, а Тарык будет ждать ее уже завтра. Хотя идейка далеко не блестящая, учитывая все риски. Но попробовать все равно стоит       — Папа, — начинает Суна, аккуратно поглядывая на него из-под ресниц, — он просто вырос в другой среде и для него это нормально, ходить на свидания с невестой наедине…       — Нормально, нормально, нормально — раздраженно проговаривает отец, но не откровенно злится. — Для них там много чего нормально в этой Европе, но мы в Турции, дочка, тут другие порядки.       Порядки, приличия, обязанности…       Хотелось выть от бессилия. Ей нельзя практически всё, что приносит удовольствие. И бесит это до невозможности.       — Папа, что плохого может случиться, если погулять немного или сходить куда-то…       — Хватит, Суна, — отец не сменил настроения, — Ты с этим парнем до свадьбы никуда не пойдешь. Или мне напомнить, как я нашел тебя в его комнате?       — Отец… — Суна уже начала было оправдываться или мягкими уговорами и куначеством пытаться и дальше упросить отца, но тут её внимание привлёк Абидин, словно окончательно окаменевший. От него буквально волнами исходило пульсирующее напряжение.       Или мне напомнить, как я нашел тебя в его комнате?       Конечно, ему неприятно было это слышать. Суна точно знала, что в ночь поцелуя скандал отца и его причины не были незамечены работниками поместья. А также, что Шефика сболтнула, что однажды видела их на кухне ночью. Скорее всего им с Каёй приписывали еще большие пикантности. И Абидин не мог этого не слышать. А теперь еще и отец буквально подтверждает это.       Суне было стыдно это признавать. Тяжело. Но часть ее сердца все ещё была занята молчаливым водителем Ферита. Часть её все ещё страдала от его пренебрежения, винила себя за недостаток смелости и скучала по той связи, что они имели. О Всевышний, она ведь думала, что построит с ним семью когда-нибудь. Что они пойдут против отца и поженятся ни смотря ни на что. Что она родит ему детей.       И сейчас они сидят в этом чертовом автомобиле, скованные напряжением, неловкостью и обидами. Сейчас они почти незнакомцы. Сколько же воды утекло…       Вдруг телефон коротко вибрирует в сумке, оповещая об СМС.       Планы поменялись. Нужно встретиться сегодня. Куда подъехать? Т.И.       Какого черта?       Абидин, отец и в целом всё снова сократилось до неприятного чувства внутри живота. Тарык мало того что менял время, но и был до предела скрытным и кратким. Хотя с чего им фамильярничать? В ней уже просыпается паранойя.

Почему?

      Планы поменялись.       Информативно.       Суна снова старается концентрироваться на дыхании. Её зажимали со всех сторон: Тарык, отец, Абидин, свадьба. Она знает, что если не успокоиться сейчас, то ей будет нахватать воздуха в просторном салоне автомобиля.       — Ну а если мы будем не одни? — ей физически необходимо выбраться из всего этого, хоть на час дышать свободнее, — Если не наедине, а с кем-то кто проследит, чтоб мы не переходили границ, отец.       — Суна…       — Пожалуйста, папа. Я договорюсь с Асуман и она будет с нами, — суровое лицо отца чуть расслабляется. Асуман была женщиной, к которым он относился пренебрежительно в целом. Но она решила остаться в доме Корханов, чтоб почтить память мужа. Это вряд ли вызывало у него уважение или симпатию, но всё же ставило мудрую и воспитанную Асуман чуть выше в глазах отца, — Прошу, папа. Мы с Кайёй все еще плохо друг друга знаем, и нам нужно обсудить некоторые детали свадьбы…       — Вот и обсуждайте дома, — отец был непреклонен.       — Папа, — Суна неуверенно положила руку на костлявое плечо, — Я хочу, чтоб наш брак был счастливым, — Абидин вдруг тронулся с места после красного света, резче чем обычно. Быстро кинутый взгляд позволил увидеть, как его лицо исказилось в гримасе обиды или даже боли. Часть ее сердца сжалась при этом, но и щадить сейчас его Суна не могла. Гнусная её часть не хотела. С новым вдохом она продолжила, — Я хочу, чтоб Кайя любил меня и прислушивался. Я хочу стать в его жизни самой важной. Важнее даже Нюкет…       Это подействовало. Отец медленно перевел на неё взгляд и явно оживился: — Важнее Нюкет?       — Да, папа, — с минуту он просто смотрел на неё. Нечитаемо, но внимательно. Но потом вдруг его губы растянулись в кривой улыбке. — Мне нужно знать его лучше, чтоб угодить, понравиться…       Нужная точка нащупана. Отец был падким до денег и власти.       — Молодец, — напряжение вдруг ослабло до минимума, — Молодец, Суна. Моя красивая дочка, — отец неловко перевалился ближе к заднему сиденью и смазано поцеловал ее в лоб. Его глаза необычным образом смотрели на неё. Не со злостью или раздражением, а…почти гордостью. Одобрением. Её не должно это подкупать, в целом беспокоить, но что-то внутри неё затрепетало при этом. — Хорошо, я разрешаю. Поговори с ним, Суна, понравься сильнее. Но возьмите Асуман, у этого парня все еще нет никакого стыда. И Суна, — отец выставил палец вперед в знакомом жесте, — Если я узнаю, что твои руки снова касались его… Не доводи меня до греха.       — Конечно, папа, обещаю, — Суна покорно отпустила голову с маленькой победной улыбкой. Когда отец отвернулся и она подняла глаза, Абидин смотрел на нее через зеркало с самым жалостливым и презирающим выражением.

***

      — В какой тебе кабинет? — цокот каблуков Асуман четким ритмом разносится по больнице. — Тут запутанная система нумерации.       — 234, кажется, — Суна постоянно озирается по сторонам, якобы ища нужный номер. Прикрытие для встречи с Тарыком всё же нашлось: утром она притворилась, что теряет сознание и сослалсь на нехватку витаминов. Халис бей наказал сходить к врачу и провериться, а Асуман стала ее проводником, — Ты иди, я сориентируюсь, почти твое время наступило.       — Ладно, если что я в 318. Встречаемся у регистратуры… — женщина быстрым шагом идет в сторону лестницы и машет ей перед поворотом. Становится чуть легче.

Ты где?

      Ответ приходит мгновенно.       В холле, левее лифтов.       Суна срывается туда. Ногти впиваются в кожу ладони, когда она мысленно приказывает себе быть спокойнее. В конце концов, она лишь жертва ситуации и максимум свидетель.       Белый, залитый светом холл больницы создает почти позитивное настроение. Высокая и тёмная фигура Тарыка заметно выбивается из идиллии. Мужчина стоит к ней в пол оборота и раздраженно что-то цедит сквозь зубы собеседнику. Суна в стороне дожидается конца разговора. Тарык вел ни разу не чистые дела и снова узнавать больше, чем нужно желания не было. Наконец он отключается и резковатым движением убирает телефон в карман одновременно оборачиваясь в ее сторону. Суна приказывает себе оставаться невозмутимой.       — Здравствуй, Суна, — Тарык почти непримечательно оглядывает её с ног до головы и внимательно всматривается в лицо. Что бы то ни было, через пару секунд его губы растягиваются в легкой, почти приветливой усмешке и кивает сам себе. — Хорошо выглядишь, развод пошел тебе на пользу.       Если ёрничает, а не цедит сквозь зубы, то все ещё не так плохо.       — Жизнь без насильного брака пошла мне на пользу, — Суна ответила тихо, но четко, неуверенная в степени их сегодняшней фамильярности и в то, какую долю дерзости Тарык ей позволит. Они снова навязанные родственники, с холодными и вышколенными манерами? Или они вернуться к почти приятельски аккуратной стадии, когда Суна подалась минутной слабости? Может они всё ещё в той роковой ночи, что закончилась стертыми в кровь ладонями, едкими запахами, животным страхом, а после глухим опустошением? Или скорее вариант с почти деловыми отношениями и несколько грубоватыми выходками, когда уже все закончилось? — У меня мало времени, Тарык.       Мужчина кивает и подталкивает её дальше, в пока безлюдный коридор, где все ещё пахнет чистящим средством. С каждым шагом ноги словно наливаются свинцом: — Они нашли тело.       Она знала и до этого. Но все равно три коротких слова звучат почти приговором. Суна резко вздрагивает и обернувшись ловит его взгляд. В нём серьезная задумчивость и едва заметное предупреждение: — Спокойно, они едва смогли его опознать. Месяцы в червовом озере сделали свое дело.       Суна вдыхает поглубже и старается подавить тошноту.       — Тише, тише, — Тарык ведет ее совсем в конец и предусмотрительно открывает окно. Теперь шум в случае чего помешает кому-то подслушать их, — Но полиция знает, что это было убийство, еще и иностранного гражданина. Им нужно будет повесить дело на кого-то в любом случае.       — И что нам делать? Если какие-то улики или обнаружились свидетели? — Суна старается звучать спокойно и ни разу не напуганно, но каждое слово Тарыка словно затягивает петлю на шее. — Есть что-то, что ведёт к нам?       Тарык вдруг усмехается, почти развеселённо: — «К нам», очаровательно. Мои люди позаботились о теле и подчистили телефон, единственный свидетель — ты, — фраза могла бы вселить в нее лютый страх.       — Я еще и соучастник, твоими стараниями, — возможно именно это спасло её. Кто знает, не предложи она помощь тогда, смог ли Тарык подстроить несчастный случай или приказать своим людям позаботиться об этом? Суна думает, что, наверное, смог. То мнимое приятельство, что установилось меж ними вряд ли остановило бы его.       — Это был твой выбор, — он неприязненно хмурится. Почти сожалеюще.       — Я не выбирала быть частью убийства, — Суна не замечает, как начинает скалиться в ответ.       — Ты выбрала помочь мне замести следы, ты выбрала начать то, что я закончил, — Тарык и сам ожесточался. После совместного преступления он словно пустил ее в ближний круг доверия, стал позволять своей примерно вежливой и правильной маске соскальзывать чаще. — В любом случае, пока ничего конкретного нет. Известно только то, что мы планировали заключить сделку о перевозе и имели несколько встреч. Включая ужин в доме. Но под риском международного скандала полиция будет рыскать с двойным усердием. И они повесят это на кого-то, важно, чтоб не на нас.       Голова снова начинала наливаться пульсирующей тяжестью. Суна действительно старалась забыть это. Закрой глаза и всё пройдёт, — сказал ей Тарык, когда ее трясло от паники и страха. Суна старалась закрывать на все глаза. Но вот, когда она почти перестала бояться, вроде научилась жить с этим. Все всплывало на поверхность. Дома ей снова понадобятся мамины таблетки.       — Но это маловероятно. Любой прокурор не захочет связываться с Инсанлы, — и сколько пафоса было в тоне, — В целом, я хотел тебя предупредить. У них ничего нет пока. Однако если полиция вызовет тебя для дачи показаний, ты должна следовать первоначальной версии, Суна. — Тарык смещается так, чтоб она полностью была закрыта его фигурой и понижает голос до едва слышного шёпота. — Ты ушла к себе около восьми и до утра не выходила из комнаты.       — Но Саффет… — бывший муж едва ли сможет забыть тот скандал, что учинил, увидев их вместе.       — Он скажет, что нужно, — уверяющем голосом проговорил он, — Я позаботился об этом.       Она помнила короткую потасовку и как Тарык быстро смог скрутить злого брата. Как четко он проговаривал слова угрозы предупреждения и словно гипнозист призывал к спокойствию. Но этого не хватило и Саффет так и продолжал смотреть на них с подозрением, а ещё гаденькой, многообещающей обидой. Он вполне может спутать карты.       — Он будет молчать или скажет, что нужно, — рука касается ее плеча, через тонкую ткань блузки. — В случае чего, ты придерживаешься первоначальной версии. Не маскарада с попыткой изнасилования, а первоначальной версии, поняла?       — Да, — подтверждает Суна. Часть ее даже успокаивается. Ничего не указывает на них, а даже если укажет, то она вне подозрений. И тут словно опомнившись спрашивает сама, — Что за фокусы с банком? Какие переводы? Теперь отец знает ещё и о вкладе.       Тарык вдруг несвойственно ему фыркает и улыбается: — Но ты же не соизволила дать мне свой новый номер или хотя бы не блокировать на старом. Тебе ещё повезло, что была такая неразбериха в банке, иначе пришла бы весточка прям в поместье Корханов.       — Не смей, не смей, отец пошел к Халис-бею с этим извещением. У меня могут быть крупные проблемы, — Суна переводит дыхание и видит, как Тарык понимающе кивает.              —Тогда не смей блокировать этот номер.       Суна раздумывает нужно ли говорить следующее, на всё же что-то тянет за язык: — Послушай меня, они подозревают тебя в убийстве Фуата и уверены, что прокурор закрыл дело с выстрелом по твоей указке, — Тарык уже открывает рот что-то ответить, — Не знаю и знать не хочу ты ли это, но я предупредила.       — Ладно, разберемся. — Глубокая задумчивость и серьёзность отражается на лице, но страха или пугливости нет, он словно абсолютно не волнуется за возможные обвинения в убийстве. Подняв на нее глаза он вдруг не свойственно сомневается, но, как и она, выбирает продолжать, — Я не заказывал смерть Фуата, Суна, он никак не пересекал мою дорогу.       Сложность была в том, что с Тарыком никогда не поймешь, где кончается его правда и начинается ложь. В этом было нечто социопатичное. Как он лихо приспосабливался под окружение и умел находить нужные слова. Суна чувствовала, что меж ними было если не честность, то понимание и подобие близких отношений. Их связывал случай и взаимная помощь тогда. Но в ней оставалось слишком много недоверия к людям, чтоб просто брать его слово за чистую монету. Слишком много недоверия к настолько социально способным людям, сложным даже. Нет контроля с ними.       Суна усмехается его словам: — И только Ферит бегал по ней зигзагом, да? Я не спрашивала. Не хочу знать даже.       — Твое право, — соглашается он, — Кстати, те деньги я перевел не только для оповещения. Ты должна принять их.       — Это еще зачем?       — Ты переводила почти весь ужин с партнерами из Франции и твоё очарование склонило их к сделке окончательно. Бизнес налажен и теперь приносит свои плоды. Считай это своей долей.       Предложение соблазняло. Подушка из денег пригодилась бы каждому, учитывая темп их жизней и нестабильность поместья, ей особенно. Но и соглашаться так быстро нельзя.       — Очень любезно, это взятка за молчание? — Тарык усмехается уголками губ и на секунду отворачивается к окну. С этого ракурса она замечает, что мужчина похудел. Скулы сильнее стали выделяться на лице, а линия челюсти обострилась.       Значит не все так просто и радужно.       — Твое молчание и так обеспеченно, Суна. И даже не тем, что ты вовлечена и поимела выгоду со всего этого, а тем, что не станешь поднимать шум или панически бегать в участок. Тем, что ты не станешь всё это поднимать.       — С чего такая уверенность? — конечно, она не побежит к полиции сейчас. Этот поезд ушел давно и неизвестно был ли он на перроне изначально. Но его убежденность вызывала вопросы.       — Помнишь мы говорили о Сейран? О ваших различиях? Теперь я знаю еще одно: ты хладнокровнее, — Суна словно снова вернулась на кухню особняка Инсанлы. В раннее утро и обжигающий вкус алкоголя. — Я ожидал тебя напуганной и нервной, никак не забывшей убийство. Даже в тот вечер я ждал новой истерики и криков. Их не было. Ты смогла преодолеть даже это и теперь выбираешь свадебное платье. Кстати поздравляю, видимо Корханы написаны на судьбе у женщин Шанлы.       — Ты тоже не кажешься разбитым виной, — она не замечает, как складывает руки перед грудью в защищающемся жесте. Пальцы крепко обхватили предплечья. До синяков, не меньше.       — Я и не чувствую вину. Тогда это было либо меня, либо я. Но ты дрожала осиновым листом большую часть нашего знакомства и плакала из-за того несчастного водителя, — его лицо неприязненно сморщилось при упоминание Абидина, — Меня даже подкупает, знаешь? Способность засунуть поглубже все чувства и взять себя в руки. Взять и выставить условия, еще не смыв кровь. И теперь идти дальше в жизни, выходить замуж, хотя душа того поганого иранца не нашла еще покоя. Ты тепличный цветок, Суна, но все ещё закалена не по мере.       Его слова были жесткими и не честными, потому что Суна переживала, много ночей плакала или просто вздрагивала от малейшего шума в коридоре, думая, что за ней идут. Иногда ей даже снился этот человек, снова злостно скалящий зубы или безжизненно смотрящий в пустоту. Но не она лишила его жизни. Это четко обозначилось в сознании, возможно убеждения Тырыка же и помогли. Но была и доля правды. Суна отстрадала свою долю и пошла дальше. Это было почти как побои. Стерпеть, собрать себя с пола, обработать раны, если есть, втереть мазь от синяков и идти дальше. Как ни странно, ей не хотелось огрызнуться на его слова. Тарык смотрел почти с восхищением, пусть и в наистраннейшей форме. Его кривая, но беззлобная улыбка не имела под собой контекста. Для такого человека наверное это и комплемент.       — Тогда нам всем очень повезло, правда? И просто к слову, я молилась за этого человека отведенный срок. Его душа нашла покой.       Тарык вдруг рассмеялся. Поражённо, но искренне. Впервые видя такую эмоцию, Суна даже растерялась.       — Да, наша семья много потеряла, когда ты вышла из особняка, правда? — он снова выпустил короткий смешок, — Она за него молилась. Знаешь, я тоже когда-то пытался отмолить свои грехи…       — Но потом их стало так много, что перестало хватать часов в сутках?       Тарык снова усмехнулся. Может даже улыбнулся, ведь вокруг глаз образовались сеточки морщин: — Неплохо. Но нет, потом я научился успокаивать совесть сам. В любом случае, я сказал все, что нужно. Помолись, чтоб все обошлось и мы не встречались снова в зале суда.       Его язвительность никак не пришлась по душе. Суна цокнула языком: — Помолюсь, за это, а ещё, чтоб ваша сумасшедшая семейка была подальше от моей в следующей жизни.       — Куда без этого, — Тарык вдруг стал чуть серьёзней и неуверенней. Так нетипично. — Говоря о семье, как твоя сестра? Слышал вторая свадьба прошла веселее первой…       И конечно он спросил. Суна надеялась, что он уже перегорел Сейран. Она лично пыталась втолкать в его голову идею, что он не влюблен, а одержим. Что она не будут счастливой с ним. И наверное, в какой-то степени Тарык понимал это. Но сейчас, видя, как его его лицо приняло выражение жадного любопытства, стало понятно, что сестра все еще имела на него огромное влияние.       — У Сейран всё хорошо, — полу правда полу ложь, — Она абсолютно счастлива в браке, — почти ложь, — Тебе не надо вмешиваться снова, Тарык. Насильно мил не будешь.       — Это мы уже поняли, но нет греха в праздном любопытстве, верно? Я ведь любил её не так давно, — и это непонятный оттенок в глазах, словно он пострадавшая сторона. Словно нечто искренне в нем было. Почти бесит по-честному.       — Может ты и был влюблен в нее в начале, но потом стал просто одержимым. Хотел ее заполучить, что утереть нос Фериту или просто потому, что она отказывала, — Суна устало потерла переносицу. Спорить и переубеждать сейчас будет бесполезным. Кто она такая, чтоб учить его жизни? — В любом случае, у неё все прекрасно.       — Хорошо. Наверное, я даже рад. — Тарык медленно кивает, видимо решивший не начинать очередную перепалку. — Если что, звони номеру, а лучше пиши, но очень аккуратно. Все скорее всего прослушивается или они смогут поднять переписки.       Господи, куда она вляпалась?       — Ладно, — они одновременно шагают обратно в холл. Запах чистящего средства почти исчез из коридора.       — Еще раз поздравляю с помолвкой, пусть хоть эта твоя свадьба пройдет без инцидентов, — вроде сама вежливость, а вроде и уколоть надо было. Поганец.       — И тебе не хворать, — на том и расходятся.       Все не так плохо. В разы лучше, чем она ожидала, если честно.       Суна почти бегом бежит в кабинет для сдачи крови на диагностику. Официальная версия прихода в больницу необходимость провериться на дефицит витаминов.       Асуман она дожидается на условленном месте.       — Ты уже всё? — спрашивает она. — думала консультации с эндокринологом дольше длятся. — Да, обычно так и есть, — говорит Асуман, доверительно беря ее под локоть, — Я только взяла новый рецепт, оставила замеры и сдала анализы сегодня. Ты в порядке? Немножко бледная…       — В порядке, — слова не ощущаются ложью. Она будет в порядке. — Станет еще лучше.       — Ах да, у тебя же своя шоу программа намечается сегодня…

***

      Обещание данное отцу Суна нарушает, стоит только им выйти из дома.       Пальцы Кайи несколько раз, словно играючи, проходятся по ее запястью прежде чем взять ладонь в свою. Это все ещё непривычно. Факт открытости отношений. Публичные жесты. Ненавязчивые прикосновения и отсутствие секретности. Впервые. В этом попросту нет нужды. Нет страха, что отец оттаскает за волосы, заметь он их вместе. Кайя лично препирался с ним о количестве отведенного им времени, а до этого часами уговаривал и спорил.       Это новое ощущение, но она знает, что легко привыкнет.       — Нет, нет, Аби, — забывшись в своих мыслях, Суне не заметила, как они почти вышли с территории Корханов. Абидин стоял около машины напряженный и жадно на них смотрящий. Его нечитаемый взгляд остановился на соединенных руках и в следующий момент на ней. В нём была боль. И обида. И капелька разочарования. Суна трусливо отвела глаза.       — Сегодня мы своим ходом. — Абидин явно хотел что-то добавить или возразить. Его челюсть сместилась вперед, как было часто когда он терял терпение, а ноздри раздувались от напряжения. Но когда он заговорил, голос был тихим и севшим: — Уверен, что справитесь в Стамбуле одни? Легко потеряться…       — Не в первый раз, Аби, — отвечает Кайя, вежливо улыбаясь и игнорируя, как перекатились жевалки на чужом лице, — По опыту, мы вполне справляемся вдвоём. И ещё, — Кайя подходит ближе к Абидину и почти доверительно понижает тон голоса, — Если Казым бей или кто-то ещё спросит, то мы уходили с Асуман, хорошо? Она скорее всего, кстати, и возьмет машину.       — Что? — на его лице отражается странная смесь непонимания и осознание одновременно. Брови нахмурились, подчеркивая морщинку между ними, а глаза удивленно расширились. — Вы должны ехать с госпожой Асуман?       — На словах да, — вздыхает Кайя и по-дружески кладет руку Абидину на плечо. Либо он слеп и не видит напряжения сковавшего собеседника, либо прекрасно видит и играет с ним, — Сопровождение Асуман было условием относительно бесконфликтного благословения Касым бея, но мы с Суной решили, что справимся вдвоем. В любом случае, если все вскроется, то вину я возьму на себя и…ты нас не видел в общем, ладно?       Он ждет пока до Абидина дойдёт смысл его слов, пока тот вымученно, явно через усилие проглотит все, что мог бы сказать или сделать и кивнет, принимая.                   Кайя хлопает того по плечу и легкой поступью подходит обратно к ней. Ладони снова находят друг друга, и они наконец выходят с территории. Быстро обернувшись, она видит, что Абидин все ещё смотрит им в след. Ревность, боль, обида, тоска и злость в конце концов. Столько эмоций кипело в нём, но он так и оставался стоять на месте и просто смотреть.       — Как и всегда, — подсказывает внутренний голос с хорошей долей яда. Почему-то в тоне угадывается баритон Тарыка и кстати вспоминается выражение отвращения на его лице, при упоминании «несчастного водителя». — Когда было иначе?       — У нас есть несколько часов и практически неограниченный простор для фантазии, — начинает Кайя, остановившись. — Я думал взять круиз по Босфору, но они длятся почти 4 часа в осно…       — Нет, — Суна качает головой, её платье с расклешенной юбкой было слишком коротким и легким для прогулок по воде, — Я сегодня одета не для круиза.       — Ладно, тогда…подожди, скажи мне, где ты уже была, чтоб эти варианты выпадали сразу. Ты же уже второй год здесь.       — Я… — она вдруг теряется. Если не считать пары клубов, в которые они ходили с Сейран и Феритом, то Стамбул абсолютно ей не знаком. Отцу было плевать на развлечения или поездки, и во время короткого замужества у нее не было ни возможности, ни желания куда-то сходить. И ведь действительно шел второй год, а она всё так и оставалась в золотой клетке. Шел двадцать первый год, если честно. И мысль вызвала закономерное сожаление. Двадцать один. Это ведь не малая цифра. И все, что она видела за это время это четыре стены очередного дома. — Я нигде и не была.       Кайя сконфуженно хмуриться, но через секунду понимающе кивает и пытается выправить ситуацию: — Тогда вариантов еще больше. Есть ли что-то, что тебе хотелось бы увидеть в первую очередь? Я тоже кроме базара ничего не видел.       — Ты ничего не видел, потому что прилетел два месяца назад, я ничего не видела, потому что меня держали на прицепе, словно собаку. — Суна чувствует, как обида понемногу переходит в злость. Неужели это честно? Честно, что Асуман, допустим, ее семья ни в чем не ограничивала и гуляла она, где хотела. И даже мужа смогла выбрать сама. А ей дышать без мерной рулетки не давали.       — Спокойствие, Суна, — Кайя вдруг останавливается и знакомо поднимает ее голову на себя. Пальцы скользят по скулам в мягкой ласке, — Это действительно неправильно, что тебе не давали никакой свободы, но у тебя она появится. Ты сможешь ходить куда хочешь и делать, что хочешь, — глаза его светились искренностью и решительностью. Кайя всеми силами старался убедить её, что не только поможет ей открыть клетку, а сломает конструкцию к чертям. Ну или переплавит на очередные кольцо или серьги. Мысль заставляет улыбнуться, — Правильно. Теперь: у тебя есть предпочтения или особые места, куда ты хочешь сходить сегодня? Или я могу организовать нам маршрут.       Еще одна деталь, которая ей нравилась в Кайе: он действительно заботился о её комфорте. О её желаниях. То, как он убеждался в безоговорочном согласии перед тем, как положить руку на поясницу или прижать к себе. Как дожидался кивка, прежде чем оставить ее наедине с отцом. И как он даже сейчас предоставлял право выбора ей. Пусть и в такой мелочи.       Как на зло мозг отказался вспоминать всё её заметки и сохраненные рекомендации. Мечети, музеи, кафе и торговые ряды: всё словно ветром сдуло из головы. Прошла пара минут прежде чем она вспомнила: — Бейоглу. В этом районе много интересного и я обязательно хочу проехаться на трамвае.       Кайя мягко ей улыбается и небрежно закидывает руку на плечи: — Тогда в Бейоглу, хотя я там только про Галатскую башню слышал.       — Значит с неё и начнём.

***

      Начинают они не совсем с Галатской башни. Но впечатлений остается достаточно в любом случае.       Суна впервые едет на метро и Кайя первые несколько минут пытается уложить это в голову.       — Ни разу? — Его голос почти сливается с общим шумом, когда они спускаются на эскалаторе. — Шутишь?       — Ни разу, — Метро оказывается чуть чище, чем она ожидает и в разы шумнее. Обилие шныряющих туда и сюда людей почти заставляет паниковать и, не держись они за руки, их бы наверняка разметало по разным концам станции. Но эта новизна так будоражит.       Каким-то странным образом они пропускают пересадку и уезжают в Фатих. До сих пор не ясно как. Но за то до Бейоглу они идут по Галатскому мосту. Опять же обилие людей заставляет её крепче цепляться за сумочку и настоять, чтобы Кайя перепроверил замки на карманах. По обеим сторонам от моста стоят рыбаки и периодически кто-то из них с подобными возгласами вылавливает серебристую рыбёшку или другого морского гада. Абсолютно огромные чайки проносятся над головой и громко, словно бы недовольно, кричат в небе. Она едва не врезается в прохожих несколько раз, пока вертит головой пытаясь запечатлеть каждую деталь. Даже Босфор, который уже знаком ей из поместья, кажется ей ещё красивей на фоне возможности делать, что хочешь.       До Галатской башни они поднимаются пешком и ноги в кожаных ботильоны на каблуках протестуют каждую минуту подъема. И если вначале цепляться за Кайю казалось преувеличением, то под конец его локоть стал опорой.       — Я больше никогда не надену каблуки, — выдыхает Суна, чувствуя, как на мизинце натирается мозоль. Оказалось, что обувь ни разу не разношенная. Кайя на это только усмехается и старается идти медленней. Достигнув пункта назначения она снова едва не сворачивает шею, рассматривая все до мельчайшей детали. Благо для подъема на саму башню имеется лифт.       — Если бы надо было еще и подниматься, я бы пошла босой.       Кайя снова смеется с неё.       Суна едва не задыхается от вида, открывшегося со смотровой площадки. Весь Стамбул, как на ладоне. Видно как корабли снуют по Золотому Рогу и Босфору, видны крыши домов и маленькие кафе, что располагаются прям на этих крышах. На многих есть небольшие подобия садов, что с высоты выглядят маленькими зелеными вкраплениями, на фоне рыжеватой брусчатке. Видны и улицы, неровным узором расползающиеся по окрестностям. Протекающая жизнь внизу напоминают фрагменты кинофильма, который хочется смотреть бесконечно. Кайя вдруг вспоминает, что у телефона есть камера и любезно подрабатывает фотографом.       Спуск занимает больше времени, но бесконечная винтовая лестница заканчивается, и они выходят на воздух. В одном из кафе она наконец получает возможность вытянуть ноги. Ей приносят самый нежный десерт, что она когда-либо пробывала. «Чизкейк» читает она его название меню. Суна делает пометку однажды сходить сюда с Сейран и Асуман, пока слизывает вязкий шоколад с ложки. Кайя пару раз фотографирует ее и быстро целует в уголок губ, успевая собрать шоколад юрким движением языка.       — Кайя, — она честно пытается имитировать строгий тон. — Тут люди.       — И что? — он притворно хмурит брови и тянется к своему десерту, такой же чизкейк, только со свежими ягодами наверху, — Какое им дело?       Суна в который раз удивляется всякому отсутствию стыда в нём: — В Турции не принято проявлять чувства на людях. Оглянись вокруг, целуются только приезжие и смотри с каким неодобрением на них смотрят.       — Какая разница как на них смотрят, это их дело, — Суна сильно смотрит на него пока он не поднимает руки в сдающимся жесте, — Хотя логично, что в стране, где договорные браки все ещё распространенная практика, не принято целовать невест при посторонних.       — Именно, — она заканчивает с десертом и тянется к собственному телефону. Кайя неверяще смеется, запрокинув голову и салютирует ей чашкой из-под кофе, пока она делает фото. — В Лондоне иначе?       — Абсолютно. Всем плевать по большей части, что ты делаешь и как выглядишь.       — Прям уж совсем плевать? Быть такого не может.       — Может, чтоб на подобное, — Кайя обвел рукой пространство между ними, — обратили внимание, нам пришлось бы заняться сексом прям на улице, как миним… — он сконфуженно умолкает и прикрывает рукой глаза. Ему требуется несколько секунд прежде чем посмотреть на неё. — Прости, пожалуйста, Суна, я забылся.       Он действительно забылся и теперь Суна чувствовала, как начинают гореть щёки от вселенского смущения. Целовать, касаться и думать о том, как же все будет меж ними после брака — это одно. Чувствовать желание внутри от его поцелуев или прикосновений тоже одно. Слышать, как легко с его губ соскальзывает слово «секс» — это совсем другое. Конечно, у него больше опыта. Он в целом есть. И его воспитание не предполагает особую табуированность темы. Но смущения это не ослабляет. В голову вдруг резко приходит цепочка мыслей. Думал ли он об этом? О сексе с ней? Вызывали ли мысли такой же восторг и приток желания, что иногда чувствует она? Мать говорила, что мужчины чувствую это ещё острее и сильнее женщин. Относилось ли это к Кайе? Насколько далеко он заходил в своих фантазиях?       — Не страшно, — наконец произносит Суна отгоняя от себя все непотребные мысли. Кайя выглядит, словно провинившийся и смущенный своими же действиями человеком. — Хотя, я вряд ли смогу понять лондонские обычаи. И так во всей Европе?       Он пожимает плечами и явственно расслабляется: — Наверное, да. Европа, особенно западная, отличается в разы более высоким уровнем личных свобод человека. Пока твои действия не беспокоят другого — делай, что хочешь.       — Но разве не нужно обществу установить четкие границы и рамки, чтоб человек не переходил их?       — Давай подробнее.       — Ну… то есть границы между дозволенным и недозволенным размываются. Как можно удостовериться, что действия одного не беспокоят другого? Не развращают новое поколение? Много свободы тоже плохо в каких-то моментах… Так можно докатиться и до полной аморальности.       Кайя согласно кивает и облокачивается локтями на колени, прежде чем продолжить: — Это определенно проблема сейчас, потому что многие забывают себя и переходят все границы. Но обычно, общество быстро ставит этого человека на место, как и тут. Просто дозволенного все ещё больше. Неудобные и, честно говоря лицемерные и глупые формальности стираются… И как один невинный поцелуй у Галатской башни может привести к моральному разложению Турции? Нам придётся очень постараться для этого.       — «Нам придется»? — она едва не смеется и теперь осознанно копирует его позу. Лица оказываются в двадцати сантиметрах друг от друга. Эта маленькая игра, новоприобретённое кокетство, что отдавалось дрожью предвкушения по телу, — Это твой изначальный план? Прилететь на родину, развратить ее до предела и вернуться? Своего рода месть?       Что-то мелькает в его глазах, но не задерживается надолго. Кайя улыбается в явном веселье и спускается глазами к её губам: — Именно, предлагаю приступить к исполнению немедленно, — Суна качает головой, но не увеличивает дистанцию. — Ещё один поцелуй и обещаю, что на пока закончу со злодейскими планами.       — Нет, на нас и так очень неодобрительно косится та тетенька с балк… — пока Суна ищет взглядом ту женщину, что гордо оглядывала каждого проходящего с балкона, Кайя ретиво касается её губ в быстром и легком поцелуи. И довольно улыбается отстраняясь.       Этот момент она ее не раз отмотает в памяти.       — Не нужно хлопать глазами, правда? — его слишком явное довольство прерывается болезненной гримасой стоит ей «случайно» наступить ему на ногу. То как он смотрит на неё после: с явным одобрением, смешливостью и обожанием. Улыбаясь и одновременно оглядывая ее всю. Нисколько не стыдясь. Это ощущается непередаваемо хорошо, — Пойдем дальше?       Но он всё ещё нахал.       — Пойдем дальше, — она позволяет спародировать его тон и пытается скрыть улыбку за ободком собственной чашки.       Дальше они идут на улицу Истикляль, о которой она слышала из интернета. Поток людей снова затаскивает их в общее движение. Несмотря на сумерки улица словно горит огнем от обилия вывесок и фонарей. Глаза не успели толком сконцентрироваться на одном окне, заведении или доме, прежде чем в поле зрения попадается другое, еще более притягивающее внимание. Суна чувствует себя сорокой. Кайя и сам оказывается увлечен происходящим и тянет ее зайти в ту или иную лавку. Он ни на секунду не отрывает рук от неё: ладонь, спина или локоть. Словно боится потерять ее в толпе. В водовороте событий она почти уверенно дергает его за локоть и впрыгивает в красненький трамвай без дверей. Человеком, что она дергает оказался незнакомый мужчина с вселенским удивление в глазах. Когда Кайя наконец слышит оклик, ему приходится уцепиться за поручни трамвая снаружи, как кучка подростков, что быстро поддерживают его одобрительными криками. Суна смеется так сильно, что идут слезы из глаз и только быстро целует его в небритую щёку, стоит ему все же зайти на следующей станции и встать рядом. Детвора снова взрывается одобрительными окриками, пока Суна чувствует себя бесконечно счастливой и свободной.       Возвращаются они почти под ужин, ужасно уставшие. Асуман пишет им, что сама давно вернулась в особняк, но Казым беем это замечено не было. Суна едва не переставляет ноги в предательски неудобных ботельонах: — Я больше никогда не одену обувь с каблуком выше двух сантиметров, я не чувствую ног.       Кайя смещается и, перекинув руку через плечи, притягивает ее ближе к себе. В вечерней прохладе тепло тела ощущается непозволительно приятно и она без стеснения обнимает его за талию, что быть ближе. Словно они действительно глубоко влюблены. — Зачем ты вообще берёшь обувь на каблуке, если это настолько неудобно?       — Это не сказать, что прям нестерпимо неудобно. Просто усилий больше и надо привыкнуть…— Суна спотыкается о какой-то булыжник и едва не падает.       — Конечно, верх комфорта, — язвит Кайя и крепче обнимает её.       — Ладно, это сговор дизайнеров, — они выворачивают на их улицу. До особняка остается меньше трех минут.       — Ещё один коварный план против Турецкого населения, — в голосе слышно ленное веселье. День вымотал и его. — Нет, кстати, а в чем сговор?       — В том, что большинство мало-мальски приличной женской обуви — на каблуке. Хотя им никто не мешает создать нечто стоящее на плоском ходу. Каблуки, как признак элегантности ввел женоненавистник, не иначе.       — Не иначе, — легко соглашается Кайя, открывая перед ней дверь у входа на территорию. — Кстати о коварных планах… Я давно не пытался осуществлять мой.       Суна усмехается и притворно толкает его в плечо: — Уж поверь Кайя, в этом доме некого развращать.       Он не усмехается остроте, а только бросает знающий взгляд на неё: — Вся работа и правда за меня сделана, а?       — К сожалению, да.       Они останавливаются перед задним входом, прислушиваясь к звукам внутри. Ни гневливых криков отца, ни семенящих шагов работников, ни цокота каблуков остальных жителей.       — Но пытаться стоит все равно, хотя бы для профилактики, — тихо и уверенно произносит Кайя прежде чем поцеловать её. Медленней и глубже, чем остальные их поцелуи сегодня, этот заставляет ее тянуться к нему сильнее, плотно прижимаясь к груди. На секунду Суна забывает, что отец обещал ее уничтожить, коснись она этого парня. Забывает, что еще одного скандала её репутация в этом доме потянуть не может. Рукой она обхватывает его небритую щеку и целует в ответ. Сладкая ласка губ и языков вдруг приобретает более чувственный характер, превращаясь в тот тип поцелуя, что сбивает дыхание и вызывает горячее напряжение меж бедер. Риск быть пойманными только подливает масла в огонь. Они отрываются только на вздохи и даже тогда соприкасаются носами или лбами, деля один кислород на двоих. В глазах у Кайи явное желание продолжить, зайти дальше, вжать ее в себя до предела или ближайшую поверхность. Его так явностно ведёт от всего этого, словно выбраться будет очень проблематичным, как и ей в прочем.       Дверь резко открывается, когда рукой он спускается к пояснице с явной целью прижать ближе.       — Вай, вай, вай — громко и раздражённо восклицает Ферит. Суна устало прикрывает глаза на секунду, потому что это явно лучше, чем отец, но все же далеко от идеала. — Какие молодцы, романтика прям под дверью, еще и у всех на виду. Как хорошо.       — Прекрати, Ферит, нам скрывать нечего. Но если мы тебя смутили, прошу прощения, — Кайя в миг словно встает на дыбы, готовый обороняться с чувством.       — Что ты говоришь? Кого ты тут хочешь смутить? — Ферит делает шаг вперед в явном намерении разжечь конфликт.       — Ферит, — Суна выступает вперед, становясь меж ними. — Хватит, мы ничего плохого не делали. Пропусти нас, давайте все разойдемся по своим делам.       — Конечно, давайте разойдёмся. Ты же ведь и правда ничего такого не сделала? — его голос наполняется знакомым ядом. Что-то взбесило его до этого, понимает Суна, и теперь он ищет на чём сорваться. Если Сейран нет поблизости, то скорее всего их очередная ссора. — Всё нормально, всё как и должно быть? Ничего не смущает?       — Да, — с нажимом произносит она остро смотря в глаза. Если он еще раз посмеет приплести мнимое предательство Абидина, то драка все-таки будет, только односторонняя и с сухим проигрышем для Ферита. — Всё, как и должно быть. И меня ничего не смущает. Иди по своим делам.       Ферит долго смотрит ей в глаза, пышущей от ярости и непонимания. Его действительно коробит мысль о ее замужестве с Каёй, нашелся главный защитник Абидина. Суна оттесняет его с сторону и заходит внутрь, утягивая Кайя с собой за рукав куртки.       — Браво, Суна, так и надо… — она громко хлопает дверью перед его лицом и резко вздрагивает от удара с обратной стороны. Неприятное предчувствие закрадывалось словно с середины позвоночника и ползло к шее.       — Суна? — Ифакат выглядывает с лестницы и выглядит явно озабоченной. Нет, спокойно эта ночь не закончится, — Кайя? Вы поздновато.       — Моя вина госпожа Ифакат, — вмешивается Кайя, закрывая ее плечом. — Мы потеряли счет времени. Что-то произошло в наше отсутствие?       —Кое что произошло определенно. Вам лучше пройти...